Глава 1. Осмотр
Республиканская армия оставила город без боя – командование стягивало войска на главное направление. Пару дней никакой власти не было, и в Кальмии царила анархия с грабежами и погромами. Затем в город вошли роялисты. Неделю не смолкала пальба в овраге за старой водокачкой – это расстреливали дезертиров, мародеров, республиканских агентов и вообще подозрительных. Потом армия ушла дальше, оставив в городе военную администрацию, и жизнь вернулась в относительно мирную колею. Вместо черно-голубых знамен республики теперь повсюду развевались зеленые флаги с золотой короной, на портретах в присутственных местах красовался король в горностаях, а не Первый Гражданин в простом сюртуке, по улицам ходили военные в серой форме вместо коричневой… а больше ничего в убогой полуголодной жизни обывателей не изменилось. За годы гражданской войны Кальмия не раз переходила из рук в руки, и каждая новая власть в городе начинала с одного и того же: казней, реквизиций и мобилизаций.
В первый же день военная администрация издала неизбежный декрет. Корона и отечество все еще в опасности, – гласил он, – а значит, под угрозой расстрела мужчины призывного возраста должны по вручении повестки явиться в указанное время в комендатуру, а женщины от 15 до 35 лет, не имеющие детей на иждивении – в Комиссию по трудовым резервам. «Каковая Комиссия, – сообщал декрет, – по обследовании вышеназванных женщин определит их годность к тем или иным видам тыловых работ на благо армии и Короны».

Ожидание было невыносимо. В тесном коридоре перед дверью комиссии толпились десятка два молодых женщин. Ни окон, ни вентиляции, ни стульев не было. Притиснутые вплотную друг к другу, женщины изнывали от давки и духоты, они обмахивались своими повестками, но это не очень-то помогало. Многие стояли здесь на ногах уже пятый час. Выходить не разрешалось даже в туалет. Очередь тянулась медленно, а хуже всего, совершенно непредсказуемо. Время от времени из динамика над дверью доносилось: «Номер такой-то», но номера шли в случайном порядке, а иногда объявляли просто: «Следующая!», и это вызывало яростный скандал, порой с дракой: кто пойдет – следующая по номеру или в порядке живой очереди? Сколько времени займет прохождение комиссии, тоже было невозможно предугадать. На одних резервисток тратили минут десять, на других больше получаса. Была, однако, закономерность. Чем красивее была женщина, тем дольше ее держали.
Резервистки пришли принаряженные – каждая хотела понравиться комиссии, чтобы получить назначение на хорошую работу. Поскольку комиссия состояла большей частью из мужчин, девушки старались одеться соблазнительно. Повсюду в жаркой полутьме коридора блестели высоко оголенные ноги, голые плечи, груди в откровенных вырезах, зады, туго обтянутые легкими платьями, зазывно накрашенные глаза и губы. Но после нескольких часов жары и давки красивые платья помялись и взмокли, косметика потекла, девушки выглядели измученными и потасканными. В спертом воздухе стояла едкая смесь запахов пота и дешевых духов.
Никто не знал, что творится внутри, за заветной дверью, обитой кожей. Прошедших комиссию выпускали через какую-то другую дверь, здесь они больше не появлялись, спросить было некого. Но что бы там ни происходило, каждая резервистка страстно мечтала об одном – лишь бы сейчас вызвали ее, лишь бы пытка ожиданием прекратилась.
В то время как несчастные задыхались и толкались в коридоре, члены комиссии в своей просторной комнате наслаждались прохладой и свежим воздухом. Настежь распахнутое окно смотрело во двор комендатуры, под потолком лениво крутились лопасти вентилятора. Пятеро мужчин и женщина сидели в ряд за длинным столом под портретом короля.
Председатель Комиссии по трудовым резервам, полковник Галис Фарамунд, рослый, могучий пожилой офицер с наголо бритой головой и свирепым выражением глаз, выглядел как прошедший огонь и воду боевой рубака. Он старательно выдерживал этот образ, хотя не провел на передовой ни дня. Карьеру он сделал в администрации концлагерей, начав, как рядовой специалист по допросам. Нынешняя должность была невысокая, но денежная и очень теплая – вдали от фронта, да еще и с возможностью всласть покуражиться над бесправными резервистками. Полковник добился этого места благодаря неплохим связям и наслаждался им от души.
Остальные члены были работодатели – они должны были выбирать подходящих девушек для своих предприятий. Кроме полковника, еще один носил серую форму королевской армии – нервно-подвижный профессор Хильперик, военный медик в звании майора, глава секретной лаборатории. Профессору требовались подопытные люди обоего пола для каких-то загадочных экспериментов. Мужчин ему поставляли лагеря пленных, а женщин могла дать только эта комиссия.
Еще двое были в штатском – частный плантатор-подрядчик Агилульф, жизнерадостный толстяк с прилизанными волосами и лихо закрученными усиками, и советник Фритгерн, чиновник министерства двора. Этот маленький, тихий, незаметный человечек внушал холодок: он набирал прислугу для «малого двора», то есть отдельного двора королевы. Ни для кого не было секретом, что королева Танагра безумна. Король по политическим мотивам не развелся с ней, но отселил в уединенный замок в дальней провинции. Никто не знал, что творится за его стенами, но «малому двору» постоянно требовалась новая прислуга – хотя старую никто не увольнял. Обсуждать это опасались: за распространение «возмутительных слухов о Ее Величестве» карали как за республиканскую пропаганду.
И наконец, единственная женщина в комиссии – Памфилия Дагоберт, владелица крупного борделя на армейском подряде. Это была дама лет сорока, все еще очень привлекательная. В отличие от большинства выбившихся в люди проституток, мадам Дагоберт вовсе не пыталась казаться светской дамой. По-южному смуглая и черноволосая, с пухлыми, ярко накрашенными губами и жадно сверкающими глазами, она была одета, или, лучше сказать, полуодета, в весьма нескромное платье из черного атласа с кружевами и оборками. Энергичная и жизнерадостная, откровенно любящая свое ремесло, мадам Дагоберт была душой всей комиссии. Своих работниц она держала, по слухам, в железном кулаке, а с девушками-резервистками обращалась цинично и бесцеремонно.
Еще двое не входили в комиссию, а принадлежали к вспомогательному персоналу – фельдшер Гезерик, флегматичный худой мужчина с вечной сигаретой во рту, и совсем молоденький писарь Теодмер, рядовой срочной службы, племянник жены полковника Фарамунда. Отмазать мальчика от призыва не удалось, вот и пришлось пристраивать к дяде на теплое место. Писарь до сих пор заливался краской от того, что творилось у него на глазах в комиссии, и, похоже, был девственником, хотя клятвенно это отрицал.
Комиссия только что осмотрела очередную резервистку. Это была некрасивая, мужеподобная, мускулистая крестьянская девка, терпевшая осмотр с тупым равнодушием. Закончили с ней быстро. За крестьянку немного поспорили Агилульф и Хильперик. Полковник решил спор в пользу плантатора. Будучи по-своему добр, он не желал резервисткам смерти и старался удовлетворять как можно меньше профессорских заявок. Он отдавал Хильперику только тех, на кого больше никто не претендовал. Крестьянке повесили на шею бирку и отправили в отстойник, пора было вызывать следующую.
– Тяни номерок, – скомандовал полковник Фарамунд писарю.
– А может, просто следующую кликнем? Пусть там немного поцапаются, – предложила скучающая мадам Дагоберт.
– Побережем время. Вытянул? – Фарамунд забрал у писаря бумажку и, включив микрофон, властно рявкнул:
– Номер 1157!
– Пари? – предложил Агилульф. – Десять реалов на брюнетку.
– Блондинка, – поддержал полковник.
– Шатенка, – включилась в игру Дагоберт.
– Принято, – полковник развалился в кресле, уставив на дверь суровый и величественный взгляд.
Дверь чуть приоткрылась, и в кабинет робко протиснулась очень хорошенькая юная девушка. Полковник довольно улыбнулся: двадцатка в кармане! Блондинка, и вроде некрашеная, с длинными и пышными, но спутанными в давке, пшеничного цвета волосами. Девушка нервным движением оправила платье и жадно, всей грудью вдохнула долгожданного свежего воздуха. Светло-голубые глаза глядели измученно и в то же время сияли счастьем – наконец-то кошмар ожидания позади! Ситцевое белое платье в скромный синий горошек насквозь промокло от пота и почти неприлично облепляло юные соблазнительные округлости. Под платьем довольно заметно просматривалось белое нижнее белье – благопристойно закрытого фасона.
Блондиночка смутилась, поймав откровенно раздевающий взгляд полковника. «Скромница, не шлюха, – подумал Фарамунд, – оно и лучше будет, занимательнее...» Как школьница на выпускном экзамене, девушка беспокойно переводила взгляд с одного члена комиссии на другого. Должно быть, она пыталась понять настроение людей, которым предстояло решить ее судьбу.
– Здравствуйте, – с заискивающей улыбкой проговорила резервистка, – я номер 1157.
– Вот эта уже симпатичнее, – бесцеремонно высказался плантатор.
– Согласен, – сказал полковник тоже в полный голос, – и личико ничего, и фигура аппетитная. Ближе подойди! – скомандовал он. Вконец смущенная девушка послушно подошла к столу скованной, боязливой походкой. – Дай повестку и метрику. Да не мне, писарю!
– Ваше имя? – очень серьезным тоном спросил юный Теодмер, заправляя бланк в пишущую машинку.
– Лара, – представилась девушка. – Ой, то есть Ларанда Гелимер.
– Возраст?
– 19 лет, – простые формальные вопросы как будто немного придали ей уверенности.
– Сословие?
– Бюргерское.
Писарь энергично стучал по клавишам.
– Вероисповедание?
– Церковь Благого Завета.
– Образование?
– Окончила гимназию.
– Семейное положение?
– Не замужем.
– Родители?
– Умерли. Убиты республиканцами во время террора.
– Братья, сестры, другие родственники?
– Никого нет.
– А любовник есть? – нарочито грубо вмешался полковник. Девушка вспыхнула, демонстративно отвела взгляд и ничего не сказала.
– Эй, я задал вопрос!
– Господин полковник, это нескромный вопрос! И он не относится к моей будущей работе! – напряженным голосом ответила Лара.
Было видно, что она боится так дерзить, но чувство собственного достоинства не позволяет ответить иначе... «Да, девка скромница и с характером», – с приятным предвкушением подумал полковник. Таких он особенно любил ломать...
– Лара, – сказал он мягко, – дорогая! Запомни: сейчас я в последний раз говорю с тобой вежливо. Ты понимаешь, что мы здесь решаем вопрос твоей жизни и смерти? Вот, смотри, профессор Хильперик. Он проводит опыты над людьми. Люди выживают не всегда. Это единственная работа, где не требуется быть послушной. Если резервистка недостаточно послушна, ее направляют к нему. Понятно? Не хочешь отвечать на нескромные вопросы – пожалуйста. Я выписываю тебе направление к профессору, и до свидания... Или ты все-таки не хочешь к профессору?
– Нет, – быстро сказала побледневшая Лара.
– Тогда изволь подчиняться и отвечать на все, повторяю, на ВСЕ вопросы. Итак? – полковник хлопнул по столу.
Лара опустила глаза и несколько секунд молчала, а потом, собравшись, произнесла тихо и отчетливо:
– Нет. Любовника нет.
Писарь не печатал: это был вопрос вне анкеты.
– А почему? – поинтересовалась мадам Дагоберт.
– Есть жених, – лицо Лары на миг просветлело, как будто счастливое воспоминание озарило его изнутри. – Служит в армии, я его дожидаюсь.
Советник Фритгерн тут же подался вперед.
– В чьей армии? – шелестящим голосом спросил он.
– У респ... У мятежников, – быстро поправилась Лара. – Но он не доброволец, он мобилизованный! Я знаю, на самом деле он за короля!
– Связь с женихом поддерживаете? – продолжал Фритгерн.
– Нет, не поддерживаю. Писем уже полгода не получаю, я даже не знаю, жив ли он! – девушка нервно облизала губы. Она явно испугалась направления, которое принял разговор.
Но, к ее облегчению, Фритгерн больше не задавал вопросов. Полковник кивнул Теодмеру – продолжай по анкете.
– Род занятий? – продолжил писарь.
– Никакого... Безработная.
– А на что живешь? – вступил в разговор Агилульф.
– Так, случайные заработки. Шью, даю уроки, сижу с детьми...
– И только? – невинным тоном поинтересовалась мадам Дагоберт.
– Ну да...
– Ты же красивая девка. Зачем молодость тратишь на грошовую ерунду? Давала бы мужчинам, имела бы деньги.
Глаза Лары негодующе сверкнули.
– Мадам, я порядочная девушка... Я люблю моего обрученного и храню ему верность...
– Мятежнику и изменнику? – тут же встрял советник.
– Он же не виноват, что его мобилизовали! Сударь, республиканцы убили моих родителей, неужели вы думаете, что я…
Полковник хлопнул по столу, прервав неуместный спор.
– Советник, здесь не проверка лояльности!
– Но от прислуги Ее Величества требуется безупречная лояльность.
Полковник махнул рукой.
– Довольно, советник. До вас еще дойдет очередь. Гезерик, приступай.
Фельдшер потушил в пепельнице вонючую сигаретку, отер руки о халат и подошел к Ларе.
– Надо рост измерить, – лениво процедил он. – Сними туфли и пройди туда, – он кивнул на ростомер в углу комнаты.
Лара перевела дыхание. Кажется, она была рада окончанию тягостного допроса, но все-таки напряжена: теперь до нее дошло, над какой пропастью висит ее судьба. Блондинка сбросила дешевенькие босоножки и, шлепая босыми стопами по кафелю, прошла за фельдшером. Когда Гезерик поставил ее к стойке ростомера и, нажимая на талию и плечи, заставил выпрямиться, девушке явно стало не по себе от этих прикосновений. Фельдшер приподнял ей голову за подбородок и опустил мерную планку.
– 5 футов, 5 с половиной дюймов, – сказал он писарю. Простучали клавиши, звякнула каретка.
– Можно обуться? – робко спросила Лара. Ей было неуютно стоять босой на холодном полу.
– Нет, – равнодушно ответил фельдшер. – Нужно взвеситься, – он кивнул на большие гиревые весы рядом с ростомером. – Без одежды.
Вот и настал этот сладкий момент. Все девушки реагировали на него по-разному. Одни раздевались со смущенным хихиканьем и кокетливыми ужимками. Другие – равнодушно, как перед врачом. Третьи – с надрывом, сопротивлением и слезами... И эта Ларанда Гелимер, кажется, была из третьих. Она побледнела и в растерянности водила глазами, будто ища помощи…
– Не тратьте наше время, мадемуазель Гелимер, – вмешался молчавший до сих пор профессор Хильперик. – Это медицинская процедура, стыд неуместен... Раздевайтесь!
Увы, члены комиссии не очень-то походили на врачей. И глазели они на Лару с вовсе не медицинским интересом. С особенно откровенной похотью в глазах рассматривал ее толстяк Агилульф... Разумеется, за день перед комиссией оголялись десятки молодых женщин, но среди них нечасто встречались красавицы, да еще такие гордые и застенчивые... Один лишь писарь Теодмер прятал глаза, пунцовый от смущения. Хотя юный девственник успел перевидать больше нагих женских тел, чем иной ловелас за всю жизнь, такие моменты до сих пор его волновали…
Лара вздохнула и низко опустила взгляд.
– Да, хорошо, – произнесла она почти шепотом. – Сейчас…
Блондиночка расстегнула и стащила через голову платье, секунду нерешительно подержала перед грудью, а потом уронила, представ перед комиссией в одном белье. Ее гладкое нежно-розовое тело поблескивало от пота. Довольно пышные для ее возраста груди, затянутые в белый лифчик, вздрагивали от взволнованного дыхания. Лара глядела в пол и нервно сцепляла и расцепляла пальцы...
– М-можно на весы? – спросила она, чуть заикаясь от волнения.
Фельдшер покачал головой.
– Снимай все.
Глаза Лары испуганно округлились.
– Н-но белье... оно ничего не весит... Всегда взвешивают в белье…
«Все еще смеет возражать? – удивился полковник. Это бунт, давить его!» Он поднялся во весь рост.
– Ты еще, блядь, спорить будешь? – оглушительным командирским басом рявкнул он. – Быстро, догола! Хули тут время на тебя, сучка, тратить!
Сраженная таким натиском, Лара отшатнулась. Ее взгляд панически бегал, ища поддержки. Неужели никто за нее не вступится, не одернет этого хама?.. Но в глазах членов комиссии она видела только равнодушие или грязное любопытство... Лара скривила губы и сдалась. С обреченной решимостью она завела руки за спину, расстегнула лифчик, отбросила, обнажив два колыхающихся полушария с крупными бледными ареолами сосков, и тут же стыдливо прикрыла рукой… И застыла. Решимость ее оставила. Надо было снимать и трусы – но никакая сила не могла заставить ее сделать это вот здесь, перед всеми...
– Гезерик, сними с нее трусы! – приказал полковник.
– Нет-нет! – вскрикнула Лара в ужасе. – Я сама! – прикрывая одной рукой грудь, другой она потянула вниз трусики и неуклюже, попеременно с одного и другого бедра, спустила на колени.
Будучи добропорядочной девушкой, а не какой-нибудь шлюхой, Ларанда Гелимер никогда не брила лобок. Взорам комиссии предстал треугольник светлой курчавой поросли, но лишь на секунду. Стряхнув с ног трусы, девушка судорожно прикрыла ладонью низ живота.
Теперь юная блондинка стояла перед комиссией совершенно голая, вся сжавшись и закрывшись, тесно сведя бедра, стыдливо отвернув лицо. Бретельки лифчика и резинка трусов оставили на ее нежной коже заметные отпечатки. Полковнику пришло в голову, что она, возможно, вообще впервые в жизни обнажается перед мужчинами. Он не преминул проверить догадку:
– Ты девственница, что ли?
Лара замотала головой и опустила ее еще ниже.
– Ну вот! А чего такая стеснительная? Сколько мужиков у тебя было? – она что-то невнятно прошептала. – Не слышу!
– Три... – сейчас Лара была слишком подавлена, чтобы сопротивляться.
– Три? Да ты не такая уж хорошая девочка! – захихикал Агилульф.
– Нет, нет, – забормотала она срывающимся голосом. – Один мой жених... И еще... во время беспорядков было... два хулигана...
– Изнасиловали? – со вкусом проговорил полковник.
– Да, да...
– А первым кто был? – поинтересовалась мадам Дагоберт, закуривая папироску.
– Жених... – Лара совсем сжалась в комок.
– Как его имя? – тихо спросил Фритгерн.
– Тавр Витигес...
– В каком полку служил?
– В 19-м пехотном.
Чиновник записал имя в блокнот и хотел спросить что-то еще, но полковник остановил его.
– Советник, у вас будет время задать вопросы, – отрезал он. – Так, Лара! Одежду, белье, обувь отнеси вон в тот ящик, – он указал на другой конец комнаты.
Лара взглянула – и еще теснее прижала к себе руки. Только теперь она заметила этот решетчатый ящик, заполненный одеждой. Может быть, она даже узнала платья каких-нибудь девушек, стоявших в очереди перед ней... «Значит, они оставляют все здесь? Их отправляют дальше без одежды? И меня?..» – читалась паническая мысль в ее глазах...
– Бегом! – прикрикнул полковник.
Нагая девушка присела и торопливо подобрала тряпки и босоножки. Она старалась держаться спиной к комиссии, и Фарамунд смог оценить красоту ее зада, изящно переходившего в стройную талию… Лара подняла вещи и, прижимая к себе, засеменила к ящику.
– Бегом, я сказал!
Лара побежала, как будто ее подхлестнули. Полковник с удовольствием смотрел, как подпрыгивают ее гладкие, сочно округленные ягодицы. Девушка кинула тряпки в общую кучу, развернулась и, все еще стыдливо прикрывая грудь и лоно, побежала обратно. Остановилась на прежнем месте.
– Теперь можно взвеситься? – тяжело дыша, спросила она.
Пробежавшись голой перед всей комиссией, Лара как будто начала привыкать к своей наготе. К ней возвращалась уверенность... Пора было ее сбить. Полковник улыбнулся широкой хищной улыбкой. Вот и настал его любимый момент.
– Взвешивание – на пустой пузырь, – сказал он. – Иди оправься, – и показал на дальний угол, где стоял ничем не отделенный от остальной комнаты унитаз.
Смотреть на писающих женщин было маленькой слабостью полковника Фарамунда. Только для того, чтобы радовать его этим зрелищем, резервисток не выпускали из очереди в туалет. После трех-четырех часов ожидания почти все они представали перед комиссией с переполненным до отказа пузырем. Вот и этой Ларе страшно хотелось писать, судя по тому, как она переминалась с ноги на ногу и напряженно прижимала друг к другу бедра... Она так долго терпела, и наконец-то ей разрешили облегчиться! Но... у всех на глазах.
Во взгляде Лары полковник читал неописуемую гамму чувств – ужас, изумление и возмущение... и в то же время – благодарность! Да, самую горячую благодарность! Физиологическая жажда опорожниться была в сто раз сильнее стыда, ради этого стоило вытерпеть минуту дикого унижения... «Все идет по плану, – подумал полковник. – Девка будет глотать одно оскорбление за другим, шаг за шагом теряя самооценку и собственное достоинство...» Наблюдать это было так приятно, так сладко...
– В-вот так… прямо здесь? – пролепетала девушка.
– А я непонятно показал? – деланно удивился полковник. – Идем, провожу.
Он встал из-за стола, решительно двинулся к Ларе… и она так напугалась, что бегом засеменила к унитазу. Полковник, который желал насладиться зрелищем во всех подробностях, подошел и встал рядом, чуть сбоку – так, чтобы не загораживать ее от остальной комиссии. Еще один удар по гордости! Закусив губу, зажмурив глаза, блондиночка раздвинула ноги и присела на голый фаянс унитаза. Она все еще прикрывала грудь и, слегка отставив ладонь, пах. Сильная, долго сдерживаемая струя ударила немедленно. Лицо девушки сразу непроизвольно расслабилось... О, какое нечеловечески унизительное блаженство!.. Она даже постанывала сквозь закушенную губу – не то от наслаждения, не то со стыда... Полковник упивался каждой секундой этого спектакля... Журчание затихло, упали последние капли.
– Поссала? – громко спросил полковник. – Подмой пизду!
Лара вздрогнула всем телом. Ее бросило в жар – и от рассчитанной грубости слов, и от того, что ей приказывали у всех на глазах сделать еще и это... Нет, такого она уже не могла стерпеть. Она встала, вся дрожа.
– Г-господин п-полковник, – с трудом выговорила девушка, – а об-бязательно всем на это с-смотреть?
Ага, очередной бунт. Фарамунд поднял руку и резко хлестнул Лару по щеке. Девушка вскрикнула. Светловолосая голова качнулась от удара. Отняв руку от груди, она схватилась за щеку... Расширенными глазами она смотрела на полковника, будто не веря, что все это происходит на самом деле...
– Одевайся, – спокойно сказал Фарамунд, – и пошла вон. Туда, в коридор. Сиди и жди в очереди. Когда со всеми закончим – зайдешь снова. Может, ума прибавится. Если не успеешь до конца рабочего дня – придешь на следующее заседание. Эй, писарь! Выпиши этой сучке новую повестку.
Вот теперь глаза Лары наполнились таким ужасом, какого полковник в них еще не видел. Даже лаборатория профессора Хильперика не напугала ее до такой степени… Опять очередь? До самого конца дня? И потом снова очередь? НЕТ! Только не это, делайте со мной что хотите, только не заставляйте снова проходить эту душегубку...
– Нет-нет, – отчаянной скороговоркой выпалила она, – простите, господин полковник, не надо, я больше не буду, я все сделаю.
– Что именно сделаешь?
– Сделаю, что вы сказали...
– Конкретно?
– Подмоюсь... – ее голос упал до дрожащего шепота. – Там, внизу...
– Как это место называется «там внизу», блядь? – рявкнул Фарамунд. – Громко!
– П-п-п... – наверное, впервые в жизни бывшая гимназистка пыталась выговорить это слово вслух. – П-п-пизда. Да. Я п-подмою мою п-пизду.
– Так-то лучше, – полковник довольно ухмыльнулся. – Подмывай. Стоя.
Трясясь от пережитого и переживаемого унижения, Лара взяла с пола жестяную кружку с водой. Она расставила ноги над унитазом и, поливая себе на ладонь из кружки, очень торопливо подмылась. Полковник не отводил торжествующего взгляда. С пылающим от стыда лицом Лара промокнулась салфеткой.
– Вот теперь на весы, – разрешил Фарамунд.
Несложный вроде бы аппарат вечно ломался. Вот и сейчас у весов слетел какой-то рычажок, и пока фельдшер его чинил, Лара стояла, опустив руки, лицом к комиссии. Она уже не пыталась ни прикрыться, ни отвернуться. Какой смысл? Все всё видели, у ее тела больше не осталось тайн... А тем временем мужчины вслух и беззастенчиво обсуждали ее достоинства.
– При таком расположении дырки, полковник, мне кажется, ей удобнее вставлять сзади, – со знанием дела говорил Агилульф.
– Ну, это смотря как ее разложить, – возразил Фарамунд. – Если хорошенько задрать ляжки...
Лара все слышала. Ее лицо все жарче горело огнем. Она до сих пор пыталась – хотя бы только перед собой – соблюсти остатки благоприличия, и делала вид, что ничего не слышит. Но полковник не собирался давать ей возможность сохранить лицо.
– Хотя зачем гадать? Спросим у нее. Эй, Лара! Тебя когда последний раз трахали?
Лара молчала, низко опустив лицо.
– Отвечай! – полковник повысил голос.
Девушка судорожно всхлипнула, закрыла лицо и что-то неразборчиво выговорила. Ее плечи содрогнулись. Расчетливо нанесенное двойное оскорбление – и женского стыда, и памяти о любимом – было слишком сильным ударом…
– Что-что? – переспросил Фармунд. – Не слышу! Вопрос-то поняла? Когда тебя последний раз твой женишок драл?
– В де… кабре… – проревела девушка сквозь прижатые к лицу ладони. – В от… пуске… – несмотря ни на что, она помнила, что нельзя не отвечать. Помнила слишком хорошо, что за непослушание ее вернут в очередь, а потом все равно придется проходить все сначала...
– Семь месяцев не ебалась? – изумился полковник. – Как же ты столько без мужика, молодая здоровая девка? Дрочишь небось? – не прекращая рыдать, Лара кивнула. – И как? Просто пальчиками играешь, или что-нибудь в себя суешь?
– По... раз... ному... – сквозь слезы выговорила несчастная. Это вызвало дружный смех комиссии.
– И так и сяк себя ублажает!
– Ишь, маленькая развратница!..
– Так вот, возвращаясь к нашему вопросу: тебя жених в какой позе обычно поебывал? – продолжал допрос Фарамунд. – Сверху, или раком, или наездницей?...
Лара, закрыв лицо, молчала так долго, что он уж было решил подбодрить ее парой оплеух… но она с отчаянием выкрикнула:
– Сверху!
– 144 фунта, – сказал наконец фельдшер, и писарь – сам от смущения еще краснее несчастной девушки – впечатал число в бланк. – Теперь проверим физические кондиции...
Наступил не столь увлекательный для полковника этап осмотра. Лара уняла рев, вытерла мокрое от слез лицо. Теперь по команде фельдшера она должна была делать гимнастические упражнения.
– Ноги на ширину плеч, – командовал Гезерик. – Наклонись… Ниже, еще ниже… Теперь поприседай… Попрыгай… Выше прыгай, не ленись... Теперь на одной ноге…
После каждой серии упражнений фельдшер щупал пульс.
– Теперь на четвереньки. Ползи вон дотуда и обратно… Быстрее, быстрее ползи… Теперь побегай на месте… Ноги выше задирай, выше… Хорошо, теперь пробегись кругами по комнате…
Нет слов, приятно было посмотреть, как раскрасневшаяся, запыхавшаяся, блестящая от пота голая блондиночка бегает и прыгает перед ним, тряся красивыми грудками. Но это не создавало для Лары нового унижения, она уже привыкла к своей наготе и смирилась с ней.
Мадам Дагоберт скучала, красный до кончиков ушей писарь впечатывал цифры в формуляр и поминутно скашивал глаза вниз, на свою ширинку, ну, а внимательнее всех за гимнастикой следил плантатор Агилульф.
– Не мой кадр, – наконец покачал он головой. – Быстро выдыхается. Интеллигентная барышня, на полях такой не место...
– А я бы взяла, – сказала мадам Дагоберт. – Девочка хоть и с комплексами, но живая, горячая... Комплексы же выбиваются быстро.
Профессор Хильперик неожиданно решил показать нрав.
– Почему мне всегда достаются объедки? – медик возмущенно тряхнул седой шевелюрой. – Я беру эту девушку!
– Ну, нет, профессор! – повысила голос Дагоберт. – Потратить такое тело на вивисекцию? Нет уж! Извольте кушать объедки!
– Мне она нужна не для опытов! Хочу сделать ее секретаршей, да хоть лаборанткой! – горячился профессор. – Уверен, ее всему можно научить!
– Да вы влюбились, профессор! – захохотал Агилульф.
– Не говорите ерунды, – Хильперик угрюмо замолчал и замкнулся.
Последним в череде упражнений шел велотренажер. Полковник с удовольствием следил, как Лара, задыхаясь, налегает на педали, как все быстрее переваливается на сиденье с ягодицы на ягодицу.
– Быстрее, – распоряжался фельдшер, попыхивая сигареткой ей в лицо. – Еще быстрее...
Полковник решил, что самое время усиленно поднажать на стыд.
– Эй, Лара! – окликнул он. Девушка вздрогнула и глянула на него со страхом – ничего хорошего от полковника она не ждала. И была права. – Давай вернемся к разговору о твоем женишке. Скажи-ка...
И, крутя педали в нарастающем темпе, ритмично ерзая голой промежностью по кожаному сиденью, Лара была вынуждена отвечать на все. Какого размера был его член? Брала ли в рот? Глотала ли? Давала ли полизать? Она пыталась отвечать односложно: «да, нет» – но полковник требовал полного ответа, да еще и в самых площадных и откровенных выражениях... Он расчетливо лез в самые тайные, самые бережно хранимые воспоминания – и все их растаптывал, все превращал в грязь... Но вот, наконец, Фарамунд угомонился, и фельдшер позволил девушке слезть с седла.
Красная, разгоряченная, потная, Лара дышала тяжело и прерывисто. Она поминутно облизывала губы и зачем-то опять прикрывала низ живота.
– Девка потекла! – определила мадам Дагоберт. – Этот велосипед хорошо их заводит. Да еще твои разговоры, полковник... Гизерик, проверь-ка седло – мокрое?
– Ага, – подтвердил фельдшер. Комиссия расхохоталась.
Вконец опозоренная девушка сгорбилась и съежилась, несомненно, мечтая провалиться сквозь землю... Полковник понимал, что дело не только в велосипеде. Далеко не на всех он оказывал такое сильное действие. Нет! Похоже, все издевательства и оскорбления, которым подвергали Лару, служили для ее подсознания сигналами: «приготовиться, сейчас будет секс»… и стимуляция седлом не могла бы сработать без такой психологической настройки. Девка-то субмиссивная! – радостно подумал полковник. Заводится от унижений! Остальная комиссия тоже это поняла, судя по изменившимся взглядам, которые они кидали на Лару… Однако нажим нельзя ослаблять.
– Ну-ка подойди! – велел полковник. – Ближе! Руку убери, дай взглянуть на твою пизду! Ногу поставь на стол, раскройся! Ба!.. И правда, все мокро! Что же это ты, обоссалась?
– Н-нет-нет, – залепетала несчастная. – Это… это все от велосипеда... я не сама... я не нарочно, честное слово, – всхлипывала она, пока вся комиссия разглядывала ее натертую седлом, покрасневшую и повлажневшую щелочку.
– Так объясни, что произошло! – издевался полковник.
– Я в-в... я в-возбудилась, – заикаясь, еле выговорила Лара. Фарамунд от души захохотал.
– Слышали, что она сказала? Возбудилась! Да ты и правда шлюшка! А еще целку из себя строила!.. Ладно, последний этап, индивидуальные осмотры. Зайди на нашу сторону стола и пройди через всех по очереди.
Пройти через всех? Вблизи? Лара содрогнулась, но – уже совершенно сломленная и растоптанная – не посмела возражать. Обойдя стол, она остановилась перед креслом полковника, потупила глаза. «Я готова, бери меня», – без слов говорило ее распаренное, возбужденное и покорное молодое тело... Полковник с трудом удержался от того, чтобы немедленно не завалить ее на стол и довершить психологическую обработку… Но нет, он не имел права, это было бы серьезным должностным нарушением.
– Меня проходить не надо, – сказал он, – я не работодатель. Начинай вон с господина плантатора.
– Подойди, крошка, – с плотоядной улыбкой проговорил Агилульф. – Сейчас оценим твою мускулатуру. Согни руку в локте. Да, бицепс слабоват... Теперь руки за голову...
Полковник с удовольствием смотрел, как жирный плантатор со всех сторон лапает, щиплет и тискает все это безропотно подчинившееся тело. Лара, похоже, приказала себе терпеть решительно все – лишь бы это поскорее кончилось. Она не сопротивлялась даже, когда Агилульф сказал: «Теперь проверим мышцы для сидячей работы», и начал с наслаждением мять ее ягодицы... Только когда вконец возбужденный плантатор принялся щупать ее грудь и покручивать нежные соски, полковник вмешался.
– Там нет мускулов, Агилульф, уймись, – сказал он со смешком. – Девка еще не твоя.
Агилульф с сожалением отпустил облапанную с ног до головы блондинку, перевел дух и вытер салфеткой потный лоб.
– Для полевых работ не годится, – проговорил он, – но в усадьбе я дело ей найду. Считай это моей заявкой, полковник.
– Принято. Писарь, оформи. К следующему пошла.
Лара, добропорядочная девушка, которую только что у всех на глазах обжимали по-хамски, как последнюю шлюху, была сама не своя. Она нервно и непроизвольно отирала себя руками, будто чувствовала себя испачканной, в глазах дрожали слезы... но было видно, что возбуждение только усилилось. Грубо обласканные потной рукой Агилульфа груди напряглись, соски призывно набухли... и вот в таком виде она должна идти к следующему члену комиссии, на новый осмотр, под новые жадные мужские руки...
– Оставьте, – страдальчески воскликнул профессор Хильперик, – я не участвую в этом непотребстве...
– Так вы больше не хотите ее в лаборантки? – ухмыльнулся полковник.
– Разумеется, хочу... Но мне для этого не нужно ее щупать... Хотя ладно. Пара вопросов, мадемуазель Гелимер... Просто проверка школьной грамотности... К какому типу относится класс рептилий?
– Э... – Лара открыла рот в полном ошеломлении. Похоже, она была готова ко всему – но не к школьному экзамену. – К хордовым, – не сразу, но ей все-таки удалось переключить мозг.
– Правильно... Формула серной кислоты?
– Аш два эс о четыре, – уже без запинки выдала девушка.
– Замечательно! – профессор просиял. – Так я и знал, не только красавица, но и умница! Полковник, примите мою заявку!
– Принято. Пошла дальше.
Лара встала перед мадам Дагоберт. Та уже расстелила на столе салфетку и разложила свой инструментарий – два стеклянных стержня с шарообразными головками, один диаметром с палец, другой толще раза в три.
– Больно не будет, – уронила Дагоберт в ответ на испуганный взгляд Лары. – Ты ведь уже не девочка. Хотя... В попку тебя имели?
– Н-нет.
– Тогда будет немножко больно. Наклонись. Ляг грудью на стол. Ноги раздвинь. Еще шире, вот так, чтобы всем было видно твою пизду... Гезерик, иди сюда, не хочу руки пачкать.
Фельдшер неспешно подошел, натягивая на ходу резиновые перчатки. Он взял оба стержня и наклонился над Ларой, изучающе осмотрел ее щелку, раскрытую, текущую и беззащитно подставленную для вторжения...
– Ишь, как потекла, – пробормотал он, – прямо по ляжкам льется. Это хорошо… – Гезерик мягко поводил шарообразной головкой стержня по увлажненным губкам, повращал, чтобы головка равномерно смазалась… потом повторил то же самое с тонким стержнем… От этих возбуждающих действий Лара издала стон и непроизвольно повела задом… – Бери! – фельдшер сунул ей в руку толстый стержень. – Вводи сама и держи!
Приведенная к полной покорности девушка беспрекословно взяла инструмент, приладила и осторожно ввела в себя. Головка легко проскользнула в хорошо подготовленное нутро. Лара что-то невнятно промычала и судорожно сжала стержень рукой, ей явно хотелось подвигать им, поиграть, но она не смела…
– Глубже, глубже! – приказал фельдшер. Он пальцами раздвинул Ларе ягодицы и начал смазывать анус ее собственной смазкой. – Ну, что ты дергаешься? Хватит пищать, это только палец!... – он энергично покручивал палец в ее анусе, будто ввинчивал, разминая и расширяя. – Расслабься! – он звонко хлопнул ее по попе и одновременно хорошо отработанным движением ввернул малый стержень в задний проход. Лара дернулась и издала короткий протестующий стон… – Держи его тоже! – Гезерик схватил ее свободную руку и заставил взяться за второй стержень. – Вот так и стой.
Фельдшер отошел. Ларанда Гелимер стояла на расставленных и полусогнутых ногах, низко нагнувшись, распростершись по столу, и обеими руками удерживала два стержня, которыми была пронзена. Она дышала мелко и прерывисто, пустые глаза рассеянно смотрели куда-то в пространство... Похоже, Лара окончательно перестала понимать, где она, и что с ней…
– Эй! – Дагоберт щелкнула пальцами у нее перед носом. Лара вздрогнула, глаза приняли осмысленное выражение... И это было выражение ужаса. – С тобой говорят, сучка!
– М-м? – простонала девушка.
– Ты понимаешь, что с тобой делают?
– М-м?..
– Это значит «не понимаю»? Так вот, для справки, тебя ебут в две дыры. Тебе это нравится?
– М-м... м-м... – Лара в отчаянии замотала головой.
– А по-моему, нравится. Еще чуть-чуть, и кончишь у всех на глазах. Но тебе неудобно, – Дагоберт встала. – Отпусти их, я сама подержу… Так лучше?
– М-м... да...
Дагоберт начала понемножку, медленно, двигать оба инструмента одновременно вперед-назад.
– Лара, ты считаешь себя порядочной девушкой? – спросила она. – Что, правда? Это был утвердительный стон? А по-моему, ты блядь. Ведь тебе приятно все это, – Дагоберт искусно работала стержнями, плавно наращивая скорость и глубину вторжений. – Но знаешь что? Если не хочешь, я больше не буду. Честное слово. Пойми, Лара. Это твоя последняя возможность на что-то повлиять. Ты теряешь свободу, твои желания больше не будут никого интересовать. Но вот сейчас у тебя есть последняя возможность... Слушай внимательно, Лара. Сейчас я остановлюсь. Если захочешь продолжения – попроси меня.
Дагоберт резко остановилась. Из груди Лары вырвался протяжный, утробный стон разочарования...
– Если считаешь себя порядочной, – спокойно сказала Дагоберт, – просто молчи. Я не буду больше тебя ебать. Это не изменит ничего в твоей судьбе. Но ты сохранишь хоть какой-то остаток самоуважения... А если ты хочешь, чтобы я продолжала...
– Да-а, – выдохнула Лара, – да, еще!
– Если ты хочешь, чтобы я продолжала... – Дагоберт не шевелилась. – Скажи все вслух.
– Я хочу... да, да! – Лара попыталась сама двигать тазом, насаживаясь на стержни, но Дагоберт это пресекла, резко хлопнув ее по попе.
– Не сметь подмахивать! А то попрошу мужчин тебя держать!.. Ну? Говори! Чего именно ты хочешь?
– Продолжа-ай!.. – простонала Лара. – Ну!.. Делай это, делай!
– Делать что?
– Трахай меня! – выкрикнула девушка отчаянно.
– Нет-нет! Так говорят добропорядочные барышни, а как должна говорить ты?
Внутренние тормоза до сих пор не совсем отказали. Несчастной понадобилось несколько секунд, чтобы заставить себя крикнуть:
– Еби меня!
– Вот так! – Дагоберт снова привела стержни в движение... но после пары фрикций опять остановилась. – Но погоди! Ты же верна жениху!
– Нет, нет!.. – простонала Лара практически на пике. – Пожалуйста... еще!.. еще чуть-чуть!..
– Кто же ты такая, – неумолимо продолжала Дагоберт, – если изменяешь своему жениху?
– Я... я шлюха!.. я блядь!.. – почти прорыдала Лара.
– Отлично! – и Дагоберт заработала стержнями, уже не останавливаясь, вгоняя их все резче и все глубже… – Повторяй! Кто ты есть? Что я должна делать?
– Я блядь, еби мня... – уже не стонала, а выла девушка, сотрясаясь всем телом от мощных вторжений, вцепившись в сиденье стула побелевшими пальцами... – Я блядь, еби меня... а-а-а!..
Она выгнулась в судороге оргазма... Ноги подкосились, она сползла со стола... Сверкающие от смазки стержни выпали и покатились по полу…
– Ну что, мой кадр! – сказала Дагоберт и, перешагнув через распростертую на полу девушку, вернулась на свое место. – Оформи заявку, писарь.
– Остался советник, – сказал Фарамунд. – Кстати, где советник?
– Я здесь, – раздался тихий голос Фритгерна от двери, но не той двери, что вела в коридор с очередью, а другой, во внутренние помещения комендатуры. Никто не заметил, как выходил этот человек-тень. – Я наводил кое-какие справки по телефону... Возможно, вам будет интересно узнать, – обратился он к Ларе, которая обессилено валялась на полу, свернувшись клубком. – Ваш жених, Тавр Витигес, жив. Полгода назад он дезертировал из армии мятежников и перешел на сторону короля. Вероятно, вы не получали его писем, пока город контролировали мятежники. В настоящее время унтер-фельдфебель Витигес служит в 14-м отдельном Его Величества бронестрелковом полку, находится в отпуске и в ближайшие дни должен приехать сюда, в Кальмию. А может, уже и приехал...
Услышать такое, и в такой момент – это было чересчур. Разрываемый противоречиями мозг не выдержал и отключил сознание. Лара в обмороке распростерлась на полу.
– Короче говоря, – продолжал Фритгерн, – лояльность этой барышни вне всяких подозрений. Даже если она любила изменника, пока он еще был изменником... Здесь и сейчас я наблюдаю полнейшую покорность властям. Ее Величество высоко ценит таких служителей.
Полковник глянул на бесчувственное тело девушки как будто даже не без жалости.
– Гезерик, дай нашатыря! Или нет. Отнеси на кушетку, пусть отлежится... Принимаю вашу заявку, советник. Итак, – подытожил Фарамунд, – нашу красотку Ларанду хотят все. Пять заявок. Как будем разыгрывать? Предлагаю аукцион, выручка в кассу комиссии.
– Согласен, – быстро сказал Агилульф, самый богатый из присутствующих. Остальные возмущенно загудели.
– Хватит аукционов, полковник!
– Касса комиссии давно уже означает ваш карман!
– Жребий!
– Жребий!
Фарамунд пожал плечами, скрывая разочарование. Он рассчитывал неплохо нажиться на этой Ларе...
– Ладно, пусть будет жребий, – полковник достал из ящика стола две колоды карт, распечатал одну. – Гезерик, сними. Берите карту, мадам...
Все разобрали по карте. Памфилии Дагоберт досталась четверка пик, Фритгерну – семерка пик, Хильперику – девятка бубен, Агилульфу – десятка треф. Раздав четыре карты членам комиссии, полковник мгновение подумал, злорадно улыбнулся и вручил пятую – пятерку треф – писарю Теодмеру. Юноша даже рот раскрыл от изумления, а комиссия опять подняла негодующий шум.
– Что это значит, полковник?
– Он не член комиссии!
– А это моя маленькая месть вам за то, что не согласились на аукцион... Напоминаю, у меня решающий голос в распределении заявок. Имею право отдать кому захочу, хотя бы и рядовому Теодмеру... Не спорьте.
Шум улегся. Фарамунд распечатал вторую колоду.
– Сними, Гезерик... Выкладываю по одной. Первое совпадение выигрывает.
Полковник выложил на стол первую карту. Двойка бубен. Затаив дыхание, все следили за его движениями. Лара в обмороке лежала на кушетке, как будто всеми забытая... А полковник выкладывал карту за картой.
Четверка червей, валет треф... Кому же она достанется? Кем ей суждено пробыть все годы до конца войны, которой, кстати, не видно ни конца, ни края? Наложницей плантатора? Солдатской шлюхой? Жертвой безумной королевы? Помощницей почти столь же безумного вивисектора? Или, наконец, игрушкой пухлощекого юнца?..
Полковник выложил карту, и комиссия протяжно выдохнула.
– Вот так, – сказал полковник Галис Фарамунд. – Кое-кому повезло.

Глава 2. Служба
Едкий запах нашатыря… Липкая клеенка кушетки, сладкая полусонная истома во всем теле… и никаких мыслей, никакого осознания – где она, кто она…
– Вставай, с тобой закончили, – донесся чей-то равнодушный голос.
Голос фельдшера.
И только тут осознание и память обрушились на нее… а с ними – чудовищное ощущение себя раздавленной, выпотрошенной, хуже чем изнасилованной… и страстное желание мгновенно исчезнуть, уничтожиться, разлететься на атомы… И в то же время ясное понимание: с ней сделали ЭТО, и ничего уже не исправить, не вернуть назад, теперь ЭТО и есть ее жизнь. Все, она больше не Ларанда Гелимер, не невеста Тавра Витигеса, не женщина, не человек, ей больше не принадлежит даже собственное тело… теперь она лишь кукла, марионетка, которую дергают за нитки словами-командами… Кажется, ей скомандовали встать? Значит, надо встать.
Лара спустила ноги с кушетки, апатично встала, выпрямилась, отбросила с лица прядь волос. Ветерок из окна холодил полностью обнаженное тело… и телу, этому предателю, было хорошо… о, этому мерзкому непослушному животному давным-давно не делали так приятно внутри, и именно в этом был самый ужас…
– Подойди! – рявкнул полковник своим командирским, подавляющим всякое сопротивление голосом.
Какую гадость он на этот раз уготовил?.. Покорно шлепая босиком по кафелю, Лара подошла.
– Ларанда Гелимер! В соответствии с рескриптом Его Королевского Величества за номером 1416, а также статьей 39-1 Закона о военном положении, вы мобилизованы на тыловые работы. До конца военных действий вы поступаете в распоряжение работодателя, назначенного Комиссией по трудовым резервам. Вы обязаны подчиняться его приказам и установленным правилам. Работодатель обязан обеспечить вас жильем, питанием и медицинским обслуживанием. Работодатель не имеет права подвергать вас необоснованно жестокому обращению. В случае, подчеркиваю, НЕОБОСНОВАННО жестокого обращения вы имеете право подать жалобу по инстанции или в военную прокуратуру. Самовольный уход от работодателя считается дезертирством и карается по законам военного времени. Ларанда Гелимер! Вам понятно сказанное?
– Да, – она вяло кивнула.
– Гезерик, надевай ошейник, – и фельдшер надел на нее холодный металлический ошейник с подвешенной спереди биркой, защелкнул замок, отдал ключик Фарамунду. – Запомните ваш номер: Г-4315. Идите! Вон в ту дверь, по коридору до конца и по лестнице вниз. Да, кстати! – полковник неофициально ухмыльнулся. – Позвольте представить вашего работодателя, – он указал на толстяка-плантатора, который улыбался предовольной улыбкой. – Дон Тарент Агилульф, южный дворянин, заслуженный хлопковод и рисовод. Хрен и помидоры у него тоже знатные. Скоро сама убедишься… Ну все, пошла!
«Итак, плантация, – безразлично думала Лара, бредя по пустому коридору и спускаясь по лестнице. – Придется по-каторжному работать и, конечно, спать с этим Агилульфом. Но уж лучше так, чем на лабораторный стол к профессору… Хотя какая разница? Все равно жить больше не хочется…» Чего ей по-настоящему, страстно хотелось, так это вымыться. Вымыться тысячу раз подряд с головы до пят, изодрать себя мочалкой в кровь, стереть до костей… Даже после того изнасилования она не чувствовала себя до такой степени опустошенной и оскверненной…
Лестница спускалась к посту охранника, а дальше за решеткой тянулся коридор со стальными тюремными дверьми.
– Номер? – буркнул охранник.
– Г-4315, – Лара показала на бирку.
– Четверка – это к плантатору, – охранник что-то черкнул в журнале, отпер решетку, провел девушку к одной из стальных дверей. С тихим звуком хорошо смазанных петель отворил. – Жди в отстойнике. Вечером вас увезут, обед через полчаса. – Втолкнул ее в камеру и захлопнул дверь.
Около двадцати голых молодых женщин в ошейниках с бирками располагались на длинных нарах, громко и зло галдя. Когда дверь открылась, разговоры мигом затихли. Все глаза устремились на новенькую, и Лара даже вздрогнула – столько злобы горело в этих глазах…
– Вот она, «особенная»! – визгливо объявила одна девица.
– Дольше всех держали!
– Вот из-за таких очередь еле ползла!
– Из-за них, бла-ародных, мучаемся!
Двое самых сердитых накинулись на Лару и с тычками, затрещинами и грязной руганью загнали в самый темный и душный угол.
Причина ненависти была проста. Большинство резервисток, «обычные», вовсе не подвергались таким долгим и изощренным издевательствам, как она. Молодых бабенок из простонародья по-быстрому обмеряли, раздевали, взвешивали и давали поделать упражнения. Потом записывали тех, кто сильнее – к плантатору, кто красивее и горячее – к мадам, кто без сомнительной родни – к чиновнику, ну, а непослушных или никому не нужных – к профессору, и занимало это минут пятнадцать. Совсем другое дело – такие как Лара, красивые и благовоспитанные девицы из интеллигенции и бедных дворян. Вот их, «особенных», полковник обрабатывал по полной программе, с подробными допросами и всесторонними осмотрами… Тянулось это каждый раз минут по сорок – и приводило очередь в бешенство. И теперь в камере, так называемом отстойнике, на несчастных «особенных» девушек после всех измывательств комиссии обрушивалась еще и злоба сокамерниц.
В позорном углу для «особенных» Лара обнаружила бывшую одноклассницу – Сельгу Радагаст, высокую рыжеволосую барышню с забавно вздернутым носом. Как-то особенно дико было видеть голой и в ошейнике эту жизнерадостную, дерзкую и упрямую девушку, с которой, бывало, ели в парке мороженое и сплетничали об учителях… «Я не одна, хоть какое-то облегчение», – подумала Лара и тут же устыдилась этой эгоистической мысли. Она подсела к однокласснице, и девушки принялись облегчать друг другу душу рассказами о своих страданиях.
Оказалось, что Сельга на комиссии вела себя так же по-хулигански, как когда-то на уроках нелюбимых учителей: спорила, сопротивлялась, ругалась и даже закатила Фарамунду пощечину (Лара только таращила глаза – себя-то она и вообразить не могла способной на такую дерзость). Весело хохочущий полковник вызвал охранников. Как Сельга ни брыкалась, ее силой раздели, связали по рукам и ногам, и так и осматривали «зафиксированной». Следы туго затянутых веревок до сих пор красными рубцами обвивали ее щиколотки и запястья. От гимнастических упражнений пришлось, понятно, отказаться. Вместо них физические кондиции Сельги проверили по-другому: выпороли. Даже под хлесткими ударами полковничьего ремня она поначалу отказывалась отвечать на неприличные вопросы, но после десяти ударов все же сломалась. Ревя в голос, она была вынуждена рассказать подробно и в грязных выражениях, каким образом ее имели мужчины, и что она воображает, когда ласкает себя… Досталось ей знатно – Сельга до сих пор не могла сесть на распухший и побагровевший зад. А самое худшее, что за непокорность ее направили в лабораторию профессора Хильперика.
– Ненавижу их, – шипела она сквозь зубы. – Я им отомщу, Лара, клянусь Богом, всем отомщу! Полковнику этому хрен зубами оторву. Я теперь республиканка, ясно?
После этих слов Лара вздрогнула и тревожно огляделась. Но их услышала только ближайшая девушка из «обычных» – молодая крестьянка с широким веснушчатым лицом. Изменнические речи не произвели на нее никакого впечатления.
– А публиканцы-то лучше, что ли? – флегматично проговорила крестьянка. – Когда к нам на хутор приехал публиканский продотряд – знаете, что было? Папенька им: «Хлеба нет, граждане!» А они его к воротине за ноги подвесили: «Есть хлеб?» – «Нет!». Давай тогда кнутом его драть. «Может, все-таки есть хлеб?» – «Нет!». Вывели маменьку, меня да сестренку, 12 лет. Всех догола раздели. «Хлеб не появился?» – «Нет!». Ну, тогда разложили нас и давай всем отрядом пялить у него на глазах. Сначала маменьку. Хлеба нет. Потом меня. Хлеба все нет. Потом сестренку, тогда еще нетронутая была. И тут хлеба нет... Ну, уж после такого они поверили. Плюнули да порожняком уехали… То-то папенька радовался, что хлеб уберег! – с удовольствием и гордостью сказала крестьянка. – Потом еще маменьку и меня вожжами отходил за то, что мы стонали под ними… А вы, городские, прямо не знаю до чего нежные! Ну, раздели вас, ну пощупали, ну посекли – экая беда!..
«Вот правильный взгляд на жизнь, – подумала Лара. – Что такого со мной случилось? Жива-здорова и даже получила удовольствие! Сельге-то пришлось куда хуже…»
Время тянулось медленно. Принесли обед – полужидкую похлебку из каких-то разваренных макарон. Лара обнаружила, что очень голодна, и жадно схлебала все… Часы текли за часами. В отстойник подсаживали все новых женщин, по большей частью «обычных», и становилось все теснее и душнее. Кибира (так звали крестьянку) развлекала Лару и Сельгу кошмарными в своей простоте историями из жизни деревни времен гражданской войны… И наконец, когда в зарешеченном окне под потолком начало темнеть, явился охранник и приказал:
– Которые к плантатору, на выход!
Работниц Агилульфа – восемнадцать голых молодых женщин, по большей части крестьянок, предназначенных для полевых работ – вывели во внутренний двор. Там уже пыхтел мотором автофургон с закрытым кузовом, и ждали два охранника. Работниц одну за другой выкликали по номерам и запускали в кузов. Машина с рыком тронулась, выехала из ворот комендатуры, и покатила по сумеречным, плохо освещенным улицам Кальмии.

Автофургон ехал на юг всю ночь. Кузов был набит до отказа. Лара чувствовала себя такой вымотанной, что даже смогла поспать, сидя на узкой и жесткой деревянной скамье, со всех сторон сдавленная потными телами храпящих соседок… Машина ехала и весь следующий день. В зарешеченном оконце проносились деревни, мельницы, колокольни церквушек, дубовые рощи, узкие поля золотых хлебов. Время от времени фургон вставал на заправку. Тогда охранник выводил женщин наружу, выстраивал в ряд на обочине и позволял справить нужду на глазах у проносящихся машин. Кормили их какими-то черствыми сухарями и галетами. В кузове стояла бочка питьевой воды, но она иссякла уже к полудню.
Жара была страшная. Глухой кузов превратился в такую душегубку, что Лара пару раз теряла сознание. К закату стало посвежее – начались горы. Машина поднималась по крутому серпантину, натужно ревя на первой скорости, из окна дул приятный прохладный ветерок. Но свежесть длилась недолго: с наступлением темноты пришел настоящий холод. Всю ночь, пока машина петляла по горным дорогам, женщины ерзали и тряслись, пытаясь согреться друг о друга… Лишь под утро Ларе удалось забыться в беспокойном полусне. В ее мозгу не осталось никаких мыслей, кроме одной – поскорей бы доехать, и будь что будет.
Когда она проснулась, за решеткой бежал ландшафт уже совершенно другого мира. По южную сторону Гранитных гор и солнце было ярче, и небо синéе. По склонам ослепительно-белых меловых холмов темнели россыпи миртов и олеандров, оливы кривили узловатые стволы. Потом потянулись бесконечные поля гигантских плантаций – зеленые хлопковые, залитые водой рисовые. Повсюду гнули спину загорелые работницы в косынках и коротких цветастых платьях. То и дело проплывали островки пышной зелени – имения плантаторов. Полуденная жара еще только начала превращать кузов в адскую печь, когда фургон въехал во двор одной из таких усадеб и встал. По кузову пронесся хоровой стон облегчения. Наконец-то приехали!

Работниц вывели, выстроили вдоль стены гаража, пересчитали, сделали перекличку по номерам и оставили ждать. Охранники с бутылкой холодного вина засели в тени, а восемнадцать голодных, измученных путешествием женщин в ошейниках стояли обнаженными вдоль стены на яростном южном солнцепеке и покорно ждали, сами не зная чего.
Прошло с полчаса. Откуда-то появилась хорошенькая черноволосая девушка-горничная, босоногая и одетая очень откровенно. Черное платьице с белым передником тесно облегало ее стройную талию. Широко расклешенная юбочка едва доходила до середины бедра. В глубоком вырезе с кружевной оторочкой подрагивали полные груди, обнаженные почти до сосков, подпертые корсажем и явно незнакомые с лифчиком. Ошейника на служанке не было.
– Которая тут Ларанда Желимер? – спросила она с южным акцентом. И, когда Лара по-школьному подняла руку, обратилась к ней: – Пошли со мной! Остальные ждите.
Служанка развернулась, и Лара чуть не прикусила язык. Сзади платьишко горничной было задрано и заткнуто за тесемку передника, так что полностью обнажало зад. Трусов на южанке не было. Похоже, ей часто приходилось ходить с голой попой, потому что загар на ягодицах был такого же темного тона, как на ляжках. Но первым бросалось в глаза другое – эта круглая загорелая задница была исполосована свежими красно-лиловыми рубцами.
– Господи, что это такое? – вырвалось у Лары.
– Высекли, – просто ответила служанка. Она быстро шагала по двору, и поротые ягодицы упруго содрогались при каждом шаге. – Сегодня за завтраком молоко пролила, вот госпожа и наказала…
– А что ж ты ходишь с задранной юбкой?
Горничная презрительно глянула на Лару через плечо.
– На себя посмотри! Сама вообще голая!.. Обычай такой, – все-таки снизошла она до объяснения. – Когда девку высекут, она должна ходить, заголив жопу. Это чтобы весь дом видел, что она наказана. Называется «ходить в позоре»… У вас на Севере так не делают, что ли?
– Нет, – твердо сказала Лара. – У нас вообще слуг не порют…
– А как наказывают? – удивилась горничная.
– Наверное, штрафуют, вычитают из жалованья…
– Вот бедные! По мне, так лучше бы пороли… Кстати, меня Мириной зовут.
Девушки вошли через черный ход в огромный господский дом, прошли по лабиринту узких коридоров. Мирина открыла перед Ларой дверь душевой:
– Вот тут вымойся и подбрейся. Сейчас принесу одежду…
Боже, наконец-то можно вымыться! Лара включила душ – теплую, нагретую солнцем воду. С наслаждением намылилась мочалкой, окатилась… Она словно смывала с себя не только двухдневный пот и грязь, но и всю душевную скверну, все эти, будто въевшиеся в кожу, похотливые мужские взгляды и прикосновения… Лара успела несколько раз тщательно вымыться с головы до пят, когда вошла Мирина со сложенным полотенцем и одеждой.
– А почему не подбрилась? – недовольно спросила она.
Лара не поняла.
– Волосню вот эту соскобли, – показала горничная. – Господин любит, когда между ног все гладенько. Видишь, как у меня? – она бесстыдным движением задрала юбчонку и продемонстрировала гладкий холмик, младенчески безволосый и высоко раздвоенный. – У нас это называется «девка голее голой».
В сильном смущении Лара проделала на глазах Мирины эту интимную и совершенно неприличную для добропорядочной барышни операцию.
– Вот теперь хорошо для господина приготовилась, – одобрила Мирина. – Вытирайся и одевайся.
– Это что, вся одежда? – Лара увидела, что ей не принесли ни белья, ни обуви, а только малопристойное черное платьице, точно такое же, как на Мирине.
– А какую тебе еще надо?
– Трусы, лифчик…
Мирина глянула удивленно и недоверчиво.
– Такое только дамы носят… А ты что, носила раньше?
– Конечно, всегда.
Взгляд служанки стал еще недоверчивее.
– Так ты из господ, что ли?
– Ну, как тебе сказать… Я вообще-то не дворянка, отец был чиновником. Но…
– Значит из простых, – заключила Мирина. – Ну, и нечего тут выделываться. Надевай!
Лара смущенно натянула на голое тело нескромное платьишко. Оно оказалось меньше ее размера и сильно теснило в талии. Юбочка оголяла бедра еще выше, чем у Мирины, а грудь так и норовила выскочить наружу при малейшем резком движении, потому что Лара не смогла застегнуть верхнюю пуговицу. В таком наряде, да еще и без белья, она совершенно не чувствовала себя одетой. Платье стесняло и мешало дышать, но ничего толком не прикрывало, а лишь соблазнительно полуобнажало, выпячивало и подчеркивало… Но вариантов не было. Лара завершила наряд, повязав передник, и две одинаково одетые девушки направились на кухню.
Там Мирина усадила Лару за длинный стол, поставила сковородку яичницы, посыпанной сыром и пряностями, дала горбушку хлеба и стакан разбавленного вина. Было очень неловко смотреть, как она снует по кухне с заголенным и выпоротым задом…
«Неужели и меня будут так? Пороть за пролитое молоко, а потом заставлять, как его… ходить в позоре?»
У Лары не хватало духу прямо спросить у Мирины еще кое-что важное, очень волнующее… может быть, потому что уже знала ответ…
– Мирина! – она все-таки решилась. – А господин Агилульф с тобой… ну…
Служанка хихикнула.
– А сама-то как думаешь? Ясное дело. И не только со мной. Дон Тарент нас, горничных, всех до одной жарит, да и деревенскими не брезгует… Право домохозяина! – со значением сказала она. – И ты под него ляжешь, а как иначе?
– И госпожа знает? И не ревнует?
– А к чему тут ревновать? – искренне удивилась Мирина. – Если бы он с благородной дамой любовь закрутил, тогда да… А простую-то девку выебать – это же все равно что нужду справить. Дон Тарент, он ведь у нас как бык в стаде. Ему вроде как по званию положено всех телочек покрывать…
Лара отодвинула дочиста объеденную сковородку.
– Слушай, Мирина, а тебе это не кажется, что это, ну… унизительно?
Служанка нахмурилась.
– Ты, Лара, эти разговоры брось. Тут тебе не Север. Вы там у себя Бога забыли и чести не знаете! Была тут одна, тоже северяночка, тоже раскудахталась: да как вы терпите, да это варварство, да что господа себе позволяют… Ну, выдрали ее кнутом и отправили на полевые работы. И правильно! Вот от таких разговорчиков все и пошло. И революция эта ваша проклятая, и война, будь она неладна! Господам служить и угождать сам Бог заповедал. В том наша честь, а не унижение…
– Мирина, а ты знаешь, что крепостное право 17 лет как отменили? – Лара досыта наелась и, наверное, из-за этого почувствовала себя уверенно.
– Это все господские дела, – отмахнулась Мирина. – Подумаешь, король какую-то бумажку подписал… Есть господа, есть слуги! Так оно Богом установлено, так было и так будет… Ладно, что-то мы разболтались. Доела? Идем, отведу к госпоже!

Донна Галатия Гайна-Агилульф, супруга дона Тарента Агилульфа и полноправная хозяйка имения в его отсутствие, сидела в кабинете за секретером и разбирала счета. Это была молодая дама, немного не достигшая тридцати лет, красивая той красотой, какой славятся южанки благородной крови: пышные локоны цвета воронова крыла, молочно-белая, тщательно сбереженная от загара кожа, тонко выточенное лицо и властные бархатно-черные глаза. Как и полагалось знатной даме, Галатия была одета в строгое, полностью закрытое платье из атласа лавандового цвета. В кресле-качалке посреди кабинета сидела и вязала ее пожилая тетушка, донна Тимея Гайна – старая дева, жившая в доме на правах дуэньи. Ее тонкие губы были неодобрительно поджаты, а взгляд из-под пенсне источал холод.
– Северянку… Какую-то северную девку взять гувернанткой девочки! – бормотала она под нос. – Твой муж, видно, совсем потерял разум. Все северные женщины – шлюхи. Бедную девочку замуж никто не возьмет, когда узнает, какая у нее была воспитательница…
– Сейчас другие времена, тетушка, – равнодушно откликнулась донна Галатия. – Северянки лучше образованы, и это ценится.
– В юных девицах ценится добродетель и послушание, а твои образованные северянки их только портят… Знаю я их! Заражают наших детей своими безбожными республиканскими идеями… Проклятые белобрысые! Втянули нас в свою гражданскую войну… Я старуха, мне терять нечего, так что скажу прямо… – донна Тимея так взволновалась, что отложила вязание. – Нам давным-давно пора отделиться! Снова выбрать своего короля. Были бы мы другим государством – сейчас бы плевали и на разбойников-республиканцев, и на этого плешивого кровопийцу Сардиса…
– Тетушка, прекрати. Такие речи – измена.
– Такие речи ведут все достойные люди на Юге. А если не говорят, то думают.
– Ты вступила в «Орден южных рыцарей»? – иронически спросила Галатия.
– Давно бы вступила, будь я мужчиной. А ты, видать, набралась северного духа от своего муженька…
Галатия вздохнула. Прошло столько лет, а тетушка все не уставала попрекать ее браком с северянином сомнительного происхождения.
Конечно, официально дон Тарент Агилульф (или, как говорили на Юге, Ажилульф) был дворянином. Но, судя по ряду признаков, этот ловкий воротила попросту купил себе и титул, и родословную. На Севере, где не знали чести, такие дела были в порядке вещей. Впрочем, в любом случае какой-то там Агилульф не мог быть парой девице из древнего и славного рода Гайна, правнучке последнего маркграфа Бетульского.
Но воля отца, уважаемого на всем Юге дона Скамандра Гайны, была неоспорима. Отмена крепостного права совершенно разорила родовое имение, только брак с богатым северным дельцом мог его спасти. И дон Тарент оправдал надежды. Поселившись в Старых Кипарисах как зять владельца и управляющий, он вернул имению весь былой блеск. Из бывших крепостных, а ныне вольных арендаторов, северянин выжимал все соки и беспощадно сгонял с земли за долги. В старые времена так не делали даже самые алчные хозяева. Зато доходы возросли в несколько раз против старых времен, и в глазах дона Скамандра это стоило слез единственной дочери…
Донна Галатия тогда еще звалась просто Гала, и ей было 13 лет. Своего толстого, потного, вульгарного жениха-северянина она видела два раза в жизни, но успела возненавидеть всей душой. Свадьбу сыграли без гостей, почти тайно – уж очень скандальный по меркам их круга был брак; и весь тот кошмарный день Гала прорыдала – благо прятать чувства было не от кого. Она ревела в церкви, ревела, когда отец торжественно вручил жениху трость красного дерева – символ супружеской власти; ревела за столом, пока Агилульф пожирал ее нетерпеливым взглядом… ну, а на супружеском ложе уже не ревела – все слезы кончились.
Как только их оставили одних, пьяный Агилульф толкнул девочку на кровать, задрал ей свадебное платье, спустил брюки, навалился волосатым пузом... и, сопя и хрюкая, засадил… Ее крик, наверное, слышал весь дом… Было ужасно больно, было до тошноты стыдно и омерзительно… особенно, когда толстяк, утолив первый порыв страсти, заставил обесчещенную девочку раздеться… и лапал потными руками все тело, мял и тискал юные грудки… а потом опять навалился и вторгся во второй раз, и долбил так долго, что ей уже казалось, эта пытка никогда не кончится… «Зато имение спасено», – думал, наверное, дон Скамандр, слушая, как в спальне кричит и стонет от боли его насилуемая дочь… думал и пил, пил, пил…
С той невеселой свадьбы прошло 14 лет. Дон Скамандр упокоился в могиле, а донна Галатия унаследовала имение и смирилась со своей судьбой. Она все еще ненавидела мужа, но больше не хотела придушить его в постели, как в ту кошмарную ночь. Она мстила ему по-другому – изменяла направо и налево. Разумеется, крайне осторожно, в строгой тайне и с соблюдением всех внешних приличий. Посвящена во все была только тетушка Тимея. Она охотно покрывала грехи племянницы из ненависти к ее северянину-мужу.
Галатия не знала точно, кто отец или отцы ее двоих детей. Но ей нравилось думать, что в них нет ни капли семени Агилульфа. Старший сын Дардан учился в гвардейском кадетском корпусе, а младшая Эритра еще играла в куклы. Вот для нее-то Агилульф и прислал с севера эту гувернантку, мобилизованную работницу, какую-то Ларанду Гелимер. «Она девица образованная и благонравная», – писал дон Тарент. Сам он обещал приехать через пару дней, когда уладит какие-то коммерческие дела…
– Ладно, Гала, прости, – примирительно сказала тетушка Тимея. – Я не хотела обидеть твоего мужа. Среди северян тоже встречаются приличные люди… И все-таки я бы на твоем месте очень тщательно проверила нравственность этой Ларанды, – донна Тимея замолчала и вернулась к вязанию.
За дверью послышалось шлепанье двух пар босых ног по каменному полу, а потом осторожный стук.
– Войди, Мири, – не поднимая головы, сказала Галатия. Она давно и безошибочно различала служанок по походке и манере стучаться.
Вошла Мирина, а за ней светловолосая, розовокожая девушка-северянка. При виде двух дам она присела в почтительном реверансе. Хотя на Юге было принято приветствовать господ поклоном, Галатии понравилась отработанная грация движения. Кажется, северная девка и впрямь была выучена хорошим манерам… Но вот ее одежда никуда не годилась.
– Мири, ты сдурела? – резко спросила Галатия. – Зачем ты одела ее в платье горничной? Я же сказала: это гувернантка Эритры, она должна одеваться как дама!
Северянка благодарно улыбнулась, а Мирина опустила глаза в пол.
– Виноватая, мадам, прошу наказать, – хмуро проговорила она.
– Принеси свои розги. Пять ударов, – постановила Галатия и обратилась к Ларе: – А ты не спеши радоваться. Ты еще должна доказать, что годишься в гувернантки.
– Мадам, я окончила гимназию с отличием, – заговорила девушка. Ее тон был почтителен, но с достоинством, без рабской угодливости коренной южной прислуги. Это тоже понравилось Галатии. – Я работала няней и домашней учительницей. Я могла бы представить рекомендации, но мне не позволили взять с собой никаких документов…
– В благородных домах служила?
– Да, мадам. Нянчила ребенка господ Рекаред.
– Не слышала о таких.
– Какие-то северяне, – презрительно фыркнула тетушка Тимея. И обратилась к Ларе:
– Скажи-ка, любезная, тебе нравится у нас на Юге?
– Я всего несколько часов на Юге, мадам, и еще не успела составить впечатление.
«Соображает. И язык подвешен», – отметила Галатия. Пока что Лара держалась, с ее точки зрения, безупречно. Кроме того, было заметно, что девушке неловко в непристойном наряде горничной. Тоже хороший знак.
– Тебе следует говорить «мадам» только мне, – сказала Галатия. – К тетушке обращайся «донна Тимея». К дону Таренту, когда он приедет – «мой господин». К Эритре – «мадемуазель». Перед господами не приседать, а кланяться в пояс. Ну-ка поклонись, – Лара послушно согнула спину. – Ниже, еще ниже… Сильнее прогибайся… Хорошо. Можешь выпрямиться. Ты замужем?
– Нет, мадам. Обручена.
– Девственница?
– Нет, мадам, – Лара смущенно потупилась.
– Когда тебя сделали женщиной?
– В 17 лет, мадам.
Поздновато, отметила про себя Галатия. По крайней мере для Юга, где благородных девочек выдают замуж, а простых отводят к господину, как только те начинают кровоточить. Если не врет, то, похоже, действительно добродетельная девица…
– Насильно? – поинтересовалась тетушка Тимея.
Лара смутилась еще больше.
– Н-нет, мад… нет, донна Тимея. Это был мой жених, – почти шепотом договорила она.
Тетушка хмыкнула еще презрительнее. «Так я и знала – шлюшка», – недвусмысленно говорил ее взгляд.
– Королю предана? – строго спросила она. – В Бога веруешь?
– Конечно, донна Тимея. Неужели я похожа на республиканку?
– Читай Благой Завет наизусть, – потребовала донна Тимея.
– Вначале сотворил Бог пустоту и хаос… – заученно заговорила северянка.
– Хорошо, – остановила ее Галатия после второго стиха. – Включи музыку, – кивнула она на огромный ящик радиолы, – и покажи, как ты умеешь танцевать.
Покрутив рукоятку радио, Лара нашла какой-то вальс и грациозно закружилась по комнате. «Что ж, манеры хорошие, танцевать умеет, нравом чиста, – пришла к окончательному выводу Галатия. – А что жениху дала до свадьбы – ладно, не такой уж и грех по нынешним временам. Годится».
– Стой, – сказала она. И, когда Лара остановилась, скомандовала:
– Встань на колени, – северянка немедленно подчинилась. – Я беру тебя на службу как гувернантку моей дочери. Ты должна обучить Эритру грамоте и счету, музыке, танцам, вышиванию, а главное, дисциплине, благонравию и хорошим манерам. Ты не должна проповедовать ей безбожие, разврат, непослушание родителям и прочие республиканские глупости. Если я узнаю о чем-то подобном, ты будешь строго наказана и отправишься работать в поле. Ты принимаешь эти условия?
Лара еле слышно вздохнула – должно быть, подумала: «А куда я денусь?».
– Да, принимаю, мадам.
– Тогда наклонись и в знак покорности поцелуй мне ногу, – Лара как будто секунду колебалась, но все-таки приложилась губами к носку хозяйской туфельки. – Отныне ты служишь нашему дому. А теперь главное. Мы обе с тобой понимаем, что дон Тарент тебя выбрал вовсе не за образованность. Ему просто понравилось твое тело. Кстати, я хочу взглянуть, на что он позарился. Покажи грудь.
Лара вздрогнула от неожиданности.
– П-простите, мадам?
– Расстегни платье и покажи голую грудь, – слегка повысив тон, повторила Галатия, – и больше никогда, НИКОГДА не заставляй меня повторять приказы…
– Д-да, мадам.
– В таких случаях говорят: «Слушаюсь, мадам».
– Слушаюсь, мадам, – все еще стоя на коленях, Лара стыдливо опустила взгляд, нервно облизнула губы… и расстегнула пару пуговиц.
Ей не понадобилось доставать грудь руками, два упругих розовых полушария сами, будто с облегчением, выскочили из тесного платья. Галатия почувствовала легкий укол зависти, разглядывая беззащитно выставленные соски северянки. Ее собственные груди даже после рождения детей не выросли такими круглыми и налитыми…
– Привыкай делать это быстро, – холодно сказала она. – Тебе часто придется раздеваться по приказу. Теперь задери платье.
– Слушаюсь, мадам, – коленопреклоненная девушка покраснела. Медленно и нерешительно она задрала подол до живота, обнажив ничем не прикрытый и свежевыбритый венерин холмик.
– Раздвинь ноги! – приказала Галатия. – Хочу видеть твою щель сверху донизу.
– С-слушаюсь, мадам, – не поднимая глаз от пола, северянка расставила колени.
– Раскрой пальцами!
– Слушаюсь, мадам, – снова прошептала Лара и подчинилась.
Некоторое время прошло в молчании. Донна Галатия и донна Тимея безмолвно созерцали красную от стыда Лару, которая стояла перед ними на коленях, обнажив грудь, держа подол задранным, униженно раскрыв напоказ весь срам… Радио продолжало играть вальс.
– Я вижу, ты успела побрить лобок, – сказала, наконец, Галатия. – Но губы все еще волосатые. Понимаю, там бритвой не получается. Сегодня же нужно будет выдрать все горячим воском. Будет очень больно, но к приезду господина там не должно остаться ни волосинки. Чтобы ничто не прикрывало срам. Поняла?
– Д-да, мадам.
– Господин уже имел тебя?
– Н-нет, нет, мадам.
– Что, даже в рот?
– Н-никак не имел, честное слово, мадам...
– «Честное слово» никогда не говори. У холопов чести нет. Ты понимаешь, зачем я приказала тебе оголиться?
– Наверное, чтобы посмотреть на мое тело, мадам…
– Меня не интересует твое тело, – поморщилась Галатия. – Я это сделала, чтобы тебя унизить… Ну-ка держи подол, не опускай!.. Чтобы ты поняла свое место в этом доме. Ты гувернантка моей дочери. Ты выше простой служанки, но ты все равно служанка. Ты будешь обедать за господским столом, чтобы следить за манерами Эри. С тобой будут обращаться как с дамой, чтобы Эри тебя уважала. Ты будешь носить приличное платье… но если тебе прикажут задрать это платье, ты его немедленно задерешь. Поняла?
– Да, поняла, мадам.
– И запомни главное. Это Юг. Здесь ты никто. У себя дома ты была барышней из хорошего общества, но для нас ты просто девка для услуг. Ну, образованная девка для услуг. Тебе будут говорить «вы», но за провинности так же пороть, как любую горничную. Тебя пороли когда-нибудь?
– Д-да, пороли, мадам, – Лара была бледна, пальцы судорожно мяли задранный подол.
– Кто?
– Отец, мадам.
– А, в детстве не считается. Ну что, ты все поняла?
– Да, мадам.
– Что именно?
– Что я девка для услуг, мадам… что меня будут пороть и… ну… делать все что угодно, мадам…
– Делать что именно? Говори с господами прямо и без намеков!
– Что мне придется… раздеваться по приказу, и… господин будет… меня… иметь, – еле слышно прошептала девушка.
– Тебя будет иметь не только господин, но и любой, кому господин разрешит, – уточнила Галатия. – Хорошо, можешь прикрыться и встать.
Постучалась и вошла Мирина с пучком розог.
– Сейчас я быстренько накажу Мири. Потом она проводит тебя к ключнице Листре. Скажешь ей, чтобы почистила тебя горячим воском, Листра умеет. И чтобы подобрала подходящую одежду. Переоденешься и придешь в столовую. Обед через полчаса. Познакомитесь с Эри. Посмотрю, как ты умеешь вести себя за столом, поддерживать благородную беседу с моими гостями… А после обеда сходишь за розгами, и я тебя тоже высеку.
Лара вздрогнула.
– П-простите, мадам… З-за что, мадам?
– Ни за что. Просто чтобы твоя задница познала розгу. Чтобы ты не умом, а всем телом поняла, что ты холопка, которую секут. Первая порка – это, знаешь, как лишение девственности – меняет тебя раз и навсегда… Мирина, подойди! – скомандовала она. – Подай розги! В позицию! Сейчас, Лара, ты посмотришь, как это выглядит со стороны, – сказала донна Галатия, вставая из-за стола и разминая изящную руку в дорогих перстнях.

Обед накрыли в патио, внутреннем дворе с пышно цветущим садиком, в прохладной тени широкой аркады. Журчали фонтаны, шелестели под слабым ветерком листья пальм. За столом расположились донна Галатия, донна Тимея, Лара, рядом с ней семилетняя доннина Эритра – прелестная чернокудрая малышка, очень тихая и послушная – и трое гостей. Гости были: сосед-помещик отставной обер-майор Вальтари, круглолицый священник Ликаоний и некий дон Тибур Вако, шикарно одетый мужчина с пышной смоляной шевелюрой и мрачным, будто застывшим в кривой усмешке лицом. Последнего представили Ларе как «человека чести», но что это означает – она так и не поняла: за весь обед дон Вако не проронил ни слова. Прислуживали Мирина и бледная рыженькая горничная-северянка по имени Апамея – как и Лара, она была мобилизованной резервисткой и носила ошейник с номером. Обе ходили в позоре: Мирина все еще с подоткнутой сзади юбкой и пятью свежими рубцами на попе, а Апамея с приспущенным декольте и вываленными наружу голыми грудями, красными от шлепков. Обе ужасно стыдились перед гостями: Мирина старалась не поворачиваться к ним спиной и даже в дом выходила, пятясь, а Апамея все прикрывала соски то подносом, то свободной рукой. «Интересно, чего они стыдятся? – гадала Лара. – Наготы или того, что наказаны?».
Сама Лара чувствовала себя очень странно. Все за столом обращались с ней на равных, мужчины – с изысканной и церемонной южной галантностью, и даже донна Галатия говорила ей «вы», как будто еще недавно не заставляла стоять на коленях с задранным подолом. На Ларе был скромный строгий серый костюм, какие носят гувернантки и школьные учительницы: узкая юбка чуть ниже колен, пиджак прямого кроя, под ним белая блузка, на ногах – туфли и чулки. Словом, Лара выглядела как порядочная девушка, и говорили с ней как с порядочной девушкой… Вот только на шее она носила ошейник с номерной биркой, под строгим костюмом была голая и непристойно подбритая (интимное место до сих пор горело и зудело после истязания горячим воском) – а главное, ни на миг не могла забыть, что после светского обеда ее высекут. И подозревала, что галантные гости тоже об этом знают…
– Как вам наши южные порядки, м-ль Желимер? – с умильной улыбкой спросил отец Ликаоний. – Мне кажется, вы несколько шокированы. Особенно обычаем ходить в позоре, – священник вскользь погладил оголенную попку Мирины, которая как раз подошла и наклонилась забрать соусницу. Девушка закусила губу, но не посмела отстраниться.
– Не скрою, мне он кажется совершенно неприличным, – честно признала Лара. Она не забывала боковым зрением следить, как ведет себя маленькая Эри. – Неужели церковь такое не осуждает?
– Это, конечно, языческий пережиток, – легко вздохнул святой отец. – Как и многое другое. Право первой ночи, право домохозяина, большая майская порка… Но мы смотрим на это гибко, с пониманием… Ведь в этих обычаях есть и доброе зерно. Они приучают простой люд к покорности господину. А покорность господину, как сказано в Благом Завете, есть начало покорности Господу…
– Но ведь это все запрещено, – сказала Лара. – Вместе с крепостным правом. Эдикт о свободе и ордонанс о равноправии…
Дон Вальтари добродушно усмехнулся в пышные кавалерийские усы.
– Я сейчас вам расскажу, м-ль Желимер, как я у себя в имении вводил свободу и равноправие. Когда эдикты эти вышли, я мужиков созвал на сход. Говорю: «Ну что, мужики! Вы теперь вольные люди, вот сами и решайте. Как будем жить: по новым законам или по нашим старым южным обычаям?». А ведь мужики не дураки. Знают, что по закону они у меня в таком долгу, что тысячу лет не расплатятся. Что по новому закону я их могу с земли согнать хоть сию секунду… Ну, и все в один голос: «По обычаям, барин, по обычаям!» Так что, м-ль Желимер, у меня в имении все по-дедовски…
– И право первой ночи?
– А как же! Блюдем неукоснительно. На всякой свадьбе я почетный гость, невесту мне подводят: «Извольте, барин, честь оказать, ложе новобрачных благословить!». Ничего не поделаешь, обычай… Иду и благословляю…
– И невеста не против?
– По-разному бывает. Иная плачет, иная даже отбивается… Я таких, может, и не тронул бы, я же не зверь… Но обычай есть обычай. Это же всей семье будет бесчестие, если барин побрезгует дочкой! Хотя таких девок уже мало, которые против. Нравы-то испортились. В старые времена почти все невинными под меня ложились, а сейчас до свадьбы норовят с женихом согрешить… Я для таких потаскушек…
– Мадемуазель, не слушайте! – вполголоса сказала Лара. Маленькая Эритра послушно зажала уши ладонями.
– …Для таких потаскушек наказание придумал, – увлеченно продолжал обер-майор. – Если у невесты после меня кровь не потекла – вывожу ее ко всем гостям голую на позор. Объявляю, мол, девка-то порченая. А там пусть отец с женихом решают, что с ней делать…
– Крестьяне, конечно, сильно развратились, – вступила в разговор донна Тимея. – Особенно те, что побогаче, да в пригородных деревнях. Кое-где простые бабы уже дамские платья напяливают, длинные и закрытые, а кое-кто и белье. Вот уж разврат так разврат! А все влияние Севера! – старушка кинула гневный взгляд на Лару.
– Не будем бранить Север, – мелодичным голосом проговорил священник, – который подарил нам столь очаровательную сотрапезницу, как м-ль Желимер… Но надо признать, Юг и вправду уже не тот. Все уходит в прошлое – дуэли, вендетты, потешные охоты… Лишь люди, подобные дону Вако, еще хранят суровые нравы старого Юга…
– Дон Вако! – осмелилась обратиться к нему Лара. – Простите, мне очень любопытно… мадемуазель, держите спину прямо!.. Дон Вако, могу ли я спросить, чем вы занимаетесь?
Неизменная кривая улыбка дона Вако стала как будто еще кривее.
– Делами чести, мадемуазель, – хрипло проговорил он.
– У вас на Севере таких, как дон Вако, называют бандитами, – пояснил отец Ликаоний. – Вы, наверное, удивлены, что подобный человек принят в благородном доме. Но увы, так уж обстоят дела на нашем многострадальном Юге! Гангстеры охраняют порядок, а государственная власть насаждает анархию…
– Как такое может быть? – искренне удивилась Лара.
Донна Тимея презрительно фыркнула, а дон Вальтари, пригладив усы, сказал:
– Вот, например, была недавно история в имении дона Клаффо. Полевые работницы-северянки, такие же мобилизованные, как вы, м-ль Желимер, пожаловались в прокуратуру на жестокое обращение. Надо сказать, дон Клаффо и вправду перебарщивал с наказаниями. Провинилась девка – так выпори ее, закуй в цепи, в клетке подержи, но зачем же колья, тиски, клещи, каленое железо?.. Это же не каторжницы! И все-таки не стоило по такому поводу сажать в тюрьму уважаемого человека. А хуже всего то, что пошли нехорошие слухи по всей нашей марке. Что, мол, какие-то простые полевые девки своего господина по закону засудили, а для себя добились свободы…
– Вот это я и имел в виду, – вставил священник, – когда сказал, что государственная власть насаждает анархию. Можете представить, в какой бунт это могло вылиться?
– Короче говоря, м-ль Желимер, – продолжал обер-майор, – этих жалобщиц надо было наказать, чтобы другим неповадно было. А как наказать? Полиция ничего не может – по закону-то девки были в своем праве. Вот в таких случаях и прибегают к услугам людей чести…
– И что они… сделали… с женщинами? – Лара старалась не смотреть на дона Вако.
Обер-майор слегка замялся.
– Я вам как-нибудь в другой раз расскажу… Не при доннине Эритре. Но, поверьте, с тех пор в нашей марке ни о каких жалобах и думать никто не смеет…
– Я вижу, вам неприятны такие истории, м-ль Желимер? – мягко спросил отец Ликаоний.
– Мне кажется, все это жестоко и несправедливо! – вырвалось у Лары.
Отец Ликаоний отправил в рот кусочек перепелиного фрикасе, запил глотком вина и снисходительно улыбнулся.
– Вот с этого и началась революция, м-ль Желимер. С возмущения жестокостью и несправедливостью. А что в итоге? Чудовищная гражданская война. А все потому, что наш мир по самой своей природе несправедлив и жесток! Земная жизнь есть купель слез и круговорот страданий, и лишь в единении с Господом в вечности – избавление от них… Но не буду докучать вам проповедями. Любезнейшая донна Галатия!
Галатия вздрогнула. Она не участвовала в разговоре, погруженная в свои мысли. Хозяйка Старых Кипарисов никак не могла решить, с кем ей сегодня переспать: со священником, обер-майором или бандитом. Дон Вальтари отличался мощью и неутомимостью, отец Ликаоний – богатством фантазии. Помещик мог без устали молотить ее полночи напролет, зато святой отец виртуозно владел языком и не гнушался страпона. О достоинствах дона Вако донна Галатия ничего не знала, так как до сих пор с ним не спала. По некоторым слухам, достоинство у него было всего одно, зато в 11 дюймов. Пожалуй, из чистого интереса стоило выбрать гангстера…
– Простите, святой отец, я задумалась. Что вы спросили?
– Ничего, любезнейшая донна Галатия. Я всего лишь хотел поблагодарить за великолепный обед. Чем вы откармливаете своих перепелок?
Галатия только тут заметила, что все уже доели, и служанки убирают со стола. Обед закончился. Наступала пора сиесты.
– Ну что вы, святой отец, не стоит благодарности… А насчет перепелок… Мири, приведи кухарку. Спросим у нее… Лара!
– Да, мадам? – Лара напряглась. Вот и окончился обед. Неужели ее сейчас?..
– Отведите Эри в детскую и уложите спать.
– Слушаюсь, мадам, – Лара сдержала вздох облегчения. Она встала из-за стола, взяла девочку за руку. – Пойдемте, мадемуазель.
– А потом возвращайтесь в наше общество, – с любезной улыбкой добавила донна Галатия. – И пожалуйста, не забудьте розги.

Глава 3. Деревня
Дон Тарент Агилульф неспешно ехал домой. По дороге в семейное гнездо, Старые Кипарисы, он объезжал с осмотром другие свои владения. Развалившись на заднем сиденье кабриолета, за спиной шофера и охранника, Агилульф потягивал сигару и мечтательно обозревал однообразный пейзаж хлопковых полей и фруктовых садов. Все это – его земля, а что не его, то скоро будет его. В Кальмии он не только набрал работниц, но и совершил удачную сделку – выхватил жирный армейский подряд из-под носа у картеля плантаторов Сабаудской марки. Агилульф знал, что картель ему этого не простит, что вполне может заказать бандитам его убийство. Но у Агилульфа были и свои бандиты. Он давно освоился на юге, и голыми руками его было не взять – на его-то земле уж точно.
Распугивая гусей, кабриолет въехал в деревню Вороний Овраг и притормозил у беленого, под черепичной крышей, дома старосты. Сам староста, долговязый и нескладный Сангар Тато второпях сбежал с крыльца навстречу барину, почтительно поклонился. Агилульф небрежно сунул ему руку для поцелуя и прошел в дом.
Там перед ним с подобострастной улыбкой склонилась толстая Пирра, жена старосты. Агилульф покровительственно потрепал ее по щеке. Когда-то Пирра была красивой, сочной бабенкой, и плантатор имел ее всякий раз, как заезжал в эту деревню. Разумеется, он и не думал таиться от мужа. Вначале Агилульф просто приказывал старосте «пойти погулять», а потом уж Сангар научился и без приказа по-тихому смываться, как только барин запускал руку под платье его жены. Те времена прошли, Пирра утратила молодость и красоту, но семья Тато по-прежнему пользовалась покровительством господина.
– Как дела в деревне, все ли спокойно? – спросил Агилульф.
– Слава богу, спокойно, мой господин, – доложил староста. – Был случай, пару дней назад поймали агитатора от Крестьянского союза. Разъезжал с автолавкой как торговец, и листовки всякие крамольные раздавал. Ну, так сами же крестьяне его и скрутили, сами и в полицию сдали. Народ у нас добрый, богобоязненный, и вам, мой господин, от всего сердца преданный…
– А что за листовки?
– Как обычно, против короля, против господ, за республику… ну, чтобы господ убивали, а землю себе забирали… Чистая измена, что уж тут говорить, – Сангар махнул рукой. – Да, вот еще новость. Молодой Одило вернулся. Это который в Бетуле учился на агронома. Вы изволили за свой счет посылать…
– Его теперь не узнать! – добавила Пирра. – Гордый стал, весь из себя ученый! Жену-горожанку привез!
– Вот как? – Агилульф нахмурился. – Без моего благословения женился?
– Именно, барин, именно! Оба ходят нос задрав, жена по-городскому одевается, прямо барыню из себя строит! – докладывала Пирра. Она, кажется, побаивалась агрономши как соперницы за статус первой дамы Вороньего Оврага. – Вы бы с ними поговорили, мой господин, порядку их поучили!
– Поговорю, – сказал Агилульф. Действительно, агронома с его девкой следовало наказать. Поженились без спроса, смущают крестьян… – Сангар, давай-ка прямо сейчас к нему заедем, – Агилульф встал.
– Господи! – Пирра всплеснула руками. – Совсем забыла! – она высунулась в окно и крикнула:
– Алинда! А ну бегом сюда! Барин приехал, иди-ка покажись барину! – и пояснила Агилульфу:
– Дочка наша, 13 лет. Вы ведь давно не изволили заезжать, выросла девка – не узнаете!
Заинтригованный Агилульф задержался. Сангар нахмурился и кусал губы – ему явно были не по душе намерения Пирры – но не смел возражать.
В комнату впопыхах вбежала черноволосая большеглазая девочка-подросток и смущенно остановилась у самой двери. Она низко поклонилась барину и выпрямилась, но не подняла глаз от пола. Агилульф обстоятельно и с удовольствием оглядел ее худенькое тело в застиранном ситцевом сарафане. В прошлый визит, с полгода назад, Алинда была еще совсем ребенком. С того времени она заметно выросла, слегка округлилась в груди и бедрах, и стала сильно смущаться перед Агилульфом. Она, конечно, уже понимала, зачем мать показывает ее барину.
– Да, красавица выросла, совсем невеста! – сказал Агилульф. – Жених на примете есть?
– Нету, мой господин, – еле слышно проговорила Алинда, а Пирра всплеснула руками:
– Барин, да как можно без вашего благословения! За кого прикажете, за того и отдадим!
– А сама как? – поинтересовался Агилульф. – К парням уже на свиданки бегает?
– Ни-ни! Никуда не пускаем, следим в оба! – заверила его Пирра. – Для вас, мой господин, цветочек бережем!
От такой откровенности Сангар скривился, а Алинда залилась краской и нервно переступила босыми ногами – как будто дернулась убежать, но не осмелилась.
– Что же, – спросил Агилульф, с удовольствием наблюдая за ее терзаниями, – уже созрела девка? Пора ее… э?.. – он изобразил пальцем протыкающий жест.
– Пора, барин, самая пора! – заверила Пирра. – Уже только о парнях и мечтает! Не упустите, а то в один миг испортят!
– А по-моему, – задумчиво сказал Агилульф, – в самый сок еще не вошла. Надо посмотреть. Покажи-ка, Алинда, грудки.
Девочка вздрогнула, закусила губу и опустила голову еще ниже…
– А ну, блядь такая, делай, как барин говорит! – прикрикнула на нее мать. – Сиськи показывай! Или хворостины захотела?
И Алинда с прерывистым вздохом стянула бретельки сарафана со смуглых плеч, спустила до пояса… Да, она повзрослела, судя по тому, как мучительно стыдилась обнажаться для мужчины, да еще и при собственных родителях. Но юные грудки едва начали оформляться, тело было еще полудетское. Агилульф ущипнул ее нежный сосок и покачал головой.
– Нет, рановато, – сказал он. – Пусть подрастет.
Пирра негодующе ахнула.
– Да что вы такое говорите, мой господин! Да вы гляньте на нее как следует! – она схватила дочь за голое плечо и грубо тряхнула. – Что стоишь столбом, дуреха? Спусти ты сарафан, покажись барину вся как есть! – Пирра вырвала у нее из рук бретельки сарафана и сдернула вниз, оставив дочку совершенно голой. Конечно, та не носила никаких трусиков. Редкие темные волоски внизу живота ничуть не скрывали маленькую щелку между узкими бедрами… Алинда ахнула и закрыла руками лицо.
– Ну, Пирра, это уж слишком! – не выдержал Сангар.
– Да помолчи уж! – отмахнулась от него жена. – Вы посмотрите на эту кобылку, мой господин! Вы потрогайте! – Пирра грубо протиснула руку между ляжками дочери, смяла в горсти и потрепала припухлый бугорок. – Созрела девка и перезрела, пальцем тронете – потечет! Мало ли что 13 лет! Я сама-то еще моложе была, когда покойный барин меня женщиной сделал!
Пирра убрала руку. Алинда всхлипывала. Агилульф с удовольствием провел ладонью по нежной коже ее бедра, огладил и помял круглую попку, которая напряглась под его рукой…
– Трогаешь себя здесь? – вкрадчиво спросил он и провел пальцем по сомкнутым нижним губкам.
Не отрывая рук от лица, девочка замотала головой. Опять вмешалась Пирра:
– А как же, мой господин! Мы же все в одной комнате спим, разве я не слышу, как она полночи под одеялом вертится да постанывает? Хочет она мужчину, ох как хочет!..
– Так может, уже дала кому-нибудь? – ухмыльнулся Агилульф. – Втайне от вас, а?
– Нет-нет, мой, господин, – испугалась Пирра, – я у нее каждую неделю целочку проверяю. Да вы сами гляньте… Ну-ка, Алиндочка, покажи барину, что ты хорошая, невинная девочка!
Алинда вытерла слезы. Явно привычным, выученным движением она развернулась, прогнулась, расставила ноги и раздвинула пальчиками половые губы, демонстрируя чистую бледно-розовую ракушечку. Агилульф послюнявил палец и осторожно ввел, насколько смог. И вправду, девственная плева была нетронута.
– Нет, Пирра, повременим, – сказал Агилульф и убрал руку. Малолетки были не в его вкусе, они слишком напоминали о первых годах с нелюбимой женой. – Сиськи – совсем пупырышки. Ты же знаешь, я вот такие булки люблю, – он протянул руку к Пирре и фамильярно шлепнул по обширной груди. Жена старосты подобострастно хихикнула. – А ты, Алинда, капусты побольше кушай, поняла? Да ласкай себя почаще. Чтобы сиськи были большие, а пизденка охочая…
– Слушаюсь, мой господин, – хлюпая носом, прошептала девочка. Она все еще дисциплинированно стояла в позе для осмотра, не смея выпрямиться без позволения.
У Агилульфа вдруг возникло подозрение.
– Слушай-ка, Пирра, а девка не от меня ли?
Пирра уверенно замотала головой.
– Никак невозможно, мой господин. Алинде уж полгода было, когда вы первый раз на меня глаз положили. Разве не помните? Она на руках у меня лежала, грудь сосала, а вы как раз на грудь мою засмотрелись и…
– Да, действительно, – кивнул Агилульф. – Теперь вспомнил. Тогда все в порядке. Девчушка мне нравится, видно, что послушная и стыдливая. Может, ближе к осени возьму в горничные… – Пирра просияла. Именно об этом она и мечтала, ради этого и старалась – продвинуть своего человека в господское имение. – Но следите в оба! – предупредил Агилульф. – Если продырявленной окажется, прогоню. Понял, Сангар?
– Как не понять, мой господин, – староста с тяжелым вздохом поклонился.
– Поехали к Одило.
«Сыну ее отдам, – подумал плантатор, садясь в машину. – На окончание учебного года подарю. Говорят, для подростка лучше всего, когда первый раз со сверстницей…» Агилульф чувствовал легкое возбуждение, настроение было отличным… Пора было проведать дерзкого мальчишку-агронома с его городской женушкой…

В доме семейства Одило было тихо. Родители ушли работать в поле, младшие дети в школу, а дома остались только старший сын, 20-летний Аквин, с молодой женой Камериной. Аквин наслаждался бездельем. Две недели назад он получил диплом бакалавра агрономии. На службу по специальности барин его еще не определил, а помогать родителям в поле Аквин уже считал ниже своего достоинства. Родители, простые крестьяне, смотрели на образованного сына с таким благоговением, что и не смели требовать помощи ни от него самого, ни от его городской жены. Итак, Аквин остался наедине с молодой супругой и, конечно, не упустил случая предаться с ней любви.
Разве не счастье, когда можно, никуда не спеша, ни от кого не прячась, обнаженными ласкать друг друга при свете дня? Разве не увеличивается стократно удовольствие, когда любимая, никого не стесняясь, в полный голос стонет и кричит под ним в просторной родительской постели?.. Аквин и Камерина уже во второй раз насладились друг другом, и теперь в изнеможении валялись среди разбросанных подушек и лоскутных одеял.
Отдышавшись, Аквин пошарил под матрасом и вытащил запрещенную брошюрку – ту самую, что тайком вручил ему агитатор Крестьянского союза. Оба супруга, как большинство провинциальной интеллигенции, были республиканских взглядов. Оба интересовались политикой, но только наедине друг с другом могли свободно поговорить на опасные темы, не боясь ничьих ушей…
– Нет, ты послушай, что пишут эти идиоты из Крестсоюза, – Аквин негодующе ткнул пальцем в страницу. – «Призываем ко всеобщему восстанию! За землю и волю! Южане, к оружию!». Ну, какое восстание в этом феодальном болоте? Темнота, невежество, тупая покорность господам!
– Ты что, дорогой, перешел на позиции фракции выжидателей? – лениво спросила Камерина, разглядывая свои ногти.
– Не надо клеить ярлыки… Я считаю, что надо ставить не на крестьянский бунт, а на военную победу республиканцев. И она близко, уж поверь! Слушаешь радио? Внимательно слушаешь? Вчера говорили о боях за Татион, а сегодня уже о боях на Татионском направлении. Это надо понимать так, что Татион потерян. А это, между прочим, узловая станция на единственной железной дороге через Гранитные горы! – Аквин возбужденно сел в кровати. – Ты понимаешь, что это значит? Это значит, что не сегодня-завтра республиканцы отрежут Юг от Севера! Ты понимаешь, какие открываются перспективы?..
Где-то вдали послышалось тарахтенье мотора. По спине Аквина прошли мурашки, когда он услышал, как автомобиль останавливается около дома. О нет!.. Только один человек в округе имел авто, и молодой агроном ничего так не боялся, как встречи с этим человеком…
– Черт! – он вскочил с постели как ошпаренный. – Это сам барин! Ох, сейчас будет история! – Аквин торопливо натягивал штаны, а Камерина, которая ничего не понимала в деревенских делах, все еще сладко потягивалась в постели. – Ками, дорогая, быстро одевайся! Ничему не удивляйся и делай все, что я буду говорить!
Аквин смертельно боялся этой встречи. После выпуска из института он из страха даже не явился в Старые Кипарисы с докладом, хотя был обязан сделать это в первую очередь. Он знал, что нарушил неписаные законы Юга, когда женился без господского разрешения… Но Камерина наотрез отказалась отдаться ему без брака, а страсть была слишком сильна… и там, в шумной многолюдной Бетуле казалось, что деревня с ее средневековыми нравами так далеко, в каком-то совсем другом мире… Он женился – и вот теперь ему придется отвечать. За три года вольной студенческой жизни Аквин совсем отвык чувствовать себя барским холопом, почти забыл, каково это – пресмыкаться и трястись перед наказанием… Но он-то ладно, а как же Камерина, вольная горожанка по праву рождения? С ней-то что будет? Неужели барин захочет наказать и ее? Только бы не это!.. Клаксон нетерпеливо прогудел за воротами. Аквин, на бегу застегивая рубашку, кинулся открывать.
Длинный, орехового цвета кабриолет, сверкающий хромированным радиатором, въехал во двор. Из машины выскочил староста Сангар и услужливо отворил дверцу для барина. Спина молодого агронома будто сама собой согнулась в низком поклоне – рефлекс, казалось, забытый за годы студенчества…
– Ну, здравствуй, ученый, – проговорил Агилульф. Он не подал руки для поцелуя, и это было знаком немилости. – Давно приехал?
– Две недели назад, мой господин, – сказал Аквин, не разгибая спины. Надо показать покорность – может, это его смягчит? Лишь бы Ками не наделала глупостей… – Виноват, мой господин. Знаю, должен был сразу к вам прийти. Домашние дела…
– Не рассказывай, – перебил барин, – знаю, какие у вас, молодоженов, домашние дела, – он неспешно направился в дом, Аквин покорно побрел за ним. Господи, только бы жена вела себя благоразумно… Надежды особой не было. Камерина, девушка прогрессивных взглядов, открыто презирала сословные предрассудки.
– Как диплом защитил? – спросил Агилульф.
– На «превосходно», мой господин.
– Ну, и молодец. Не ошибся я в тебе. Завтра же переедешь в главную усадьбу, там для тебя работы полно. Надеюсь, окупишь деньги, что я три года платил за твою учебу… Да где же твоя ненаглядная, почему не встречает барина?..
– Дон Ажилульф! – сияя светской улыбкой, Камерина вышла из спальни и присела в изящном реверансе. – Чем обязаны честью такого визита?
Пока Аквин бегал отворять ворота, она с удивительной скоростью успела надеть свое лучшее платье из сиреневого шелка, причесалась и даже нацепила украшения. Аквин скривился. Зря она так, лучше бы оделась попроще… Но он сам, дурак, виноват, что не растолковал ей деревенские правила приличия.
– Мой господин, – быстро проговорил он, – позвольте представить мою жену Камерину, урожденную Вако, выпускницу математического факультета. – Агроном бросил на жену испепеляющий взгляд: «Кланяйся же, дура, кланяйся!».
Но Ками не смогла прочитать его мысли. Будто какая-нибудь дама, она протянула барину руку для поцелуя… Грациозно поданная рука повисла в воздухе.
Агилульф с интересом наклонил голову.
– Твою жену, значит, – повторил он. – Мадемуазель! – любезно обратился он к Камерине. – А знаете ли вы, что этот юноша вас обманул?
– Вообще-то мадам, – холодно сказала Ками и опустила так и не поцелованную руку. – Но что значит «обманул»?
– Он мой слуга, мадемуазель, и не имел права жениться без моего разрешения.
– Но позвольте, дон Ажилульф! Крепостное право отменено, Аквин свободный человек.
«Не спорь с ним, дура! Не спорь!», – мысленно умолял Аквин, но впустую.
– Это не крепостное право, мадемуазель, это его пережитки, – барин растянул губы в улыбке, не предвещавшей ничего хорошего. – Пусть вы обвенчаны, пусть брак зарегистрирован – на моей земле это ничего не значит. Здесь соблюдаются обычаи Юга. Важно только мое согласие. Вы с этим юношей не женаты, и вы здесь никто. С прискорбием вынужден приказать вам, мадемуазель, покинуть мои владения. Разумеется, одной. Ваш так называемый муж – мой слуга, и он останется здесь, – Агилульф обратился к старосте:
– Сангар, этому засранцу всыпать сорок плетей. Вечером всыпать, когда люди с полей придут. Перед всеми, на площади.
– Слушаюсь, мой господин, – староста поклонился.
Агилульф вновь повернулся к мертвенно побледневшей Камерине.
– Есть и другой вариант, мадемуазель. Если хотите остаться с Аквином, пусть он попросит разрешения на брак. Пусть представит мне вас по всем правилам и обычаям. В виде исключения я задним числом признаю вас мужем и женой…
Ками просветлела и облегченно выдохнула.
– Но! – Агилульф многозначительно поднял палец. – Это означает, что вы, мадемуазель, войдете в число моих слуг, будете обязаны исполнять любые мои приказы и подвергаться наказаниям наравне с другими слугами. Ибо сказано: «Холопья жена есть холопка». Вас устраивает такой вариант?
Камерина растерянно поглядела на мужа… «Да! – молил его взгляд. – Пожалуйста, дорогая! Только не уходи, только останься со мной!». Ками поняла. До сих пор, кажется, не до конца осознав, на что она себя обрекает, она нерешительно кивнула…
Агилульф довольно хихикнул и уселся на стул, который заскрипел под его тяжестью.
– Вот и славно, – сказал он. – Сразу и приступим. Давай, жених, начинай. Проси.
Аквин с трудом сглотнул. Он не раз видел, как проходит этот ритуал, он был готов ко всему, но Ками… вынесет ли ее гордость такое унижение? Нет, все что угодно, лишь бы не потерять ее!.. Аквин взял жену за руку и опустился на колени, потянул ее за собой. Напуганная и от этого послушная Камерина опустилась рядом.
– Мой господин, – произнес агроном, потупив глаза, – я ваш слуга Аквин Одило, а это девица…
– Девка, – поправил староста, который наблюдал за всем этим спектаклем с явным одобрением.
– …девка Камерина Вако из Бетулы, вольная. Я ее хочу, она меня хочет, наши семьи согласны. Дозвольте взять ее в жены, мой господин! – Аквин наклонился и потянул жену, они коснулись лбами пола одновременно.
– Поднимитесь, – приказал Агилульф, поигрывая золотой цепочкой часов. – Сколько тебе лет, девка Камерина?
Ками дерзко вздернула нос. «Только не надо… – мысленно умолял Аквин. – Только не устраивай скандала, делай все, что он говорит, пожалуйста…»
– Мне, жалкой холопке, двадцать, о, мой великий господин!
Агилульф покачал головой.
– Нет. Никакой иронии. Почтительно и серьезно. Еще раз. Сколько тебе лет?
Камерина пожевала губами и убрала саркастическую улыбку.
– Двадцать, мой господин, – повторила она тихо и зло.
– Вот так-то лучше. Будет ли от тебя добрый приплод, девка Камерина? – продолжил Агилульф ритуальный опрос.
Ками недоуменно приоткрыла рот. Приплод? Что он имеет в виду? Приплод бывает у скота…
– Разрешите, мой господин, я отвечу, – Аквин поспешил вмешаться, пока жена не наговорила новых дерзостей. – Девка городская, обычая не знает… – барин промолчал, и агроном торопливо заговорил:
– Гляньте, мой господин, бедра широкие – много слуг вам нарожает. Гляньте, спина стройная – многих на руках выносит. Гляньте, груди полные – многих молоком выкормит…
Ками в полном оцепенении позволяла Аквину водить ладонями по ее бедрам, бокам, груди, как будто не вполне понимая, что происходит… Что же это, ее расхваливают по статям как домашнюю скотину? И кто, собственный муж??? Это что, происходит на самом деле?.. Агилульф снова покачал головой.
– Не верю, – сказал он. – Знаю я эти городские хитрости: там подложат, да здесь подтянут. Оголи девку, чтоб без обмана. И пусть сама себя хвалит, как по обычаю положено.
Ками вздрогнула всем телом и в ужасе глянула на Аквина… До боли закусив губу, он кивнул.
Конечно, когда крестьяне представляли барину невест, он далеко не всегда требовал показать их голыми, но имел такое право… и что-то подсказывало Аквину, что в этот раз барин воспользуется всеми своими правами без изъятия… Камерина решительно вырвала руку из его руки и бросилась в спальню.
– Простите, мой господин, я сейчас! – Аквин кинулся следом. – Ками! Пожалуйста! – он схватил жену за плечи, развернул, прижал к себе. Уткнувшись ему в грудь, она заревела. – Пожалуйста, я тебя очень прошу. Так надо! Надо! Ради нас с тобой, ради того, чтобы быть вместе!…
– Надо просто взять и свалить из этого гадюшника! – сквозь слезы выкрикнула Камерина. – К лешему эти сраные обычаи, ты свободный человек!
Аквин покачал головой.
– Я его должник. Он оплатил мою учебу, теперь я должен отработать. Это уже не обычай, это закон. И потом… Он поставщик армии, и пока я на него работаю, у меня бронь, меня не могут мобилизовать, понимаешь? Ты же не хочешь, чтобы меня отправили на войну? Причем за неуплату долга – в штрафную роту?
– Почему ты мне раньше все не сказал?! – яростно выкрикнула Ками.
«Потому что ты не вышла бы за меня», – подумал Аквин и вздохнул. Ответить вслух было нечего. Камерина всхлипнула, вытерла глаза и прижалась к мужу.
– Ты меня любишь? – ее голос дрогнул.
– Больше всего на свете, милая!
– Ладно, я разденусь, – Ками шмыгнула носом. – Но пусть только попробует пальцем дотронуться! – ее глаза гневно сверкнули. – Пусть знает, что моя фамилия – Вако! Мои родственники – люди чести, за мой позор есть кому отомстить! – произнесла она громко, так чтобы слышали в горнице, и начала расстегивать платье.
– Нет, дорогая, – вздохнул Аквин, – это должен сделать я. И при нем.
Со всем смирившаяся Камерина вернулась в горницу. Встала перед Агилульфом и, глядя отсутствующим взглядом, подняла руки, чтобы Аквин мог стянуть с нее платье через голову…
Ну, а плантатор с откровенным наслаждением следил, как перед ним, на глазах у постороннего свидетеля, муж подневольно раздевает свою красивую молодую жену. Причем не какую-нибудь деревенскую, которой все равно, а гордую и стыдливую горожанку… Кстати, что там она говорила о людях чести? Может, и правда лучше с ней не связываться?.. Нет, наверняка соврала. Будь эта девка и впрямь из тех самых Вако, семья ни за что не разрешила бы ей выйти за барского слугу. В лучшем случае дальняя родственница, а скорее всего однофамилица… Короче, никто. Можно делать с ней что угодно. Когда Аквин снял и отложил платье, оставив жену в одном белье, Агилульф неодобрительно покачал головой.
– Деревенские бабы исподнего не носят, – сказал он, – и ты не будешь. А чтобы сиськи не болтались, кушаком снаружи платья подвязывай. И платье будешь носить крестьянское. Слышишь, Сангар? – обратился он к старосте. – Пусть бабы за ней посматривают. Если донесут, что ходит в городском или исподнее носит – наказать… Ну, чего встал? – сказал он Аквину. – Снимай с нее все.
Камерина испуганно и вопросительно глянула на мужа. Аквин обреченно кивнул. Со всем смирившись, она опустила глаза в пол. Дрожащими руками муж расстегнул ей лифчик и отбросил. Груди у Камерины были не слишком крупные, но крепко стоячие, с остренькими сосками, и подрагивали от ее неровного дыхания. Аквин присел на корточки и стянул с жены ее последнее прикрытие, обнажив кучерявый холмик между ног. Он выпрямился с трусами в руке и отступил на шаг. Совершенно голая, не считая сережек и бус, перед тремя мужчинами Камерина дышала взволнованно и шумно. Аквин стоял мрачный, подавленный… но все равно не мог удержаться и исподтишка косился на обнаженные прелести молодой жены.
– Не так стоишь, – сказал Агилульф, неспешно обшаривая ее взглядом. – Ноги расставь, передок выпяти… ты свою манду не прятать, а показывать должна… Чего молчишь-то? Слышала, как жених говорил? Показывай себя да похваливай… Будет ли от тебя добрый приплод?
Деревенские девки обычно расхваливали свои стати с удовольствием и гордостью. Но этой Камерине пришлось что-то с трудом в себе преодолеть, прежде чем она сдавленно забормотала:
– Будет, мой господин… – она провела руками по нагим бедрам, будто оглаживая отсутствующую юбку. – Бедра широкие – много слуг вам рожу… – провела по бокам. – Спина стройная – много на руках выношу… – приподняла ладонями грудки. – Груди полные – многих молоком выкормлю…
Она не выдержала и закрыла руками лицо. Плечи ее содрогнулись. Послышались всхлипы. Аквин стоял рядом, кусал губы, но не смел вмешаться…
А Агилульф поерзал на стуле. Член в штанах стоял уже так мощно, что мешал сидеть. У него не было женщины третий день, с того вечера, как он отымел какую-то резервистку в Кальмии, а сегодня его уже слегка подзавела дочка старосты, и вот теперь эта студенточка… Плантатор не привык сдерживать свои плотские позывы. Пусть он уже и не тот, что в молодости, когда влегкую имел двух-трех баб в день… Ну что ж, право первой ночи никто не отменял, и Агилульф твердо намеревался его осуществить с этой агрономшей… да, весьма твердо.
– Хватит реветь! На колени оба, – скомандовал он. Супруги Одило послушно и как будто с облегчением упали на колени. – Считайте, что жениться я вам разрешил!
И Агилульф выставил вперед ногу для поцелуя. Аквин первым подполз и, бормоча слова благодарности, поцеловал носок ботинка. Следом подползла его голая, все еще всхлипывающая жена. Чмокнув ботинок, она начала было отползать. Но Агилульф остановил Камерину – поставил ногу ей на затылок и придавил лицом к полу. Молодая женщина испуганно замерла… а муж не мог оторвать глаз от ее зада, соблазнительно вздернутого и как нарочно выпяченного в его сторону.
– Любишь ее драть? – спросил Агилульф. – Да, по глазам вижу, что любишь... Часто ебетесь? – все еще стоя на коленях, Аквин кивнул. – Когда последний раз ей засаживал?
– Сегодня, мой господин, – пробормотал агроном.
Плантатор укоризненно покачал головой.
– А ведь это неправильно. По старым-то обычаям надо было сначала барину предложить.
Ками дернулась. Агилульф придавил ее к полу чуть крепче. Несчастный Аквин молчал. Он был чернее ночи. Сейчас он должен был попросить барина взгреть его жену, но казалось, что ничто не заставит его выговорить положенную фразу…
– Сангар, – сказал Агилульф, – позови-ка моего охранника. Пусть сечет девку ремнем, пока этот пиздюк не вспомнит наши обычаи…
– Нет! – вырвалось у Аквина. – Мой господин, пожалуйста, нет! – плантатор жестом остановил Сангара. Агроном в отчаянии мялся, все еще не в силах заговорить… – Мой господин… – наконец пролепетал он. – Прошу… оказать честь и… благословить… наше ложе. Прошу, мой господин.
Агилульф кивнул.
– Ладно, я окажу тебе честь и выебу твою женушку.
– Я не хочу! – донесся плачущий голос Ками из-под ноги Агилульфа. – Пустите! Вы не смеете!
– Что-о? Прекословишь? Не хочешь от барина честь принять?.. Сангар, зови охранника!
– Нет, нет, мой господин, подождите, я сейчас! – Аквин бросился на пол, наклонился к уху жены и что-то быстро, горячо зашептал. «Дорогая, милая, ну пожалуйста… – доносилось до слуха Агилульфа. – Всего разок… Ради нас с тобой… Просто немного потерпеть… Это же не измена, это твой долг… Перед господином… Да он все равно заставит… Имеет право… Пожалуйста, родная, ну пожалуйста…». Наконец Камерина что-то невнятно выговорила сквозь всхлип. – Она согласна, мой господин, согласна! – почти радостно сказал Аквин, отползая от жены.
Сангар взялся за ручку двери.
– Нам погулять, мой господин?
Агилульф хихикнул. Наступал самый сладкий момент наказания агронома с супругой.
– Ну, уж нет! Останься, будешь свидетелем. Пусть вся деревня знает, что брак совершен по всем обычаям… – плантатор все еще держал ногу на затылке коленопреклоненной Камерины, не давая ей пошевелиться. – И ты, муженек, не уходи. Пригодишься. Девка-то твоя, должно быть, сухая да зажатая с перепугу? Ложись на пол, лицом под нее, и вылизывай пизду… Что непонятного? Никогда ее языком не пробовал? Давай-давай, подготовь для барина дырку своей женушки. Чтоб вся текла, когда я ей засажу…
И совершенно сломленный Аквин подчинился. Он лег на спину и, ерзая, подполз, так что его лицо скрылось под выпяченной задницей Камерины. Тем временем Агилульф снял ногу с ее затылка, расстегнул брюки и достал. Когда Ками распрямила спину, толстый вздыбленный член плантатора покачивался прямо перед ее глазами…
Она невольно отшатнулась. Но Агилульф схватил ее за волосы и рывком привлек к себе, ткнул влажно лоснящуюся шишку в самые губы… и в то же время на полу между ее расставленными бедрами показалась голова Аквина. Он старательно высунул язык и лизнул полураскрытую ракушку жены. Камерина вздрогнула и коротко ахнула... Возле губ – член одного мужчины, между ног – язык другого… прежде, наверное, даже в мокрых снах она не могла вообразить такой непристойности…
– Ты понимаешь, зачем я над вами так изгаляюсь? – спросил Агилульф, держа Камерину за волосы и водя концом по губам и щекам, оставляя слизистую дорожку. – А чтобы вы, дурилки образованные, место свое поняли… Холопское свое место… Чтобы не смели перед простыми мужиками превозноситься и мой господский авторитет ронять… А ну соси, блядь!
И Ками жалко, покорно округлила и выпятила губы… С долгожданным наслаждением Агилульф просунул набухшую головку во влажную подвижную мякоть ее рта. Жена агронома сомкнула рот и быстро, сосредоточенно заработала языком и нёбом – явно не в первый раз… Тем временем муж усердно вылизывал ее щелку, и это начало оказывать действие. Камерина раскраснелась, закатила глаза, задышала отрывисто и шумно… Агилульф попытался задвинуть глубже, но она подавилась, отпрянула и судорожно закашлялась. Барин привел холопку в чувство пощечиной.
– Господский хуй изо рта не вынимать! – сурово сказал он. Камерина поспешно схватила его губами, приняла и засосала с удвоенным усердием. Агилульф больше не пытался проникнуть вглубь. «Сойдет и так для первого раза… А этот раз не последний, буду эту соску и дальше в рот поебывать, и обязательно в компании с муженьком, вон как он ловко ее заводит…»
– Мой господин! – донесся снизу хриплый голос Аквина. – Она уже мокрая!
– Давай лижи, лижи! – велел Агилульф. – И вставь-ка ей палец в очко, пошевели там, покрути, поразрабатывай! Эй, ты же небось девка скромная, в попу не траханная? – Ками что-то испуганно промычала, не смея выпустить господскую палку изо рта. – Понял, лизунок? Растяни там свою женушку, подготовь очко под мой хуй!
– Слушаюсь, мой господин, – прохрипел агроном. И Ками дернулась, вытаращила глаза, болезненно простонала, когда палец мужа вторгся в ее тесную, доселе девственную заднюю норку, и задвигался взад-вперед… Муж и барин имели ее во все три дыры, и хотя она морщилась от неприятного ощущения в заду, возбуждение нарастало… Почувствовав приближение оргазма, Агилульф резко оттолкнул разгоряченную до предела женщину.
– Теперь целуйтесь, голубки! – приказал он. Тяжело дыша, Аквин поднялся на колени и с явным отвращением потянулся к губам жены. – Не-не! Давайте-ка нежно и страстно, как молодоженам полагается, да с язычками, с язычками!
Агилульф с улыбкой смотрел, как муж своим ртом, только что побывавшим у жены во влагалище, целует ее рот, только что сосавший чужой член… Он мог бы долго наслаждаться этим восхитительно грязным зрелищем… но организм властно требовал своего…
– Всё, пошла бегом на кровать! – распорядился Агилульф. – А ты, муженек, смотри на нас и дрочи… А ты, Сангар, следи, чтобы он дрочил… Слышишь, Аквин? Если кончишь от того, как барин пялит твою жену – вечерней порки тебе не будет…
Довольный собой плантатор со стоящим членом наперевес встал со стула и направился в спальню. Камерина уже лежала на кровати, раскинув ноги, дыша со свистом сквозь зубы, бессмысленно глядя в потолок…
– Неправильно! Раком вставай! – скомандовал Агилульф. – Спереди только законных жен и благородных дам пользуют, а холопок вроде тебя ебут как скотину, сзади!
Ками беспрекословно перевернулась и приподняла зад, опираясь на колени и локти. Ее ягодицы были сочны и девственно непороты, между раздвинутыми ляжками темнел пухлый раздвоенный бугорок… Терпкий запах ясно говорил, что вылизывание не прошло даром, что ее потайное место пылает, сочится и ждет мужчину…
Агилульф овладел ей стоя, не раздеваясь, даже не спустив брюк. Женщина сладко и томительно застонала, когда он всадил твердокаменный член в ее жаркую увлажненную пещерку… Агилульф крепко ухватил ее за бока и заработал бедрами, долбя сильно и глубоко, в быстром ритме, уже в шаге от оргазма. Камерина громко, совершенно бесстыдно стонала и ахала, как будто забыв, что ее отжаривают на глазах у мужа, да еще и при постороннем свидетеле... В самый последний миг Агилульф вытащил из нее конец. Торжество было бы неполным, если бы он дал пощаду последнему нетронутому отверстию агрономовой жены…
– Давай, блядь городская, раздвигай жопу! – приказал он.
– Нет, – плачуще простонала Камерина, – только не туда! Не надо! Я боюсь, мой господин, пожалуйста!
Вместо ответа плантатор размашисто хлестнул ее по левой ягодице, да так, что несчастная завалилась на кровать… Постанывая и потирая обожженное ударом место, она вновь дисциплинированно поднялась в собачью позу… и немедленно получила симметричную затрещину справа… Вразумленная вторым ударом, Камерина сдалась окончательно. Она уткнулась лицом в подушку, взялась руками за ягодицы, украшенные красными отпечатками господских ладоней, и развела в стороны так широко, как только могла…
– Вот, мой господин, – всхлипнув, проговорила она с открытым, выставленным напоказ маленьким отверстием пока еще девственного ануса. – Я готова, мой господин…
И протяжно закричала, когда Агилульф вошел и с трудом, мучительно продавил толстый член сквозь туго стиснутое колечко… Упругая плоть с такой силой сжимала его, так сопротивлялась внедрению, что он сразу почувствовал: все… сейчас… С тяжелой натугой он вторгся в нее на всю глубину… и с почти болезненным наслаждением содрогнулся, изливаясь… Камерина разочарованно застонала, но плантатору было все равно, он трахал эту девку не для ее удовольствия, а для своего собственного… Он извергся до конца и неторопливо вышел из нее. Семя сочилось из заднего прохода, вязко стекало по промежности, капало на кровать с раскрытых губ неудовлетворенного лона…
– Стой так! – велел Агилульф, вытирая член о лучшее платье Камерины. Он застегнул брюки, достал из кармана химический карандаш и пошевелил кончиком в ее размякшей, истекающей щелке. Ками с готовностью подалась навстречу… но Агилульф всего лишь хотел смочить грифель карандаша. «Новый агроном с женой. Впустить и заселить», – написал плантатор в своем блокноте. – Как ты, дрочилка? – обратился он к Аквину. – Еще не кончил? Иди-ка сюда и подмой языком свою сучку!
– Слушаюсь, мой господин, – сипло и сдавленно проговорил агроном.
На полусогнутых ногах Аквин подбежал к кровати. Его правая рука была засунута в расстегнутые брюки и что-то там безостановочно дергала. Не прекращая мастурбировать, Аквин приник ртом к промежности жены и принялся слизывать потеки еще теплой господской спермы… И от его подвижного языка в самых чувствительных, распаленных до предела местах Камерина наконец-то кончила… она судорожно выгнула спину и издала протяжный, нутряной стон, переходящий в вопль… а через несколько секунд спустил в штаны и Аквин, судя по тому, как он натужно закряхтел и сразу расслабился…
Агилульф достал карманную печать, промокнул чернильной подушечкой и оттиснул на своей записке.
– Это ваш пропуск в имение, – сказал он, отрывая листок от блокнота. – Завтра прибыть со всеми вещами, представиться госпоже и приступить к работе.
Агилульф застегнул брюки и, не прощаясь, вышел. Молодым супругам явно предстоял непростой разговор, но барина не интересовали семейные проблемы холопов.
– Так как насчет порки, мой господин? – спросил Сангар, открывая перед ним дверцу авто. – Отменить?
– Отменить, – Агилульф махнул рукой. Как обычно, после хорошей ебли он пребывал в добродушном настроении. – Я достаточно его наказал, засранца. Но не забудь: вся деревня должна знать, что здесь было, во всех подробностях… Чтоб не смели тут из себя строить… Будь здоров, дочку береги!
Кабриолет рванул с места и скрылся в клубах пыли, а староста еще долго кланялся вслед.

Глава 4. Плантация
В то самое время, как машина Агилульфа выезжала из Вороньего Оврага, за двадцать миль от него, в Старых Кипарисах Лара быстро шагала по анфиладе господских комнат с пучком розог в руке. Встречные слуги посматривали на нее недоуменно: кто это, одетая как дама, но с розгами, как холопка? – и приветствовали неуверенными полукивками-полупоклонами.
Лара старалась не встречаться с ними глазами. Она уже смирилась с тем, что будет высечена, и только робко надеялась, что мадам пощадит ее стыдливость и не станет пороть при гостях… Но напрасно. Еще из арки, ведшей в патио, она увидела на диване лиловую сутану аббата, песочный летний пиджак дона Вальтари и щегольскую сливочно-белую визитку гангстера… Все остались. Все ждали жестокого зрелища.
Солнце все еще стояло высоко, заливая патио ослепительным светом. Был час сиесты, самый жаркий час дня. Раскидистые пальмы бросали тени на фонтан и цветущие кусты. Донна Галатия, донна Тимея и гости все так же расслабленно сидели в тени аркады. Мирина обмахивала госпожу веером, Апамея убирала со стола... Значит, это случится все-таки при гостях! С каждым шагом все медленнее и нерешительнее Лара подошла к донне Галатии. Встала, поклонилась в пояс… Она смотрела в пол, но словно кожей чувствовала на себе пристальные, изучающие взгляды дам и господ… Боже, пусть это уже поскорее начнется и поскорее кончится!
– Я п-принесла, мадам, – тихо проговорила она, запинаясь.
– Отлично, Лара. Вы помните, почему вас следует выпороть? – спросила донна Галатия. Все еще на «вы», все еще тоном светской беседы.
– Да, мадам. Чтобы моя… чтобы мое тело познало розгу, мадам.
– Теперь уже не только. За обедом вы провинились. Вы позволили себя осуждать и критиковать наши порядки и обычаи. Я предупреждала, что в присутствии моей дочери это совершенно недопустимо.
О черт!.. Лару пробрало холодом. Как она могла?! Как могла забыть, увлеченная разговором, что она не ровня этим господам и не имеет права говорить свободно?..
– П-простите, мадам… – забормотала она, сжимая пучок прутьев в потной ладони. – Простите, я не подумала…
– В наказание – два дня на уборке хлопка, – сказала донна Галатия. – Сейчас вы получите порку – двадцать розог. Потом отправитесь в барак к полевым работницам. Послезавтра вечером вернетесь к своим обязанностям… и да поможет вам Бог, если повторите эту ошибку. Вы все поняли?
– Д-да, поняла, мадам, – в ужасе пробормотала Лара. – Я… я всегда буду следить за языком, мадам, – она не знала, имеет ли право просить о снисхождении. Она умоляюще глянула на гостей… Неужели никто за нее заступится?..
– Как-то вы слишком мягко, донна Галатия, – проговорил, набивая трубку, дон Вальтари. – Если мне кто из слуг поперек начнет говорить, он так легко не отделается…
– Ну, все-таки девушка первый день на службе и не усвоила всех правил, – возразил аббат. – На первый раз снисходительность вполне уместна…
Дон Вако, как всегда, промолчал. Донна Галатия встала с кресла.
– Розги.
Лара, согнув плечи, как побитая собака, протянула ей пучок.
– Вот, мадам.
– Раздевайся, – Галатия наконец перешла на «ты». – Полностью.
Лара судорожно вздохнула. Она смирилась с тем, что ее высекут… но почему, почему обязательно надо делать это при гостях? За последние дни она столько раз обнажалась перед людьми, пора бы привыкнуть… но перед этими? С которыми она еще пять минут назад вела светский разговор? К тому же в открытом патио, куда смотрит половина окон усадьбы?.. Но делать нечего… Стыдливо повернувшись боком к гостям, Лара сняла туфли. Чуть приподняв юбку, развязала подвязки чулок. Скатала и положила на стул чулки, сняла пиджак… Трое мужчин смотрели… В саду умиротворяюще журчал фонтан…
Мирина и Апамея стояли у стены и ждали приказаний. Обе горничные только что прислуживали ей за столом, как благородной даме, и при них было еще во сто крат мучительнее перевоплощаться в такую же девку-служанку… Чувствуя, как стыд тяжелым пламенем заливает лицо, Лара расстегнула и спустила юбку. Осталась одна блузка… довольно длинная, до низа ягодиц… ноги голые, но в блузке Лара все еще выглядела почти прилично… может, случится чудо? Может, донна Галатия скажет, что пошутила, или гости все-таки упросят ее сжалиться?.. Лара исподлобья кинула молящий взгляд на священника. Но тот с легкой улыбкой глядел на нее и ждал… Надежды не было. Дрожащими пальцами она расстегнула блузку… сняла с плеч… уронила на пол…
…и, оставшись совершенно обнаженной перед семью мужчинами и женщинами, почувствовала странное облегчение… Двусмысленность кончилась. Все, она больше не светская барышня, а голая и покорная рабыня, готовая к порке, осмотру, допросу, ощупыванию… Опустив руки по швам, не пытаясь прикрыться, Лара повернулась к госпоже.
– Я готова, мадам, – еле слышно проговорила она.
Донна Галатия попробовала розгу на изгиб. Резко взмахнула. Гибкий прут устрашающе свистнул в воздухе.
– Встать в позицию, – приказала она. – Наклониться, спину прогнуть, зад выпятить, руками упор в колени… Вот так и стоять, – донна Галатия подошла. – От розги не бегать, спину не выпрямлять, руки от колен не отрывать. За каждое нарушение дополнительный удар. Считать удары. За каждый пропуск тоже дополнительный удар. Начнем.
И розга свистнула в воздухе… с силой впечаталась Ларе в зад… и через мгновение прожгла кожу линией адского сухого огня. Боль саданула вглубь, сквозной судорогой пробрала все тело…
– А-а-а… – непроизвольный стон вырвался из груди Лары… Но она не забыла, что обязана считать… – РАЗ!

Отец порол ее всю жизнь. Маленьких детей секли почти во всех семьях, но лет с 12 это уже считалось неприличным, по крайней мере, среди образованных горожан. Исключение составлял лишь г-н санитарный инспектор Гелимер. Где-то с четвертого года учебы Лара осталась единственной в классе, кого дома продолжали сечь как маленькую. Весь класс, конечно, это знал и с интересом обсуждал. Да что класс! Весь городок видел, как вполне себе взрослая, прилично одетая барышня каждую субботу, пряча глаза от стыда, ходит в березовую рощу у железнодорожного моста, а возвращается с пучком розог…
Из года в год, неукоснительно каждую субботу, если только она не болела и не страдала месячными… За что? Повод находился всегда. Лара отлично училась, примерно себя вела, но за неделю все равно накапливалось достаточно мелких грешков. На десять минут позже вернулась домой, что-то не так сказала, не так посмотрела… Отец все педантично записывал в домашний кондуит, а в субботу вечером подводил итог, выносил приговор, и наступал час наказания.
Ритуал был установлен раз и навсегда. Все происходило на кухне, в присутствии матери. Встав на колени и молитвенно сложив руки, Лара выслушивала приговор. Потом она должна была снять чулки и спустить трусы – отец признавал порку только по голому телу. С каждым годом это делалось все стыднее. Как все подростки, девочка мучительно стеснялась своего стремительно созревающего и расцветающего тела… Ей делалось страшно от того, каким взглядом из-под пенсне отец пожирал её голые ноги… Но, беспрекословно повинуясь, она запускала руки под юбку и стягивала трусики до колен (отец считал неприличным снимать их полностью). Ложилась грудью на стол… зачем-то крепко зажмуривала глаза и задирала юбку выше пояса. Отец закатывал рукава, ставил на патефоне какой-нибудь бравурный марш, чтобы заглушить крики – и в ритме этого марша начинал.
Сначала «для разогрева» он шлепал ее рукой. Эти шлепки не шли в счет, хотя были вовсе не такими уж безболезненными. Лишь когда попа разогревалась до красноты, отец брался за розгу. Он стегал быстро и резко. Боль от одного удара не успевала утихнуть, когда в пылающий зад впивался следующий… Лара начинала кричать сразу же… скоро ее крики сливались в непрерывный, несмолкающий вой… она визжала, пока не срывала голос… Отец сам вслух считал удары, и единственной мыслью в голове было: «Осталось еще четыре! Потерпеть еще три! Уже совсем чуть-чуть, всего два!… Один!...», И наконец, последний удар… и невыразимое счастье от того, что все кончилось… что до следующей пытки целая неделя, целая неделя! Жгущая, грызущая боль в ягодицах… и одновременно во всем теле – райское истомное тепло облегчения, расслабления, неги… и до слез благодарная любовь к отцу… А он, тяжело дыша, отбрасывал розгу, командовал: «Вот так и стоять!» – и хватал за плечо мать, и тащил в спальню. И еще долго сквозь патефонное торжество труб и литавр Лара слышала из-за стены ритмичный, убыстряющийся скрип кровати, ахи и стоны матери…
И Лара тоже стонала, поглаживая свой истерзанный зад, чтобы унять боль… Мало-помалу и боль, и блаженство утихали… и утихая, сливались в ощущении томительно-жаркого зуда внизу живота… «Да-а! Быстрее! Еби, еби!», – в голос кричала за стенкой мать, думая, что ее не слышно... И под эти крики Лара, сама толком не понимая, что делает, заводила руку между бедер, в тот укромный уголок, докуда не доставали отцовские розги… Трогать себя в том месте было так невыразимо стыдно и сладко… И так каждый субботний вечер, выпоротая, она жадно ласкала себя, вслушиваясь, как в соседней комнате возбужденный поркой отец сношает мать... и чем дальше, тем острее и глубже становилось ее наслаждение, и тем неразрывнее связано в ее мозгу с болью и страхом...
Итак, отец сек ее до 16 лет – и, похоже, не собирался прекращать. Но все оборвала революция. В разгар республиканского террора отца с матерью арестовали. Была как раз суббота, и Лара ушла в березняк за розгами – а когда вернулась, застала лишь опечатанную дверь. Должно быть, отец попал в расстрельный список как «прислужник тирании», а мать прихватили просто заодно – и с того дня Лара не видела своих родителей…

– …ДВАДЦАТЬ ДВА!
– Все, – донна Галатия отбросила измочаленную розгу и отерла пот со лба.
Лара стояла все в той же позе, трясясь крупной дрожью и всхлипывая… Отхлестанная попа болела адски, вся пылала на несколько дюймов вглубь… ее так и хотелось погладить, приласкать, чтобы хоть немного унять муку, но Лара не смела оторвать руки от колен… И все-таки сильнее всего – сильнее боли и унижения – было ни с чем не сравнимое блаженство от того, что все кончилось… и безмерная благодарность госпоже… доброй, возлюбленной госпоже за то, что она милосердно прекратила истязание…
– Что же вы так себя не жалеете, донна Галатия, – укоризненно произнес дон Вальтари. – Попросили бы, я бы помог…
– Благодарю, но нет, – сказала госпожа, возвращаясь в свое кресло. – Слуг должны пороть только хозяева. Лара! За что я вас наказала?
– З-за то… что я при м-мадемуазель Эри… осуждала… южные обычаи, м-мадам.
– А что вы теперь скажете о южных обычаях? – донна Галатия отпила лимонада со льдом. – То, что я вас высекла – это жестоко и несправедливо?
– Н-нет, мадам, – Лара шмыгнула носом. – Это правильно… это справедливо, мадам… – слова сами пришли на память: – Есть господа, есть слуги… Господам угождать сам Бог заповедал… Вы моя госпожа, а я простая девка для услуг… Покорность господину есть начало покорности Господу…
Отец Ликаоний хихикнул.
– Еще два дня на хлопке, и она искренне в это поверит! Видите, донна Тимея? Северяне вполне поддаются перевоспитанию…
– Лара, не одеваться, – распорядилась донна Галатия. – До барака дойдете в полном позоре, а там получите рабочую одежду. Апамея, проводи!.. Кстати, вы двое можете прикрыться, – разрешила она горничным.
– Благодарю, мадам, – Апамея с облегчением заправила груди под платье, застегнулась, взяла Лару за руку и куда-то решительно повела.
И Лара покорно зашагала с ней по галерее патио, потом через господские комнаты, потом по коридорам для прислуги и черным лестницам… через весь огромный дом, полный людей, всем напоказ раздетая и свежевыпоротая… Какие-то слуги или работники их останавливали, интересовались у Апамеи: кто эта новая девка, за что наказана? И в ответ на объяснения – это, мол, учительница барышни, а порота за то, что спорила с господами – понимающе кивали:
– А, ну правильно, новеньких только так и учить, авось вобьют ума через задние ворота…
Слуги-мужчины с бесцеремонным любопытством разглядывали ее нагое тело. Какие-то остатки стыдливости заставляли Лару прикрывать руками груди и неприлично выбритое лоно… хотя, казалось бы, какое это имело значение?... Она девка для услуг, она телесно наказана и ходит в позоре, и у нее больше нет и не может быть ни чести, ни достоинства, ни стыда…
Так они дошли до лагеря полевых работниц. В лагере имелись жилой барак, поварня, длинный обеденный стол, ров, служивший отхожим местом, и бочка воды с ковшом на цепи. Когда Лару привели, работницы еще не вернулись с поля. В лагере сидел только один изнывающий от безделья охранник, да готовила ужин дежурная работница по имени Кромна. Ларе выдали грязный штопаный сарафан, косынку и приставили помогать дежурной. Под ее началом Лара долго мыла, чистила и резала мелкий подгнивший лук. Потом высыпала его вариться в котел с бульоном из бараньих костей (кости выглядели так, будто их неделю грызли голодные собаки).
Солнце уже закатывалось, когда с поля вернулись работницы, еле волоча ноги. Их было человек сорок, и они резко делились на два типа. Одни, черноволосые южанки в разноцветных сарафанах и без ошейников, были местные жительницы. Каждая крестьянка из деревень Агилульфа была обязана два дня в неделю отработать на барской плантации. Другие, в грязном рванье и ошейниках, были мобилизованные резервистки, такие же как Лара, в основном из той самой сегодняшней партии, в которой привезли и ее. Лара с радостным чувством узнала Кибиру – крестьянку, с которой познакомилась в камере. Но не все мобилизованные были северянками. Лара заметила и огненно-рыжую женщину с Пиратского Берега, и бронзовокожую горянку, и даже двух косматых черных дикарок из Запустынья. Рыжая «пиратка» со звоном волочила по земле цепи ножных кандалов. «Бегала», – коротко объяснила Кромна.
Работниц конвоировали четыре дюжих охранника в широкополых шляпах, каждый с плетью за поясом и кобурой под мышкой. Лара с любопытством смотрела, как женщины выстроились в шеренгу, а потом по команде развязали косынки, стащили через голову сарафаны и остались в чем мать родила. Все разные – смуглые и бледные, длинноногие и коренастые, плоские и полногрудые, – но все были одинаково грязны и блестели от пота. Охранник встал перед строем изнуренных голых женщин, раскрыл тетрадь и начал перекличку.
– Номер Н-5681!
– Я! – шагнула вперед южанка.
– План выполнила, плюс 4 фунта сверх плана. Номер Д-3930!
– Я! – выступила Кибира.
– План выполнила, плюс 12 фунтов сверх плана, сегодня больше всех. В награду завтра дежуришь по лагерю. Номер А-0276!
– Я! – шагнула другая северянка.
– План не выполнила, недобор 15 фунтов. В наказание – 15 плетей. Лечь под плеть!
Несчастная А-0276 беспрекословно вышла из строя, улеглась лицом на землю и, распластанная, стала ждать своей участи. Охранник продолжал перекличку. Улеглись под плеть еще три работницы, тоже все новенькие. Очевидно, им по неопытности было трудно в первый же день выполнить всю норму.
– Дневной план – пять пудов, – объяснила Кромна. – Сколько фунтов недоберешь, столько и плетей получишь...
После переклички всех работниц, кроме приговоренных к порке, погнали ко рву справить нужду. Потом их выстроили в очередь к бочке – мыться. Каждой на помывку полагался только один ковш, и женщины, крайне бережно расходуя воду, старались смыть с себя пыль и пот. А охранники тем временем занялись поркой приговоренных.
Страшно было смотреть, как эти здоровые сытые мужики со всего размаха полосуют кожаными плетьми беззащитные зады несчастных женщин… и даже если закрыть глаза, было невыносимо жутко слушать резкие высвисты плетей, оглушительные, как выстрелы, хлопки ударов и отчаянные, какие-то звериные вопли и стоны жертв… Но, кажется, одна только Лара испытывала ужас от этой жестокой сцены. Работницы, что мылись у бочки, даже не смотрели в ту сторону. Для них ежедневное зрелище этой экзекуции давно стало частью жизни… Наконец, расправа закончилась. По команде охранников выпоротые работницы, шатаясь, поднялись на колени. Их ягодицы и ляжки покрылись жуткими сетками багровых рубцов, кое-где выступали капли крови… Высеченным не разрешили ни вымыться, ни одеться. Это было частью наказания. До самого отбоя они должны были стоять голыми на коленях среди двора. Остальные работницы, те, что счастливо избежали наказания, натянули на мокрые тела сарафаны и расселись за столом.
Лара и Кромна разлили им в алюминиевые миски похлебку из вонючего, разваренного в жидкую кашу лука, и голодные женщины жадно заработали ложками. Выпоротым тоже налили похлебки, но ложек не дали, они должны были лакать из мисок по-собачьи. Сама Лара села ужинать за общий стол. Ей не хотелось пихать в себя эту дрянь, но она заставила себя съесть все до донышка. Лара понимала, что питаться надо как можно лучше. Завтра она пойдет в поле, и понадобятся силы, много-много сил, чтобы выполнить план… Пять пудов… Нет, все что угодно, только не плети! Она просто не выдержит такую изуверскую порку… нет, нет, ни за что!.. После ужина охранники отпустили деревенских работниц по домам, а мобилизованных отправили спать в барак. К тому времени уже стемнело и похолодало.
Ворочаясь в темноте на дощатых нарах, под грязным и кусачим одеялом из свалявшейся шерсти, Лара долго не могла заснуть. В бараке было холодно и в то же время душно, вокруг на дюжину голосов храпели работницы… С каких-то нар слышался шепот, шебуршание, влажный шорох и приглушенные, но страстные стоны. Похоже, какие-то две женщины нашли в себе силы заняться извращенной любовью друг с другом… А Лара лежала без сна и думала, думала… Как ее угораздило влипнуть в этот кошмар?... Что будет с ней завтра? Ведь эти, которых сегодня наказывали – крепкие крестьянские бабы, не ей чета – и все-таки не смогли выполнить план… А уж она-то, хилая городская барышня… Неужели завтра вечером ее ждет та же участь?.. В конце концов, Лара задремала, сраженная усталостью, но блаженство забытья длилось недолго. Ее разбудил ослепительный свет фонарика прямо в лицо.
– Вот ты где, куколка-блондиночка! – услышала она голос охранника, того самого, что сегодня свирепее всех работал плетью. И чужая рука рывком сдернула с нее одеяло.
«Ну вот, сейчас меня еще и изнасилуют», – отстраненно подумала Лара, когда грубые мужские руки задрали ей подол. Никаких душевных сил для сопротивления не было… Слабо, почти символически, она попыталась отпихнуть насильника, сжала колени…
– Не надо, – срывающимся голосом проговорила она, – пожалуйста, уйдите, я закричу…
– Ну, и кричи! – охранник взял ее за бедра и сильным рывком развел в стороны. – Думаешь, эти бабы за тебя вступятся? Да они сами тебя отпиздят за то, что спать не даешь. А мне от твоих криков только больше приятности… Ну, чего ломаешься, дура? – возбужденным шепотом проговорил он, тиская ее ляжки. – Тебе завтра жопу под мою плеть подставлять… Я ведь могу мягко, а могу жестко…
«И правда… Может, если дам ему – завтра пожалеет? Не станет в полную силу пороть?», – промелькнула в голове жалкая, испуганная рабская мыслишка… Все равно сопротивляться бесполезно, пусть делает с ней что хочет… И Лара сдалась… расслабила бедра, и даже слегка приподняла зад, чтобы мужчине легче было задрать ей сарафан до самого горла. Охранник наклонился над ней… дыша в лицо табаком и перегаром, он грубо, по-хозяйски лапал и мял ее груди, шарил между ног… Лара, закрыв глаза, безучастно терпела все… и скоро, сама себе не веря, почувствовала, как после всех невзгод этого дня, всех этих нескончаемых раздеваний и унижений, в ней просыпается и нарастает что-то похожее на желание…
– Эй, Дрепан, ты что творишь? – вдруг услышала она голос старшего охранника. – Это же барская горничная! Ее нельзя!
– Да отъебись ты! Она сама хочет! – огрызнулся Дрепан.
– Да кто ее нахуй спрашивает, чего она хочет? Это телка барина, ты чё, блядь, совсем дурак? Надоела эта работа? В армию захотел, на передовую?.. А ты прикройся, курва, совсем уже стыда нет! – рявкнул старший на Лару, и та поспешно одернула сарафан. – Давай, придурок, вали отсюда. Вон сколько баб вокруг, любую бери!
И Дрепан, матерясь сквозь зубы, вскарабкался на соседние нары. Ему, похоже, было совсем все равно, кого трахать. Лара услышала, как прошуршала одежда, как охранник тяжело задышал, наваливаясь на другую женщину, как она охнула, принимая его в себя… Со странной смесью облегчения, любопытства и ревности она вслушивалась в ритмичный скрип досок, женские стоны и мужское пыхтение совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки… Мерзавец Дрепан раздразнил ее, а сам взял другую… И сейчас соседка под ним так сладко постанывала, а ее собственное тело еще помнило бесцеремонные ласки его алчных рук… Лара не выдержала. Чувствуя себя последней шлюхой, она просунула руку под одеяло, нащупала в непривычно безволосом паху то самое место, прикоснулась, заработала пальчиком… Соседние нары скрипели все чаще, все резче… Закусив губу, чтобы не застонать в голос, Лара кончила в тот самый миг, когда охранник с кряхтением спустил в другую работницу. Тепло, покой и расслабленность наконец-то овладели ей… Лара даже не услышала, как ушел Дрепан. Она заснула мгновенно и глубоко.
Наутро ее вырвал из сна пронзительный звон гонга. Вместе с другими полусонными работницами Лара поплелась во двор на построение. Пока все толпились у дверей, к ней подошла Кибира и сказала вполголоса:
– Слышь, Лара, ты после построения, когда разрешат оправиться, не садись ко рву. Тут бабы сговорились тебя столкнуть. Ну, как бы нечаянно. Утонуть не утонешь, но от говна отмываться неделю будешь.
– Столкнуть?! – Лара была поражена до глубины души. – В ров? За что?!
– А за то, что ночью было. Все же слышали, что старшой сказал. Что всех можно ебать, а тебя нельзя. Будто ты лучше всех и одна такая чистенькая… Вот эти овцы на тебя и обозлились. Сильно… Не ходи, короче, на ров, потерпи, потом в поле отольешь…
Это какой то ад, думала Лара за завтраком, грызя черствую лепешку с прогорклым сыром. Самый настоящий ад. Господи, за какие грехи?.. Почему этим бабам мало того, что их мучат господа, зачем они еще и сами добровольно гадят друг другу? Или для того и гадят, чтобы на ком-нибудь безответном выместить бессильную злобу на господ?.. Даже думать об этом было тошно. Поскорее бы вернуться в господский дом… О свободе и своем собственном доме Лара уже и мечтать была не в состоянии, вся прежняя жизнь ей представлялась каким-то сном или сказкой…
Завтрак окончился. Работниц выстроили в колонну, выдали мешки и под конвоем повели в поле. Только Кибиру, как назло, оставили дежурной по лагерю. Кибиру, единственную, кто мог защитить и помочь хотя бы добрым советом… Без нее Лара осталась совсем одна среди своих ненавистниц. Но ничего поделать с этим было нельзя. «Буду настороже», – решила она.
Они шли по пыльной дороге с полчаса, сначала через деревню, где к колонне присоединились местные жительницы, потом через деревенские поля и оливковые сады. Затем работницы перевалили через гряду холмов, засаженных виноградом, и увидели перед собой бескрайнюю, пересеченную каналами равнину хлопковых полей. На высохших, побуревших кустах хлопчатника там и сям белели раскрывшиеся коробочки. Хлопка было так много, что казалось, тысяча человек не соберет все это и за год… Охранники довели женщин до начала необработанного участка, выстроили вдоль дороги так, что каждой досталась одна уходящая за горизонт грядка, и гонгом дали сигнал к началу работы.
За десять часов Лара должна была собрать пять пудов. Она еще понятия не имела, много это или мало. Наклонившись к кусту, она сорвала и кинула в мешок свой первый, казалось, совершенно невесомый комочек…

…Лара со стоном разогнула спину, перевела дыхание, вытерла пот со лба. Поясница гудела невыносимо. Солнце над хлопковым полем еще не дошло до полудня, но уже жарило как проклятое. Сколько она уже работает? Три, четыре часа? Она до сих пор собрала едва ли четверть дневной нормы… и она уже так смертельно устала… нет, сегодня ей точно не собрать пяти пудов… Ох, беда…
Непривычная к физическому труду, Лара выполняла план хуже всех. Другие работницы сильно ее обогнали. Их согнутые спины и обтянутые сарафанами зады далеко впереди виднелись среди высохших кустов хлопчатника. Они шли стройно вровень друг с другом и хором распевали что-то религиозное. Да, она за этими крестьянками никогда не угонится… Вернется с поля, недобрав до нормы не меньше полупуда, и, конечно, будет наказана… Все, хватит страдать, за дело! Плетей сегодня, похоже, не миновать, но чем больше хлопка, тем меньше плетей. Работать! Замычав от резкой боли в пояснице, Лара снова согнулась и принялась отрывать комки хлопкового волокна от сухих раскрывшихся коробочек.
Бездумно, механически она кидала комок за комком в мешок, который висел у нее на шее. Солнце пекло, на руках и ногах болезненно зудела сожженная солнцем кожа, горло першило от пыли, пот насквозь пропитывал платье и струился под ним… и от его едкой соли до сих пор щипало и жгло вчерашние рубцы на выпоротой заднице. Она терпела нарастающую боль в пояснице, пока ей не показалось: еще немного, и спина не сможет разогнуться уже никогда… С мучительным стоном сквозь закушенную губу она выпрямилась. Поле тянулось до горизонта, ему не было конца и края… Лямка мешка все сильнее давила на шею… Все, больше она не вытянет, надо разгружаться.
Измученная девушка перекинула мешок на спину и потащилась назад, по дорожке между ровными рядами хлопчатника. Она успела уйти на добрую четверть мили от дороги, от того места, где стояла грузовая повозка и дежурил старенький весовщик. Лара бросила мешок на помятую тарелку весов. Старичок двинул гирю вдоль облупленной рейки.
– Номер Г-4315, – бормотал он, записывая в тетрадку, – 27 фунтов…
Много это или мало? Кажется, в прошлый раз она притащила 30. Сказывалась усталость… Сколько ей еще не хватает до нормы? 100 фунтов, 200? Голова уже ничего не соображала от жары и отупляющего изнеможения… Лара вывалила хлопок в повозку, запряженную парой мулов – добавила скромную кучку к огромному ватному сугробу – и с пустым мешком побрела назад. Дошла до места, где начинались еще не обобранные кусты, перекинула мешок на грудь и вновь взялась за работу...
Солнце перевалило за полдень, когда гонг возвестил обеденный перерыв. Работницы с облегчением потащились в сторону дороги. Их не стали гонять обратно в лагерь – это отняло бы слишком много времени. Обед им привезли в повозке – здоровенный бидон полужидкой рисовой каши на воде. Женщины уселись обедать прямо на дорогу. После пяти часов работы Лара так устала, что даже не хотела есть, и она не представляла, как выдержит еще столько же… И все-таки она заставила себя очистить миску до дна. После обеда полагалось полчаса отдыха. Вместе с другими работницами Лара в изнеможении растянулась на голой земле под палящими солнечными лучами…
– Встать! Построиться! – заорал охранник. Непредвиденное обстоятельство нарушило распорядок дня: по дороге рысью приближался всадник в серой военной форме.
Это оказался инспектор из интендантства. Он объезжал с какой-то проверкой плантации Агилульфа и других армейских поставщиков. Толстый очкастый офицер-северянин в плохо сидящей форме, по всему видно, что тыловик, слез с коня и обошел строй, расспрашивая, нет ли жалоб, не обижают ли господа и охранники. Все работницы, конечно, были совершенно всем довольны. После обхода инспектор опять взобрался на лошадь и с высоты седла, торжественно, как настоящий полководец, произнес речь.
– Помните, работницы! – возгласил он зычным голосом. – Вы здесь на войне! Вы на этой плантации так же служите королю и отечеству, как бойцы на передовой! Помните, что хлопок – это обмундирование для солдат! Это бинты и вата для раненых! Это целлюлоза для пороха и динамита! Помните, работницы, что каждая унция хлопка – это пуля в сердце мятежника! Каждый фунт – спасенная жизнь вашего брата, мужа, отца! Каждый пуд – еще один день, приближающий нас к победе и миру! Слава нашей армии! Его Королевскому Величеству Сардису Третьему – виват!
Выслушав вялый и нестройный троекратный «виват», офицер отсалютовал и ускакал бодрой рысцой.
– Тьфу, мудила! – единодушно высказались ему вслед работницы. Из-за его болтовни пропали драгоценные полчаса отдыха…
– Все, девки! – гаркнул охранник. – Работаем!
И, проклиная злую судьбу, женщины потащились обратно в поле…
…Солнце клонилось к закату, но еще жарило вовсю. Пот струился ручьями. Лара все собирала и собирала хлопок, согнувшись в три погибели. От усталости и непривычки нестерпимо ныли мышцы всего тела, пальцы уже почти не сгибались, но руки работали механически, ватные комки сыпались в мешок один за другим… Быстрее, быстрее…
Рабочий день близится к концу. Еще полчаса, ну час, и над полем опять разнесется гонг, и работницы потащатся назад с последними мешками… Сколько она уже набрала? Полмешка, по весу что-то около десяти фунтов… Сколько успеет набрать до гонга? В лучшем случае фунтов 30, если поднажмет из последних оставшихся сил… И сколько в итоге недоберет до нормы? Самое меньшее 20 фунтов, полпуда… Двадцать плетей, а то и больше! Вчера она видела, как крепкая, ширококостная крестьянка еле смогла встать на ноги после пятнадцати… Неужели этот ужас ее не минует? Неужели ей не полагается поблажка как барской горничной? Неужели в последний момент не прибежит Мирина или другая посыльная от госпожи, и не скажет: «Все, Лара, марш в дом, барыня тебя простила!». Ведь она усвоила урок накрепко, она на всю жизнь зареклась спорить с господами, почему же наказание все не кончается и не кончается?.. Слезы подступили к глазам... Нет, не сейчас, не время расклеиваться, надо поднапрячься, сделать последнее усилие, набрать в этот чертов мешок как можно больше… Девушка вытерла слезы тыльной стороной ладони, хлюпнула носом и сорвала следующий комок проклятого, ненавистного хлопка…
…Гонг! Наконец-то долгожданный гонг разнесся над плантацией. Солнце уже склонилось к самому гребню виноградных холмов. Рабочий день кончился. О, наконец-то!..
Лара выпрямилась, застонав от боли и схватившись за поясницу. Неужели на сегодня все? После десяти нескончаемых часов Лара не могла в это поверить… Она взвалила на спину мешок и поплелась к дороге. Свой последний за день мешок она набила так плотно, как только могла, тянул он на целый пуд, и слабая, смертельно усталая девушка шаталась под его весом… Уработалась до полусмерти, и все-таки недобрала фунтов 15, – крутилось в голове Лары. 15 плетей… Как она это выдержит? Ведь это не розги донны Галатии, те – все равно, что ласковое поглаживание против плетей Дрепана… Ладно, может, не так все и страшно? Вон та косоглазая тетка вчера получила 18, а сегодня ничего, работает и даже улыбается ей, Ларе…
Кстати, как-то нехорошо улыбается… Э-э, а чего это они все ко мне подходят? И как будто окружают? И зачем они бросают свои мешки?..
– Хватай сучку! – рявкнула косоглазая.
И Лара не успела пискнуть, как на нее разом накинулись всей гурьбой, натянули косынку на глаза, подсекли и повалили на спину.
В ужасе она брыкалась и вырывалась, но бесполезно… Железной хваткой ее держали за руки и за ноги несколько сильных женщин. Сквозь косынку на глазах она не могла толком разглядеть ни одной… Лара в нарастающей панике почувствовала, как ее сарафан с треском раздирают на груди сверху донизу… как ей разводят в стороны ноги… Что они делают, эти сумасшедшие бабы?.. Что им нужно?...
– Помогите! – слабо крикнула она. – Со мной так нельзя, я служанка барина! Охрана!.. Караул!..
Но охрана то ли была слишком далеко, то ли не собиралась вмешиваться… Грязная мозолистая рука зажала ей рот… и в следующий миг Лара почувствовала чей-то обслюнявленный палец в своем самом нежном месте между насильно разведенными бедрами… Она рванулась изо всех оставшихся сил, но ее держали крепко, очень крепко… Палец нашел вход и вторгся в нее резко, жестоко, болезненно…
…Работницы держали ее и насиловали по очереди… Лара быстро потеряла счет этим толстым, заскорузлым крестьянским пальцам, которые трахали ее все более жестко и остервенело… Уже после третьего вторжения она расслабилась и перестала сопротивляться… она безвольно отдалась терзающим ее рукам… Ее «опускают»… кажется, это так называется?.. но она так нечеловечески устала… боже, пусть с ней делают, что хотят…

Один раз ее уже насиловали, причем в ее собственном доме… Это случилось год назад, в период безвластия, когда роялисты отступили из Кальмии, а республиканцы еще не вошли. В городе бесчинствовали шайки дезертиров. Одни, идейные, называли себя анархистами и требовали «пожертвований на дело свободы», а другие, безыдейные, просто грабили. Двое таких, безыдейных, поймали Лару в подъезде ее же дома. Напуганную до смерти, ее заставили отдать коралловые бусы и дешевые часики, а потом завалили на подоконник, задрали платье и разорвали трусы. Отчаянные крики девушки слышал весь подъезд, но никто, конечно, даже не высунул носа из квартиры. И пока один бандит держал ее, навалившись на грудь, другой засаживал… Потом они поменялись местами… Потом ее, совершенно сломленную, потерявшую всякую волю к сопротивлению, преступники заставили подняться в квартиру – и пошли вместе с ней. В своей собственной квартире Лара должна была раздеться, приготовить им обед и накрыть на стол, прислуживая в одном переднике на голое тело. Бандиты уселись обедать, а изнасилованную девушку отправили под стол, и пока они жадно чавкали, она должна была сосать у обоих. Затем, сытые и довольные, они уложили Лару на ее собственную кровать и по очереди отымели во второй раз – теперь уже неспешно, со всеми удобствами… Кажется, насильники собрались поселиться у нее надолго. Но ближе к вечеру началась пулеметная стрельба в заречных кварталах – республиканцы вошли в город и вступили в бой с анархистами. Два ублюдка испугались и убрались, прихватив все ее скудные сбережения, а Лара еще несколько дней не могла прийти в себя. Она бесконечно мылась и, обдирая пальцы в кровь, отстирывала оскверненные простыни. Десять раз на дню она полоскала рот, чистила зубы – но во рту все равно стоял терпкий вкус их горячей скользкой плоти и липкого семени… Но больше всего она жаждала вырвать из себя воспоминание о самом худшем… О том, что когда ее брали по второму разу, она кончила под ними обоими… да так страстно и яростно, как никогда не кончала с женихом…
…И вот сейчас… Невероятно… такого просто не могло быть… но сейчас, когда Лару, до одури замученную 10-часовой работой, на голой земле хором насиловала дюжина злобных баб, исключительно чтобы поиздеваться и унизить – в ней возникло нечто похожее на возбуждение… Безропотно отдаться в полную власть этих сильных, жестоких рук, ощущать себя их беспомощной игрушкой, их жертвой, было так сладко… так отвратительно сладко… Лара чувствовала, как ее нутро теплеет и увлажняется… как оно с готовностью раскрывает себя навстречу новым вторжениям… Вот ее трахают уже не одним пальцем, а двумя, тремя… Господи, неужели она кончит под ними сейчас, вот так?.. вот в этой грязи?.. Одна только мысль о том, насколько это будет чудовищно постыдно и унизительно, немедленно взвинтила ее возбуждение до пика… Нет! о нет! только не это… нельзя же быть такой шлюхой... нельзя же… я не хочу!.. Но тело подчинялось своим законам… И, беспощадно взятая очередной крестьянской рукой, Лара застонала зажатым ртом, содрогнулась, вытянулась в оргазмической судороге…
– Вот же блядь! Ей понравилось! – возмутилась какая-то работница. – Тьфу! – и Лара почувствовала, как ей на грудь шлепнулся смачный плевок. – Тьфу! Тьфу! – летели в нее новые плевки. Потом кто-то предложил:
– Надо обоссать эту курву!
И сквозь косынку на глазах Лара увидела, как над ней раскорячивается чья-то смутная фигура… а потом в живот ударила сильная, горячая и зловонная струя мочи… Ее держали по-прежнему крепко… Работницы приседали над ней по очереди и мочились одна за другой… ей обильно полили и груди, и живот, и бедра, и блаженствующее лоно… Это было дно… это был предел возможного унижения… Но вот какая-то из мучительниц потребовала:
– Открывай рот, сучка городская!
– Нет, рот не пачкай! – вмешалась другая (Лара узнала голос Кромны). – Она же еще ночью будет нам всем пёзды вылизывать!
– И то правда. Пошли, бабоньки, второй гонг ударил! Хлопок ее поделили?
– Ага! – откликнулась третья. И Лара почувствовала, что ее отпускают, а голоса работниц удаляются.
Хлопок ее поделили???
НЕТ! О нет! Только не... Охваченная ужасом, Лара нашла в себе силы подняться, сорвала косынку с глаз… НЕТ! Господи! Они сделали это!
– А-а!.. – простонала она. – С-суки… Твари… За что же вы со мной так!?
Мало того что ее изнасиловали и осквернили… Они поступили гораздо хуже – отняли и поделили между собой ее последний мешок хлопка! Как будто в насмешку на дне мешка валялся единственный комок… Боже, за что?! За что они обрекают ее на зверское истязание? Боже, лучше бы ее утром столкнули в ров с дерьмом!.. Захлебываясь слезами, Лара побежала к весам. Ей разорвали сарафан спереди, все под ним было голо и болталось всем напоказ, но сейчас это волновало ее меньше всего… Другие работницы уже взвесили свой хлопок и выстроились в колонну. Все ждали только Лару, поглядывая с довольными ухмылками… И охранники ухмылялись тоже. Они видели всё – и им очень даже понравилось, как простые бабы проучили чистенькую городскую фифочку…
– Господа! – дрожащим голосом обратилась она к охранникам. – Вы видели? На меня напали и…
– Не, не видели, мы в другую сторону смотрели, – хохотнул Дрепан. – Давай быстро мешок на весы и в строй! Всех задерживаешь!
– Недобор 52 фунта, – старик-весовщик соболезнующе покачал головой. – Крепко тебе, девка, достанется!
– Да меня же ограбили! – со слезами отчаяния выкрикнула Лара. – Целый мешок отняли, почти пуд! – Она обвела охранников умоляющим взглядом. – Сделайте что-нибудь! Это нечестно! Я буду жаловаться дону Агилульфу!..
– Да жалуйся сколько хочешь, – спокойно сказал старший охранник. – Во-первых, ничего не докажешь, а во-вторых, думаешь ты такая первая? Тебя зачем сюда прислали? Чтобы наказать. Вот так и понимай, что это часть наказания… Облейте-ка ее водой! – приказал он охранникам. – Воняет – сил нет!
…52 фунта, безостановочно думала Лара, бредя в строю по пыльной дороге. 52 плети. Даже 15 внушали ей ужас, но 52… это была просто смерть, верная смерть. Она физически не выдержит столько. Значит, все. Сейчас они вернутся в лагерь, выстроятся, разденутся… Потом ее выкликнут по номеру – Г-4315 – и скажут: «Недобор 52 фунта, под плеть!». И она беспрекословно ляжет на землю, и…
…Сечь ее будет, конечно, Дрепан. По роже этого мерзавца уже сейчас видно, как он предвкушает… Будет мстить за сегодняшнюю ночь… Хорошо бы поскорее потерять сознание… Сколько ударов ей потребуется – 20, 30?.. Они уже поднимались по склону холма, по узкой дороге между виноградниками. Еще минут 15 ходьбы, а там лагерь, и построение, и…
– Сто-ой! – донесся голос охранника из головы колонны. – Пропустить господ!
Навстречу спускались два всадника… Нет, всадник и всадница, дон Вако и какая-то молодая женщина в лиловом платье. Они ехали бок о бок, занимая всю ширину дороги. Конечно, господам и в голову не могло прийти перестроиться друг за другом, чтобы дать пройти работницам. Это работницы должны были освободить дорогу для всадников, а для этого отойти в сторону, в проходы между шпалерами винограда.
И, шагнув в такой проход, Лара вдруг осознала, что ее сейчас никто не видит. И не увидит еще несколько секунд до проезда господ.
Спереди и сзади – высокие, непроницаемые стены из густолистых лоз. Слева – опустевшая дорога. Справа – уходящая куда-то в бесконечную глубь виноградника тропа… Такая пустая тропа. Такая тенистая. Такая манящая.
И будто что-то толкнуло ее изнутри – Лара очнулась. Очнулась от давящего ужаса ожидания казни, от чувства собственного бессилия, раздавленности и тупой покорности… Чистая воля к жизни проснулась и будто взорвалась в ней, и вдохнула свежую силу в измученное тело…
Она рванула с места.
И побежала.
Прочь от дороги, прочь! Вглубь виноградника, как можно дальше, изо всех сил, какие еще остались в натруженных ногах. Откуда только они взялись, эти силы! Лара сломя голову неслась по извивающейся дорожке между шпалерами, то и дело переползала сквозь шпалеры с дорожки на дорожку, чтобы запутать следы – в разорванном и распахнутом сарафане, придерживая руками груди, которые неприятно прыгали без лифчика… Она не обращала внимания на то, как камни и сухие ветки колют босые стопы, она не думала ни о чем… Ни о том, что ее непременно поймают, жестоко высекут и закуют в кандалы… а если поймают не охранники, а полиция, то вообще повесят за дезертирство… Ни о том, что она даже не знает, куда бежать, что она не выживет здесь на воле, в совершенно чужой земле, без денег, без друзей, в рабском ошейнике… Лара просто не допускала эти мысли в сознание, она бежала и бежала, пока воздух в легких не запылал огнем, а печень не заколола… Тогда она рухнула на землю и перевела дыхание.
Солнце село. Виноградник погружался в сумерки. Звуков погони не было слышно. Должно быть, по дороге ее бегства не заметили, а до переклички время еще не дошло. Ларе страшно хотелось пить, хотелось есть (виноград на лозах был еще несъедобен), но больше всего хотелось лежать и не вставать… И все-таки она заставила себя подняться и зашагала вперед. Бежать она больше не могла, даже под страхом смерти…
Виноградник оканчивался проволочной изгородью, а за ней темнел и шелестел высокий сосновый лес. Лара кое-как протиснулась между проволоками и зашагала по лесной земле, усыпанной шишками и хвоей…
Она сбежала. Она свободна. Свободна!

Глава 5. Убийство
На комоде громко тикал будильник. Стрелки показывали полседьмого. Полоски вечернего солнечного света пробивались сквозь жалюзи. Они ложились на каменный пол, изламывались на ребрах громоздкого фанерного чемодана, что валялся на полу неразобранным, и взбегали на большую двуспальную кровать.
На кровати ничком лежала черноволосая девушка в черном платьице горничной, и плакала навзрыд. Ее плечи содрогались. Приглушенно слышались всхлипы и подвывания. Руки девушки были сцеплены наручниками за головой, а ноги – широко раздвинуты и пристегнуты ножными браслетами к спинке кровати. Во взъерошенных волосах на затылке соединялись кожаные ремни от кляпа во рту.
Платье девушки, и так неприлично короткое, было высоко задрано, так что снизу доверху обнажало стройные ноги и соблазнительно выпуклую задницу без трусов. Сочные молодые ягодицы густо багровели. Вспухшими полосами на них отпечаталась ребристая поверхность шлепалки. Раздвинутые ноги непристойно открывали вид на чисто выбритое, возбужденно покрасневшее лоно. Из раскрытой, размякшей, влажно блестящей ракушки по капле сочилась белесая жидкость. Очевидно, какой-то мужчина совсем недавно употребил девушку в свое удовольствие. На ляжках темнели синяки от чьих-то грубых пальцев – признак того, что ею овладели силой.
Время от времени солнечные полоски перекрывала чья-нибудь тень. Окно смотрело на галерею. Любой, кто проходил мимо, легко мог заглянуть в комнату между планками жалюзи. А девушка лежала ногами к окну. Будучи скованной, она не могла ни одернуть платье, ни даже свести ноги, чтобы скрыть от любопытствующих свой срам.
Эта выпоротая, попользованная и выставленная на обозрение девушка была Камерина Одило. Они с мужем всего два часа назад приехали в Старые Кипарисы, а ее уже успели переодеть в платье горничной, сковать, высечь и изнасиловать… И кто!..

Со вчерашнего дня, с того самого визита барина, Ками не разговаривала с мужем. Она смертельно обиделась – и даже не на то, что Аквин угодливо подложил ее под барина. Она понимала, что выбора не было. Гораздо сильнее ее оскорбило то, что Аквин обманул ее раньше, когда предлагал руку и сердце – обманул тем, что утаил свой фактически крепостной статус. Как он, мерзавец, мог так с ней поступить? Заманить свободную девушку в самое настоящее рабство? Так гнусно, так подло… Ками не разговаривала с мужем весь день. Да и следующим утром, когда старшие Одило опять оставили их наедине, она не уступила его робким домогательствам…
Но постепенно ее гнев проходил. «В конце концов, – размышляла Ками, собирая вещи для переезда в Старые Кипарисы, – ради чего он меня обманул? Ведь только ради нашей любви! Ради меня он нарушил обычаи и господскую волю, ну и поплатился, ведь он тоже страдает от всех этих издевательств! Так почему бы и мне не потерпеть? Не принести жертву ради нашей любви и его благополучия? Да, ужасно неприятно, что Аквинчик так низко стелется перед барином. Никакого человеческого достоинства! Но что поделать? Он не виноват, его так воспитали, его можно понять». Тогда ей казалось, что жертва принесена. Что Агилульф унизил их один раз, чтобы поставить на место, и больше такого не повторится…
Но когда супруги, наняв в деревне раздолбанный тарантас, приехали в Старые Кипарисы – тогда-то Камерина и поняла, что настоящее унижение только начинается.
Их встретила пожилая ключница Листра. Она даже не дала отдохнуть с дороги после того, как они пять часов тряслись по жаре, а сразу повела представляться донне Галатии. При входе им пришлось разуться – холопам в господском доме полагалось ходить только босиком.

Было время после сиесты, и госпожа занималась тем, что вершила суд и расправу над домашней прислугой. Все происходило в розовой лоджии, где под рукой имелся полный набор орудий наказания. Донна Галатия восседала в кресле. Рядом на диване для зрителей расположились ее старая тетушка и какие-то гости, должно быть, соседские плантаторы. Призванные к ответу слуги и служанки выстроились в очередь, все на коленях. В ту же очередь, и тоже на колени, ключница поставила и супругов Одило.
Камерина, конечно, слышала и раньше, что в плантаторских имениях процветают телесные наказания, а понятий о стыде и приличиях в отношении слуг просто не существует… Но увиденное превзошло все ее ожидания. Процесс происходил так. Донна Галатия вызывала очередного слугу, тот подползал, не вставая с колен, и кланялся в пол. Госпожа объявляла его вину и разрешала сказать несколько слов в свое оправдание. Слова были каждый раз одни и те же: «Виноват или виновата, мадам, прошу наказать», так что право защиты выглядело чистой формальностью. Донна Галатия выносила приговор – столько-то розог или плетей, столько-то дней полевых работ, столько-то часов ношения оков или болезненных зажимов – и тут же приводила в исполнение.

Для порки жертва ложилась на специальную скамью, мужчина – спустив штаны, женщина – задрав платье. Камерина в полном ошеломлении подумала, что за всю жизнь не видела столько голых мужских и женских задов, сколько за этот час. Служанок секла сама госпожа, а для наказания слуг-мужчин имелся экзекутор по имени Окс, здоровяк с младенчески гладким и румяным лицом слабоумного. На глазах Камерины выдрали водопроводчика за какой-то засор труб, кухарку за плохой обед, а горничную и конюха – за то, что их застали обнимающими друг друга. Горничная со слезами уверяла, что конюх схватил ее силком и лапал против воли – но ее все равно высекли, а конюха еще и отправили на полевые работы.
Временами донна Галатия проявляла не только гнев, но и милость. Одна служанка (виновная в том, что на бегу налетела на старую тетку) заявила, что беременна от Агилульфа. Госпожа немедленно заменила ей порку более безопасным для здоровья ношением оков. Пожилая скотница пришла жаловаться на кашель, от которого не помогали никакие знахарские средства. Донна Галатия без лишних расспросов дала ей выходной, чтобы съездила в город к врачу, и пообещала полностью оплатить лечение… Совершенно не было похоже, что она сечет служанок ради какого-то садистского удовольствия. Наказывая их, она лишь выполняла свой долг хозяйки дома, обязанность поддерживать порядок и дисциплину – обязанность перед мужем, детьми и памятью предков… По крайней мере, что-то подобное читалось на ее невозмутимом и холодно-красивом лице.
Наконец очередь дошла и до Аквина с женой. После всего увиденного Камерина уже едва ли не стучала зубами от страха. Хотя они-то не были ни в чем виноваты, а пришли только представиться. Но им, как и всем, пришлось подползти на коленях и поклониться в пол.
– Аквин Одило? – переспросила донна Галатия, когда тот назвал себя. – Да, слышала о тебе. У нас уже есть агроном, вольнонаемный. Ты пока будешь его помощником. А дальше посмотрим. Если хорошо себя проявишь, займешь его место, – госпожа перевела взгляд на Камерину. – Ну, а ты что умеешь?
– Я окончила математический факультет, мадам, – смиренно ответила коленопреклоненная Ками.
– Мы здесь математикой не занимаемся, – сказала Галатия. – Была бы ты агрономом, врачом, ветеринаром – работа нашлась бы. А так… Может, ты хоть бухгалтерию знаешь?..
– Нет, мадам, – растерялась Ками. Она не ожидала, что ее тоже заставят работать.
– Разрешите сказать, мадам, – деликатно встрял в разговор Аквин. – Моей жене совершенно необязательно работать, я готов ее обеспечивать…
– Обеспечивать? Уж не думаешь ли ты, что будешь получать деньги? – удивилась донна Галатия. – Первые три года ты только отрабатываешь долг. Твоя жена перед нами не в долгу, но стол и кров тоже должна отрабатывать…
– Но, мадам! Давайте я буду работать и за свой, и за ее стол и кров! Не три года, а четыре, пять… Сколько потребуется, мадам, пожалуйста!
Галатия решительно качнула головой.
– Нет! В нашем доме бездельников не держат принципиально. Они плохо влияют на остальных. Хочет, не хочет, а твоя девка БУДЕТ работать, – она снова обратила взор на Ками. – Явилась бы ты хоть позавчера, я назначила бы тебя гувернанткой у дочки. Но сейчас уже есть Лара… Что же с тобой делать, раз ты ничего полезного не умеешь? Ладно, будешь горничной, – наконец постановила госпожа. – Не в поле же тебя посылать.
Горничной?! От возмущения Камерина забыла всякую почтительность. С ее-то образованием – и «подай-принеси»? Да еще и ходить в этом проститутском платье, и получать порку за каждый пустяк? Ну, уж нет!
– Как это горничной, мадам? – она вскочила на ноги, как ни дергал ее Аквин за платье. – Вы шутите, мадам? Это что же, я училась три года, защитила диплом на «весьма хорошо», получила степень бакалавра, чтобы полы у вас драить? Простите, мадам! Так дело не пойдет, мадам!
Все в лоджии, казалось, онемели – и гости, и тетушка, и слуги, что ждали своей очереди, и даже дебил-экзекутор Окс… В наступившей тишине стали слышны шелест пальм в саду, чириканье каких-то птиц и скрежет зубов Аквина…
– Аквин, – спокойно сказала донна Галатия, – ты ее разве не научил, что оспаривать приказы господ есть проступок высшей тяжести? И что оспаривать приказы господ ПУБЛИЧНО, а особенно в присутствии других слуг, есть БУНТ?
Муж резко дернул Ками за подол.
– На колени, дура… – прошипел он. – Валяйся в ногах, умоляй о прощении… Мадам! – заговорил он дрожащим голосом. – Ради всего святого, мадам… Я все объяснил, но… Вы же знаете, мадам, моя жена была вольной, она не привыкла, она первый день на службе, она еще ничего толком не поняла…
– Будешь объяснять это господину, – прервала его донна Галатия. – Я не полномочна судить проступки высшей тяжести, это дело дона Тарента, – она немного подумала. – Муж телеграфировал, что вернется сегодня ночью. До того как он вынесет приговор, девка будет под домашним арестом. Сковать по рукам и ногам, рот заткнуть. Вымыть, переодеть, выбрить везде. Думаю, перед наказанием господин захочет ей воспользоваться. Или после. Держать прикованной к кровати. Понял, Аквин? Это все поручается тебе. И, кстати, выпори ее слегка. Не за бунт – за бунт накажет господин. Выпори ее за то, что не усвоила твоих уроков. Ты муж. Ее воспитание – твоя обязанность. И не вздумай ее жалеть. На теле должны остаться следы, я проверю… Окс! Придержи!
И не успев опомниться, Камерина почувствовала, как могучие руки идиота хватают ее, нагибают, заламывают руки за спину… В приступе неконтролируемого ужаса она закричала, забилась в его медвежьих объятиях… а потом почувствовала, как чьи-то другие руки, потные и трясущиеся, защелкивают металлические браслеты на ее запястьях, на щиколотках… Окс приотпустил ее, скованную и беспомощную, взял за плечи и заставил выпрямиться. Донна Галатия невозмутимо смотрела из своего кресла… а прямо перед Ками стоял Аквин с какими-то ремешками в руке и смотрел на жену жалкими овечьими глазами…
– Дорогая, – пролепетал он, – прости. Я же тебе говорил, чтобы не спорила с господами… Что все очень серьезно… Ну вот, теперь тебя накажут, сама напросилась. Открой рот, пожалуйста, – глядя в бешенстве на это ничтожество, эту тряпку, этого слизняка, Ками стиснула зубы. – Пожалуйста, дорогая, открой рот… А то он заставит, и будет еще неприятнее…
Но Камерина и не подумала подчиниться, и тогда Окс стальными пальцами зажал ей нос. Ей действительно пришлось открыть рот, чтобы не задохнуться… В тот же миг муж впихнул ей в рот эту круглую резиновую штуковину, а Окс отпустил нос. Потом Ками почувствовала, как вокруг головы затягивается ремень, неприятно сдавливая щеки, как застегивается пряжка… Наконец экзекутор отпустил ее, а муж робко тронул за плечо.
– Пойдем, дорогая, – виновато сказал он. – Надо идти…
И ей ничего не осталось, кроме как засеменить за ним мелкими шажками, звеня по полу цепью ножных оков.
Вот так оно и произошло. За какие-то две минуты умерла вся ее любовь к мужу.
Они долго шли по каким-то коридорам, лестницам и галереям. Аквин что-то униженно бормотал, оправдывался, пытался ее утешить… «Ты не бойся, барин не так уж сильно тебя накажет, помилует по первому разу. Ну, сутки карцера, ну, потом неделя на хлопке, от этого не умирают…». Ками не слушала. С каким-то удивлением она чувствовала: вот и все. С Аквином все кончено. Этот человек перестал для нее существовать в тот самый миг, когда сковал ей, беспомощной, руки и ноги по приказу барыни. Разве мог так поступить ее любимый мужчина, тот милый и забавный деревенский увалень? Его больше нет… превратился в какую-то жалкую, подлую тварь… Завтра будет жестокое наказание, но просто удивительно, до какой степени ей все безразлично…
Аквин наконец-то выговорился и угрюмо замолчал. Он привел Ками в душевую. «Вымыть, переодеть, выбрить везде», – вспомнила она. Ну, конечно! По приказу госпожи он готов сделать со своей женой всё, и это тоже… Аквин поставил ее посреди душевой и призадумался. Снять сарафан, не расстегивая браслетов, было невозможно. Наконец он достал из шкафчика над раковиной опасную бритву, перерезал бретельки и стащил сарафан вниз.
Ками осталась голой – со вчерашнего дня она не носила белья, повинуясь запрету барина. Аквин завел ее под душ, включил воду, закатал рукава и начал мочалкой намыливать ее тело. Он начал с волос и лица, заставив ее зажмуриться… потом перешел на шею и плечи, прошелся сверху донизу по скованным рукам… потом любовно занялся грудями… Ками ничего не видела, но чувствовала, что процесс ему нравится… Этот мерзавец явно наслаждался новыми ощущениями – беспрепятственно исследовать все укромные уголки беспомощного и такого соблазнительного тела… Мочалка плотно прошлась по ее попе, задвигалась взад-вперед между ягодицами… И тогда назло ему Камерина тесно прижала друг к другу ноги.
– Дорогая, не вредничай, пожалуйста, – попросил Аквин. – Для тебя же стараюсь… Ну?
Но она упрямо сжимала бедра. Вздохнув, Аквин присел и расцепил браслет на левой ноге. Потом задрал правую ногу, с браслетами, так высоко, что Камерина чуть не потеряла равновесие. Муж ловко подхватил ее за попу. Он согнул и отвел в сторону задранную ногу, и прицепил браслетом к крану душа – примерно на уровне ее пояса. Теперь Ками стояла на одной левой ноге, едва удерживая равновесие (это было особенно непросто с закрытыми глазами и сцепленными за спиной руками). Зато бедра были широко распахнуты, и все между ними хорошо видно, и доступно чьим угодно рукам…
Аквин хорошенько намылил ей волосы на лобке, потом отложил мочалку и голой рукой тщательно, перебирая все складочки, смазал мылом оба интимных входа. И как бы сейчас она его ни ненавидела, как бы ни презирала, ее тело не могло не откликнуться… Под мыльно-скользкой мужской рукой, что бесцеремонно обрабатывала самые потаенные и чувствительные местечки, Ками почувствовала, как в ней просыпается знакомый жар… Это заметил и Аквин.
– Нравится? – довольно спросил он, поглаживая ее намыленные грудки. – Вон как сосочки напряглись, вижу, что нравится… Я ведь тебя люблю, милая, я хочу, чтобы тебе было хорошо…
Если бы не кляп, она бы плюнула ему в мерзко улыбающуюся рожу… Наконец, Аквин намылил ее ноги – и стоящую на полу левую, и задранную и пристегнутую правую. Ками уже ждала, что муж включит воду и смоет мыло, но он куда-то отошел. Потом вернулся, и она почувствовала, как лезвие опасной бритвы скользит по ее лобку.
– Только не дергайся, – проговорил он. – Я это не очень-то умею. Но что поделать, барину нравится, когда там все на виду, ничем не прикрыто… Черт, да стой же смирно!
Ками и рада была не двигаться – сама же боялась порезов – но невольно пошатывалась из-за неустойчивости позы. Наконец, Аквин добрил лобок, но это было еще не все. Он зашел ей за спину и своим ключом расстегнул наручники. Неужели он хочет ее освободить? Но нет, Аквин только согнул ей руки в верхнюю позицию, свел на затылке и сцепил снова. Это открыло ему доступ к подмышкам – ведь их тоже следовало выбрить… И наконец, когда на теле Камерины не осталось ни волоска, Аквин включил воду и смыл с нее мыло.
Моргая, Ками открыла глаза. Когда муж подошел с полотенцем, она послала ему самый яростный и ненавидящий взгляд, на который была способна… Но он только раздраженно поморщился.
– Знаешь, мне надоело такое отношение! Тебя действительно надо воспитывать. У нас женщины так себя не ведут. Муж – твой господин, его надо почитать, а не строить такие вот рожи, – поучал Аквин, вытирая ее полотенцем. – Нет, я, конечно, за равноправие, – некстати вспомнил он о своих прогрессивных и республиканских взглядах. – Но надо все-таки считаться с законами общества, в котором живешь, – он отстегнул ее правую ногу от крана, поставил на пол и снова сцепил с левой ногой. – Пойдем, оденемся…
В шкафу раздевалки лежали несколько платьев для горничных.
– Сейчас я тебе освобожу руки, – сказал Аквин, глядя несколько настороженно. – Пожалуйста, дорогая, будь умницей, надень платье, не скандаль…
И он снял браслеты с обеих ее рук. Камерина немедленно развернулась и влепила ему пощечину. Получилось слабо – Аквин стоял слишком близко для хорошего размаха. Реакция мужа оказалась для Ками неожиданной. Его красивое лицо злобно скривилось, и он с силой хлестнул ее по щеке… А потом схватил за волосы, развернул к себе и хлестнул снова.
– Меня это, блядь, заебало, дура! – яростно прошипел Аквин. – Ты до сих пор ничего не поняла, да? До сих пор не поняла здешний закон? – он размахнулся… Ками успела в ужасе зажмуриться… Но муж ударил не по лицу, а по груди – да так, что она замычала сквозь кляп от боли. – Делай, что приказывают! – хлестнул по другой груди. – Делай! Что! Приказывают! – удары сыпались после каждого слова. Ками сжалась и сгорбилась, закрывая локтями грудь, и муж снова бил ее по лицу… – Ну? По-хорошему не понимала – может, теперь поняла?
Ками в ужасе закивала. Никогда раньше она и вообразить не могла его таким… и это превращение любимого человека в чудовище было даже страшнее, чем боль от ударов… Аквин перевел дыхание, отпустил ее и протянул платье.
– Надевай!
И Ками подчинилась. Трясущимися руками она натянула на себя платьице горничной, застегнула, повязала передник… Муж подтащил ее к зеркалу. Оттуда смотрела насмерть напуганная девушка в тесном, бесстыдно коротком платье с глубоким вырезом, с покрасневшим от пощечин лицом и припухшими губами. Полуобнаженные и подпертые корсажем груди еще сильнее приподнялись и выпятились, когда Аквин завел ей руки за голову и опять застегнул браслеты.
– Пошла! – он раздраженно толкнул ее в спину.
Понукаемая тычками и пинками сзади, Камерина мелко семенила по открытой галерее. На галерею выходили двери комнат прислуги, как в коридор гостиницы. У очередной двери Аквин сказал: «Стой», отпер дверь и втащил жену в довольно просторную комнату с двуспальной кроватью. На каменном полу лежал их неразобранный чемодан…
…Аквин толкнул Камерину с такой силой, что она пробежала полкомнаты и рухнула ничком на кровать. Он закинул на кровать ее ноги. Освободил левую от браслета, оставшуюся правую пристегнул к крайнему правому стояку спинки. Потом откуда-то вынул вторую пару браслетов. Аквин раздвинул жене ноги на всю ширину кровати и пристегнул к самому левому стояку левую щиколотку.
– Вот так и лежи! – скомандовал он, будто у Ками была хоть какая-то возможность не подчиниться, и вышел.
Камерина перевела дыхание. «Не реветь, – твердо говорила она себе, – только не реветь… Думать спокойно… Терпеть все эти издевательства она, конечно, не будет… Развод и только развод. Говорят, по обычаям для развода нужно согласие барина, но к дьяволу обычаи… Она просто уйдет и всё. Никто не имеет права ее удерживать. Разведется через суд». Камерина вздрогнула, когда услышала, как возвращается Аквин. Она больше не ждала от него ничего хорошего… и правильно не ждала.
– Видишь вот это? – муж за волосы поднял ее голову и сунул под нос нечто похожее на стиральный валек – длинную увесистую деревянную лопатку с ребристой поверхностью. – Мадам приказала тебя отшлепать, и чтобы остались следы. Оцени мою заботу! От этой шлепалки боль самая слабая, зато следы что надо. Не думай, что мне очень приятно, но я должен это сделать…
Аквин задрал ей, обездвиженной и беспомощной, коротенький подол, обнажая ягодицы и лоно. Выпрямился, примерился, размахнулся… и влепил в задницу первый оглушительно звонкий удар…
…Камерина твердо решила молчать. Первые несколько ударов она крепилась, лишь постанывая сквозь зубы… Но Аквин бил больно, по-настоящему больно… и наконец Ками не выдержала. Она завыла и разревелась в голос… Аквин нерешительно остановился… но потом пробормотал: «Надо след поглубже», и врезал ей напоследок еще раз, вложив в удар весь остаток сил.
Потом он залез на кровать и навалился сзади на свою рыдающую жену… Порка сильно возбудила его. Когда Камерина почувствовала между ног горячее прикосновение члена, тот стоял мощно и уверенно… Ее собственное тело, уже подготовленное мытьем и поркой, немедленно и охотно откликнулось. Низ живота налился жаром, волна мурашек пробежала по коже… Но она не хотела, нет, не хотела… Ками яростно вырывалась, ерзала, отбрыкивалась… но Аквин был сильнее, а она скована...
Он взял ее жестоко и неистово, как не брал никогда раньше… взял как жертву, как добычу… взял так, как брал вчера Агилульф… Он уже не заботился о том, чтобы Ками получила свое удовольствие. Он просто грубо всадил в нее... и почти сразу, после нескольких резких размашистых фрикций, кончил...
Ключница Листра вошла без стука и застала супругов в самый пикантный момент. Аквин поспешно сполз с Камерины и отскочил, будто его застигли за чем-то недозволенным... Но Листре было все равно.
– Наказал? – спросила она. – Дай проверю, – и, наклонившись, осмотрела и пощупала свежевыпоротую задницу Камерины. Прикосновение старческих пальцев показалось ей ледяным. – Годится. Оставь ее в позоре. Идем.
И Аквин поплелся следом за ключницей, не сказав жене ни слова. Попросту бросил ее, как надоевшую игрушку, наказанную, поруганную… и неудовлетворенную…
…Будильник тикал. Стрелка подползала к семи. Где-то далеко церковный колокол грустно и мелодично зазвонил к вечерне.
Камерина всхлипнула напоследок. Слез больше не осталось. Ничего не осталось – ни свободы, ни будущего, ни надежды, ни любви…
В двери что-то заскрежетало.
Замок пытались отпереть, но не ключом – ключ повернулся бы плавно и тихо… Отмычка! Ками испуганно дернулась. С трудом она приподняла и вывернула голову – посмотреть на дверь… Кто это? Воры? Она совершенно беспомощна… С кляпом во рту она даже не сможет закричать…
Дверь открылась, и в комнату бесшумно скользнул смуглый, хищного вида мужчина лет сорока в щегольской сливочной визитке, с длинными усами и пышно-беспорядочной шевелюрой смоляно-черных волос. Камерина уже видела его сегодня. Это был гость госпожи, он сидел с ней в лоджии и с любопытством следил за судом и экзекуцией, но за все время не проронил ни слова… Мужчина приложил палец к губам и прикрыл за собой дверь.
– Мы с тобой вроде как родственники, – произнес он низким хриплым голосом. – Я дон Тибур Вако, – и, подойдя к кровати, расстегнул у нее на затылке ремень.
Вако!.. В душе Камерины проснулось нечто вроде надежды. Это явно человек чести, из той ветви рода, что пошла по этому опасному пути… Семья Камерины – законопослушная бюргерская семья – не поддерживала с ними связи, но… Неужели хоть кто-то в этом аду захотел ей помочь? Неужели он пришел вытащить ее отсюда? Дон Тибур приподнял ее голову и извлек изо рта блестящий от слюны кляп. Ками шумно перевела дыхание. Она подняла на Вако взгляд, полный благодарности.
– Ты из бетульских Вако? – спросил дон Тибур.
– Д-да, – с трудом выговорила Ками. После кляпа язык и губы плохо слушались. – Мой дед Адран – двоюродный брат гранд-дона Акраганта.
– Я третий сын гранд-дона Акраганта. Ты, значит, моя троюродная племянница, – заключил дон Тибур.
Камерина просительно улыбнулась.
– Дядя, вы меня не отцепите?
– Нет, племянница. Рано еще. И даже срам не прикрою, – родственные чувства не мешали дяде откровенно пялился на ее оголенный низ… ладно, черт с ним, пусть пялится, лишь бы помог. – Как же тебе отец разрешил выйти за холопа?
Дон Тибур прислонился к стене в том углу, где его не видели из окна. Визитка слегка распахнулась, и Ками увидела две револьверные кобуры у него на поясе.
– А как он смог бы мне запретить? Я свободный человек…
– Ха! Была, – ухмыльнулся дядя. – Эх вы, городские… Свобода, свобода… Посмотри на себя! Ты же блядью стала… Барин тебя уже пялил?
Камерина молча кивнула. Слезы опять навернулись на глаза.
– А сейчас кто отодрал?
– Муж.
– Вот же говнюк, быдлячья порода… Ладно, племянница. Ради чести семьи – помогу тебе. Вытащу отсюда… – дон Тибур вдруг насторожился, прислушался. – Кто-то идет сюда. Открывай рот.
Он вернул на место проклятый кляп и тихо скрылся в шкафу. Тут и Камерина услышала быстрые шаги, и узнала походку мужа. Черт. Что ему еще надо?... Аквин вбежал в комнату сильно взволнованный.
– Ками! Ты меня, пожалуйста, прости, – зачастил он, – ты же понимаешь, я не мог поступить по-другому, госпожа приказала, а ее слово закон… Мне жаль, правда жаль, но… короче, позже поговорим. Я о другом. Слушай новость! – он наклонился к самому ее уху и заговорил полушепотом:
– Генерал Рикхар прорвал наш фронт к югу от Татиона. Единственная железная дорога через Гранитные горы, ты понимаешь? Трансгранитная магистраль занята республиканцами. Сообщение с Севером перерезано… Ты понимаешь, а?
Камерина почти не слушала. Она зачарованно наблюдала, как дядя Тибур медленно и беззвучно выдвигается из шкафа… и как заносит для удара руку, на которой поблескивает кастет…
– …Ты понимаешь, что скоро все кончится? На Юге почти нет войск, через полмесяца все пять южных марок будут в руках республиканцев… – Аквин наклонился еще ниже и зашептал еле слышно: – И вот тогда-то мы всех этих донов по деревьям развесим… Барину своими руками причиндалы клещами оторву… За все отомстим… За все, что они делали со мной и с тобой… И заживем как настоящие люди, как граждане – свободно, гордо, достойно…
Дядя резко опустил одетый в кастет кулак на его затылок. Ками зажмурилась. Услышала, как тело мужа глухо и тяжело валится на пол, и только после этого открыла глаза.
– Жить будет, – сказал дон Тибур. Он наклонился над оглушенным Аквином, пошарил по карманам, достал маленький ключ от наручников. – Умеешь ездить верхом?
Ками кивнула, не в силах ничего сказать (хотя от кляпа ее уже освободили). Она смотрела на дядю как зачарованная. Ловила каждый звук. Да, она действительно взяла несколько уроков верховой езды – взяла еще в Бетуле, когда решила уехать с мужем в деревню…
– Переоденься в господскую одежду, – дядя снял браслеты с ее рук. Ками немедленно одернула подол, а потом со стоном облегчения принялась растирать запястья. – Вещи бери только самые нужные. Поедем быстро и далеко.
Дядя освободил ее ноги. Вращая затекшие ступни, Ками сползла с кровати, открыла чемодан, вытащила комплект белья и первое попавшееся платье – то самое сиреневое, свое лучшее, в котором вчера встречала Агилульфа. Подняла на дона Тибура смущенный взгляд.
– Дядя, вы не отвернетесь? – какая-то неуместная кокетливая нотка невольно обозначилась в ее голосе.
– А чего я там не видел? – и Камерина, сама стыдливо отвернувшись, стащила с себя форму горничной. Натягивая трусы, застегивая лифчик, надевая сиреневое платье, она всей кожей чувствовала на себе откровенно вожделеющий взгляд дона Тибура. Неужели ей придется с ним?.. это самое?.. Почему-то эта мысль вовсе не вызвала в ней такого уж сильного внутреннего протеста. Если дядя захочет от нее благодарности… Нет-нет, лучше не задумываться об этом. Ками сунула ноги в туфли, по-быстрому пригладила волосы, надела шляпку и повернулась к дону Тибуру со скромной улыбкой послушной девочки.
– Я готова, дядя.
– Пошли.
Галерея была пуста, двор тоже. Дядя выбрал для побега время вечерней молитвы, когда и господа, и слуги собрались в домовой церкви. Дверь конюшни он даже не стал отпирать отмычкой, а просто взломал коротким, почти незаметным нажимом плеча. В конюшне всегда стоял наготове оседланный мул на случай чьей-нибудь срочной поездки. Дон Тибур подвел его Камерине, а сам вывел из гостевого стойла своего собственного коня.
«Неужели? – в полном ошеломлении думала Ками, когда они неторопливым шагом проехали мимо охранника на воротах. Охранник ее не узнал, а может, не осмелился ни о чем спрашивать одетых по-господски наездников. – Неужели получилось? Неужели она больше никогда не увидит этот поганый бордель под названием Старые Кипарисы? Дядя Тибур, конечно, поможет ей добраться до Бетулы, до родителей. Ну а Аквин… Нет. Пока еще слишком больно думать об Аквине».
Платье совсем не подходило для верховой езды. Камерина сидела, свесив обе ноги влево, и с трудом держалась в седле. К тому же сидеть поротым задом было ужасно больно, да и походка у мула была жесткая… Но все это можно было стерпеть ради главного: она свободна!.. Ну, то есть как свободна? Она в полной власти дяди Тибура, а ведь он, если называть вещи своими именами, бандит. Насколько можно ему доверять? По правде говоря, очень странно, что дядя пошел на ссору с богатой и влиятельной семьей Гайна-Агилульфов. Ради чего? Только чтобы спасти сомнительную честь дальней родственницы, о существовании которой он не знал еще вчера? Как-то это все непонятно… Ладно, лучше не думать об этом. Глядя на то, как в седле перед ней уверенно покачивается сильное тело дона Тибура, Ками решительно отогнала все сомнения.
Они проехали через рощу кипарисов, в честь которых усадьба получила свое название. Гигантские темные обелиски, они были старыми уже четыреста лет назад, когда на этой земле поселился первый владетель из рода Гайна… Затем всадники миновали деревню в окружении полей и оливковых рощ. Дорога пошла вверх, потом вниз через гряду холмов, засаженных виноградом. Солнце садилось, навстречу поднимались уставшие работницы с хлопковых полей. По команде охранников они сошли с дороги, пропуская всадников. После спуска Ками и дон Тибур долго ехали через хлопковые поля, а затем дорога опять пошла в гору.
Плодородные земли кончились, потянулась сухая каменисто-пыльная пустошь, поросшая кустиками чапарраля. Тусклое багровое солнце закатывалось. Кусты и телеграфные столбы отбрасывали бесконечно длинные тени.
– Долго нам еще ехать? – спросила Камерина, морщась. Несчастная задница, отбитая сначала шлепалкой, а потом еще хуже седлом, болела уже просто нестерпимо.
– Недолго, – дядя отправил в рот пластинку жевательного табака.
– Где мы заночуем? – насколько Камерина помнила здешнюю географию, пустошь тянулась миль на двадцать до деревни Сухая Падь, что на полдороге между Вороньим Оврагом и Старыми Кипарисами. – В Сухой Пади?
– Где места хватит ноги вытянуть.
– Дон Тарент ведь тоже по этой дороге едет? – сообразила Ками.
– Догадливая, – дон Тибур флегматично жевал табак.
– А вдруг мы с ним встретимся?
– Это хорошо бы.
Они въехали на мост через глубокий овраг, копыта зацокали по известняковым плитам. У Камерины появилось нехорошее предчувствие.
– Дядя, вы же не хотите меня отдать дону Таренту?
– Нет.
– А зачем вам с ним встречаться?
– Есть разговор. Тебя не касается… Тпр-ру! – дядя остановил коня. – Вот здесь его и дождемся.

Они встали где-то в четверти мили после моста, в узкой лощине между крутыми холмами. Быстро сгущались сумерки. Дорога здесь делала резкий поворот, огибая почти отвесный скальный мысок холма. «Место не просматривается, – поняла Камерина. – Тот, кто едет навстречу, выскочит из-за скалистого мыска, и не увидит их с дядей до последней секунды… Чего он на самом деле хочет, этот дядя? Слова не вытянешь…». Дон Тибур между тем спешился, и Ками тоже со стоном облегчения сползла с седла. Задница, наверное, превратилась в сплошной синяк. Неужели ей опять придется садиться на это орудие пытки?..
Дядя между тем распахнул визитку, расстегнул брюки, безо всякого стеснения достал свой инструмент и пустил мощную струю в дорожную пыль. Камерина поспешно отвела взгляд… но успела заметить, что размерчик у дона Тибура в висячем состоянии побольше, чем у мужа в стоячем. М-да… какого же размера это чудовище будет, когда встанет?.. и неужели влезет?.. Хотя какое мне дело! Ками отогнала от себя непристойные мысли и отошла подальше.
– Нравится, а? – самодовольно проговорил дядя и повернулся к ней лицом. Стряхнув с конца капли, неторопливо убрал член в штаны и стал застегивать ширинку. – Не больно-то заглядывайся, его еще заслужить надо…
– Дядя, вы пошляк! – Ками оскорбленно отвернулась. Ей тоже хотелось писать, но она ни за что не стала бы у него на глазах, а спрятаться было негде. Или отойти за эту скалу?..
– Куда? – остановил ее дядя. – Он уже близко. Слышишь?
И правда, теперь и Ками слышала приближающееся тарахтение мотора. Она сделала шаг назад, невольно зашла за спину дяди Тибура… Из-за поворота показались фары автомобиля, в сумерках они слепили глаза. Ками зажмурилась…
…И взвизгнула, и зажала руками уши, когда рядом с ней оглушительно бабахнул выстрел. Второй. Третий. Машина с грохотом и звоном во что-то врезалась, мотор замолк, и свет фар погас.
Оцепеневшая Ками открыла глаза.
Ореховый кабриолет Агилульфа стоял, уткнувшись в телеграфный столб смятым в гармошку капотом. Шофер неподвижно лежал лицом на руле, охранник откинулся на спинку…
И только толстый человек на заднем сиденье судорожно, с храпом, дышал.
– Идем, – дядя выплюнул табачную жвачку. Дуло револьвера в его руке еще курилось дымком. – Добить надо.
Камерина на негнущихся ногах поплелась за ним. В голове была пустота, сейчас она послушалась бы любого приказа от кого угодно, послушалась бы просто от полного непонимания, что делать… Агилульф полулежал, закатив глаза, и прерывисто дышал. На груди у него расплывалось пятно, которое казалось в сумерках черным.
– Ну что ж, дон Тарент, – произнес дядя. – Низкий вам поклон от Сабаудского картеля. Помните? А заодно от семьи Вако. Вот эту честную женщину из нашей семьи вы изволили оскорбить, и да простит вас за это Бог на том свете, – дядя набожно осенился благим знамением и сунул Камерине в руку теплую рукоятку револьвера. – Добивай, племянница, – спокойно сказал он. – Куда нажимать, знаешь?
Чувствуя, как коленки трясутся и подгибаются, Ками слабо оттолкнула револьвер.
– Нет!
Дядя усмехнулся.
– Что, холопка? Страшно убивать своего барина?
– Нет, но… Зачем я? Я не хочу… Ведь вы можете сами…
Дядя помолчал. Хриплые вдохи Агилульфа становились все судорожнее и все реже.
– Знаешь, – сказал дон Тибур, – чем отличается свидетель от соучастника? Соучастник живет дольше. Намек поняла?
Да, Ками поняла намек, как ни плохо соображала от шока. Она неуверенно взяла тяжелый револьвер, подняла… боязливо направила Агилульфу в лоб… Надо стрелять, он все равно не жилец… Но… Плантатор открыл глаза. Их белки ясно блеснули в густом сумраке.
– Агрономша… – слабо прохрипел он. – Хочешь денег? Тысяча ливров… И свободу тебе и мужу… Не убивай меня… Убей его… Слышишь, холопка? Это приказ…
«А ну соси, блядь!», – вспомнилось Камерине… и во внезапном приливе ненависти она надавила на тугой спуск… зажмурилась… Выстрел оглушительно ударил по барабанным перепонкам, отдача рванула руку с такой силой, что едва не вывихнула из сустава плечо… в лицо полетели какие-то брызги и крошки… Потом она почувствовала, как железная рука дона Тибура разжимает ее сведенные судорогой пальцы и осторожно вынимает револьвер…
– Ну, с почином, племянница, – проговорил дядя. И приобнял ее за плечи, чтобы отвести от машины.
Тогда-то оно и случилось.
Камерина и позже, на холодную голову, не могла поняла, что на нее тогда нашло… а в тот момент рассудок вообще не управлял ее поведением.
Ками развернулась к дону Тибуру, схватила его за лацканы, резко привлекла к себе и впилась губами в его сухие губы, пахнущие табаком, густо колющие усами. Она целовала его так жадно и страстно, как будто впервые встретила после долгой разлуки, а наутро должна была потерять навсегда… и дон Тибур ответил на поцелуй…
Когда его язык властно вторгся в ее рот, а руки задрали сзади платье и стальной хваткой ухватили за ягодицы, Ками ощутила такой прилив жара, такую волну дрожи… Ноги будто сами собой раздвинулись и оторвались от земли… она обхватила ими таз дона Тибура и прижала к себе, и собственным лоном сквозь одежду почувствовала твердость и мощь его гигантского орудия… и застонала так, будто собиралась кончить прямо сейчас…
Он завалил ее на багажник, задрал платье на грудь и одним легким движением разорвал взмокшие трусики… Она ахнула, когда дядя ввел в нее мозолистый палец и резко, ритмично задвигал, расширяя ее, разрабатывая, готовя… Он склонился над Камериной… прямо перед собой она видела его хищно улыбающиеся глаза… Он с грубым нажимом целовал ее губы, мял груди, до боли сжимал соски… а другой рукой быстро и безостановочно долбил снизу… Когда дядя вторгся в нее двумя пальцами, она закричала, кончая от его руки… Но он и не думал останавливаться… он продолжал трахать ее, содрогавшуюся в оргазме… Волна отступила, и тут же набежала новая, выше прежней, второй оргазм немедленно после первого… Никогда в жизни Ками не испытывала ничего подобного. Когда мужчина дал ей несколько секунд передышки, она валялась на багажнике без сил, как выброшенная рыба, глотая ртом воздух и бессмысленно глядя в ночное небо с полной луной…
…А потом он закинул ее ноги себе на плечи и медленно-медленно, по миллидюйму, невыносимо-сладостно-медленно вдавил в нее свое великанское главное орудие… Ощущение было ни с чем не сравнимое... казалось, что вся она, все ее тело раздувается и растягивается, как воздушный шарик… Было больно, но эта боль сливалась с таким яростно-всеохватным наслаждением, какого она не испытывала еще никогда…
– У-у-у… – Ками стонала в голос без перерыва… а дон Тибур погружался в нее, достигая таких потайных глубин, таких заколдованных мест, которых она и представить себе не могла… Он заполнял ее собой, растворял в себе… под его чудовищным натиском она таяла, тлела, исчезала… Он достиг дна и задвигался в ней, медленно наращивая ритм и размах… Прилив и отлив… прилив и отлив… Он убийца, и я убийца, и мы ебемся рядом с трупами наших жертв… но все это не имеет значения… этого просто нет… нет ничего, ни прошлого, ни будущего, есть только этот гигантский хуй, пронзающий меня насквозь, заполняющий без остатка… Воздушный шарик раздулся до отказа… и лопнул… и мир окончательно перестал существовать…
Дядя Тибур застегнул штаны.
– Мы с тобой, племянница, два сапога пара, – он сунул в рот новую пластинку табака и заработал челюстями. – Мне тоже всегда охота потрахаться, когда кого-нибудь убью. Садись в седло. Давай, поживей. Пора нам валить отсюда.

Глава 6. Город
В сосновом лесу темнело. Лара из последних сил тащилась сквозь редкий подлесок из можжевельника. Она брела вслепую, сама не зная куда. Ей больше ничего не хотелось, кроме как упасть и отключиться… но чувство опасности заставляло идти и идти…
А ноги сами собой несли под уклон. Вскоре послышался плеск ручья. Лара жадно напилась, и это немного вернуло ей бодрости. Она вспомнила приключенческие книжки, в которых герои шли по воде, чтобы сбить со следа собак. Сработает ли это? Надо попробовать. Она пошла вниз по ручью, пока ноги не занемели от холода.
Лес погрузился в полную тьму, но Лара слишком устала, чтобы поддаваться ночным страхам. Она нашарила удобное место, настоящую мягкую постель из густого мха, улеглась и свернулась клубком. Сон навалился и вырубил сразу же.
Она проснулась от холода незадолго перед рассветом. Очень хотелось есть. Со вчерашнего обеда во рту не было ни крошки, не считая нескольких кислых виноградин. Надо было уходить из леса, искать жилье, искать еду. Лара пошла вниз по течению ручья – наверняка приведет к какой-нибудь реке, а где река, там люди.
Солнце еще не взошло, когда она добралась до опушки. За лесом начиналась холмистая пустошь, поросшая редким кустарником. Ручеек извивался в глубоком овраге. Лара продолжала идти по бровке оврага, пока впереди не показался старый каменный мост. Мост – это хорошо, это дорога, а на дороге можно поймать машину… Лара призадумалась, в каком направлении усадьба Агилульфа, сориентировалась по солнцу и пошла в противоположную сторону.
Вскоре дорога привела в лощину между скалистыми обрывами холмов. Тут сразу бросилась в глаза разбитая машина. Длинный коричневый кабриолет врезался в телеграфный столб, на сиденьях валялись неподвижные тела. Авария с трупами… ох, нехорошо. Надо поскорее убираться, наверняка скоро прибудет полиция… Лара поспешила пройти мимо… но увидела подсохшие потеки крови, круглые дырки в телах, и узнала человека на заднем сиденье.
Агилульф.
Убит.
Кто-то застрелил его в машине.
Лара пережила четыре взятия Кальмии попеременно республиканцами и роялистами, и давно перестала бояться трупов. Она слишком хорошо знала, что бояться надо живых. Первым ее желанием было сбежать как можно скорее… Но потом в голову пришли другие мысли.
Лара остановилась и прислушалась. Тишина – только слабо шумит ветер да стрекочут кузнечики. Вроде никто не едет. Она подошла к кабриолету. Открыла бокс для бумаг, достала какую-то папку и нашла именно то, что искала – метрики работниц, набранных Агилульфом. Была там и ее собственная метрика, а к ней пришпилен скрепкой ключ от ошейника.
Лара с облегчением отперла и расстегнула свой ошейник. Наконец-то! Надо будет выбросить его подальше, где не найдут. Подумала, порылась еще в папке и нашла сводный список работниц, а в нем и свою фамилию. Список тут же сожгла при помощи золотой зажигалки из кармана Агилульфа.
Труп плантатора уже остыл и окоченел. Прикасаться к нему было почему-то совсем не противно – будто к манекену. Кроме зажигалки, Лара нашла в его кармане бумажник с толстой пачкой ливров и реалов. Какой, однако, приятный подарок судьбы! Кто бы ни убил Агилульфа, это было явно не грабитель… Лара продолжила обыск и под передним сиденьем у охранника нашла дорожную корзинку с едой. Это находку она присвоила с не меньшим удовольствием. Напоследок заглянула в багажник. Судьба продолжала дарить подарки. Лара обнаружила там пакет с платьем – должно быть, шофер или охранник прикупил на Севере подарок жене. Платье было из дешевой бумазеи и аляповатое, розовое в крупных белых цветах, к тому же на размер больше нужного – но выбирать не приходилось. Лара поспешно переоделась, сунула старые лохмотья в корзинку с едой, туда же – ошейник, метрику и деньги, и быстрым шагом направилась прочь.
Через два часа она дошла до деревни Сухая Падь. Туда, к счастью, не успели прийти вести ни об ее побеге, ни о гибели барина. В деревне Лара наняла возчика с тарантасом до уездного городка Кариссы – ближайшей железнодорожной станции. Еще через два часа она стояла на перроне маленького вокзала.
Здесь дежурил полицейский, и ее сердце заколотилось чаще. Но постовой не обратил на девушку внимания, разве что кинул беглый оценивающий взгляд – чисто мужской, а не профессиональный. С напускным спокойствием Лара прошла мимо него к билетной кассе и попросила билет до Кальмии. Тут ее встретил первый неприятный сюрприз.
– Поезда на Север не ходят, – сказала кассирша. – Военные перекрыли Трансгранитную магистраль, – она с сочувствием поглядела на вытянувшееся лицо девушки. – Можно доехать до Бетулы, а там через горы на автобусе. Говорят, автотрасса еще свободна…
Лара вздохнула.
– Когда ближайший поезд до Бетулы?
– Через полчаса.
– Третий класс без багажа, пожалуйста.
Так Лара покинула владения Агилульфа.

Время подходило к полудню, когда она вышла на вокзальную площадь Бетулы. Этот старый и славный город, столица Южного вице-королевства, был гораздо больше ее родной Кальмии. В первые минуты шум и суета оглушили Лару, сбили с толку, как всякую провинциалку. Но скоро девушка пришла в себя, тем более что план действий уже наметила.
В большом универсальном магазине близ вокзала она первым делом купила босоножки. А то здесь, в городе, на ее босые ноги уже недоуменно оглядывались. Затем приобрела несколько подходящих платьев, белье, сумочку и кучу необходимых мелочей вроде расчески. На все ушло около 13 Агилульфовых ливров, и осталось еще около 8.
В туалете магазина Лара переоделась, причесалась, накрасилась и наконец-то почувствовала себя человеком. Из зеркала на нее смотрела прежняя Лара – скромно одетая, но, по всему видно, порядочная барышня. Метрика при ней, список мобилизованных с ее именем уничтожен, она свободна. Осталось только добраться до Кальмии, до родного дома, и всю эту историю можно будет забыть как страшный сон.
Но на автобусной станции ждал второй неприятный сюрприз. Желающих уехать на Север оказалось слишком много. Люди ждали, что республиканский корпус Рикхара вот-вот прорвется к городу. Бетула была первым крупным населенным пунктом на выходе железной дороги из Гранитных гор. В случае прорыва республиканцев она пала бы первой жертвой, а за ней и весь беззащитный Юг. Все, кто имел основания не любить республику, стремились поскорее убраться в роялистские губернии Севера, а туда сейчас ходили только автобусы, да и то военные обещали со дня на день полностью занять дорогу для своих надобностей. Все автобусы на Север были набиты битком, билеты продавались только на послезавтра по несусветной цене – 4 ливра за стоячее место. К тому же ходили слухи, что все 120 миль горного участка – сплошная пробка, что машины стоят в ней сутками, что пассажиры чуть ли не умирают от жажды, и что когда военные начнут расчищать дорогу – просто будут сбрасывать автобусы в пропасть… Одним словом, и этот путь оказался закрыт.
Лара ушла со станции в тревоге и унынии. Что делать? Ей не попасть домой. Не идти же по горным тропам пешком? Она застряла здесь надолго, а деньги скоро кончатся… Значит, надо искать работу.
Она пообедала в дешевой столовой при хлопкопрядильной фабрике. Потом в книжной лавке купила карту города и свежий выпуск «Бетульского Глашатая». В передовицах белели пропуски – работа военной цензуры. Бросался в глаза приказ, напечатанный крупными буквами:

Слухи о занятии мятежниками Трансгранитной магистрали полностью лживы и распускаются агентами противника. Лица, уличенные в распространении подобных слухов, будут караться по законам военного времени.
Военный комендант Бетулы генерал Карнунт ДАУФЕР.

Значит, магистраль действительно потеряна... Но Лару интересовал не первый лист, а последний. Частные объявления. Она выписала адреса и телефонные нумера всех, кто предлагал мало-мальски подходящую ей работу. Потом отправилась на почтамт, оплатила час телефонного разговора и стала обзванивать всех, кто указал нумер в объявлении.
Но нет, судьба определенно перестала ей улыбаться. В трех местах никто просто не поднял трубку. Еще в одном сказали, что лавка закрывается, и продавщица больше не нужна. С последнего номера Лару просто оскорбили. «Северянка? – догадалась по акценту дама, которой требовалась сиделка. – Не возьму. Поищи работу на Веселой улице», – и бросила трубку.
– Ах ты старая кошелка, да чтобы тебя республиканцы повесили, – пробормотала Лара в гудящую трубку. Она еще не знала, что это лишь первое из унижений, какие ей придется встретить в поисках работы. Город был наполнен такими же девицами, ничуть не хуже Лары, что приехали из нищей сельской глубинки за лучшей жизнью. Некоторые вытягивали счастливый билет, но большинство оканчивало путь на Веселой улице… Список телефонов кончился, по остальным адресам нужно было ходить самой.
Настроение становилось все безнадежнее, но Лара не сдавалась. Она наметила по карте кратчайший маршрут обхода адресов и пустилась в путь. Как нарочно полил дождь, впервые за три безоблачных дня на Юге. В своем легком платьице Лара сразу промокла насквозь и мрачно подумала, что такой жалкой мокрой курице точно везде откажут. Так и вышло. Одни заведения были закрыты, в других уже нашли работницу, в третьих захлопывали дверь, как только слышали, что у нее нет рекомендаций… К вечеру, обойдя пешком полгорода под непрерывным дождем, Лара валилась с ног от усталости. Хотелось реветь от отчаяния. Неужели ей придется умереть здесь от голода? Или нищенствовать? Или торговать собой?
Лара уныло ковыряла вилкой безвкусные макароны в фабричной столовой. Уже почти без надежды она перечитывала объявления, когда заметила рекламку: «Мадам Валиа. Бюро работы и знакомств. Фотографическое ателье». Бюро располагалось в соседнем квартале. Не обратиться ли, в самом деле, к посреднику? Лара знала, что большинство таких контор – мошеннические, но вдруг? В ее отчаянном положении нельзя было упускать ни малейшего шанса… И после ужина, пересчитав остаток денег (7 ливров 6 реалов, хватит дня на четыре, если жить в самом дешевом номере), Лара отправилась в это бюро работы и знакомств.
Мадам Норба Валиа оказалась высокой корпулентной дамой лет сорока с гладко зачесанными черными волосами. Платье из малинового шелка казалось слишком ярким для ее возраста, но, впрочем, на Юге все любили яркие цвета. Один короткий оценивающий взгляд – и эта многоопытная женщина все поняла о Ларе.
– Так, милочка, с тобой все ясно. Ты здесь застряла одна, сидишь без гроша, готова на любую работу, но пока что кроме борделя, потому как порядочная. Правильно? – не дожидаясь ответа, Валиа продолжила: – Я тебе сразу скажу: работы нет и не будет. Все закрывают дела и бегут из города. С работой помочь ничем не могу, но ты не унывай: могу помочь со знакомством. Найду мужчину, который согласится тебя содержать. Постоянного мужчину, – мадам Валиа испытующе поглядела на Лару… и та не нашла в себе сил негодующе отвергнуть это недостойное предложение. – Шансы у тебя неплохие, – продолжала женщина. – С полной анкетой и полным пакетом фотографий подберу тебе покровителя за день-два. Денег не возьму – платит мужчина. Ну как? – Лара тяжело вздохнула, и мадам Валиа приняла это за знак неохотного согласия. – Тогда заполняй анкету, – она подала бланк.
Лара пристроилась к стойке и быстро вписала ответы на простые вопросы: имя, возраст, семейное положение… Потом Валиа протянула другую бумагу.
– Вторую часть заполнять не обязательно, – сказала она. – Но прямо скажу, если не заполнишь, то твои шансы близки к нулю.
Во второй части вопросы были уже интимнее. С какого возраста ведет половую жизнь? Число партнеров за всю жизнь? Максимальное количество партнеров в одном акте? Лесбийский опыт? Анальный опыт? (Лара поколебалась: нужно ли учитывать то, что проделывала с ней мадам Дагоберт в комиссии, и решила, что нет). Умеет ли делать глубокий минет? Как часто мастурбирует? Всегда ли испытывает оргазм? Как быстро достигает? Какие ласки ее наиболее возбуждают (вписать нужное)? Над этим вопросом Лара тоже задумалась. Она слишком стыдилась честно написать «принуждение и унижение», но и сочинить ничего убедительного не могла…
– Врать не вздумай! – мадам Валиа погрозила пальцем. – Я тебя насквозь вижу. Не хочешь писать – пропусти, хотя это хуже для тебя…
Лара оставила пропуск. Последний вопрос был: «Желаемый размер посуточной оплаты». Лара вопросительно поглядела на хозяйку бюро.
– Проси 3-4 ливра, – посоветовала та. – Девка ты молодая, красивая, не потасканная… К тому же с манерами, с тобой не стыдно будет и на люди показаться… Не меньше трех. Но с другой стороны, неопытная. Анал вон даже не разработан. Не больше четырех.
Лара вписала усредненные «3 л. 12 р.» и отдала анкету.
– Теперь фотографироваться, – сказала Валиа. – Пошли в студию.
Они перешли в маленькую соседнюю комнатку с осветителем, белым фоном и фотоаппаратом на треноге. Лара здесь накрасилась и причесала волосы, которые почти успели высохнуть. Но платье все еще было мокрое.
– Ничего, так даже лучше, – сказала Валиа. – Сядь на стул. Ногу на ногу. Подол повыше задери, покажи резинки чулок. И на груди расстегни пару пуговиц. Голову наклони набок, взгляд сделай загадочный из-под ресниц, улыбку завлекательную... Снимаю.
Щелкнула камера.
– Этот снимок будет общедоступный, – объяснила мадам Валиа. – Следующие – за предоплату. Так что никто, кроме серьезных клиентов, их не увидит, не беспокойся.
Лара поняла.
– Мне... раздеться? – еле слышно спросила она. После второй анкеты этого следовало ожидать, но она все-таки смутилась.
Мадам Валиа пожала плечами.
– Анкеты с обнаженкой клиенты смотрят в первую очередь. Но если согласна ждать месяцами, можешь не раздеваться, дело твое…
Лара вздохнула и стала расстегивать тугие от сырости пуговицы. Когда она полностью обнажилась, мадам Валиа придирчиво осмотрела ее со всех сторон, испытующе помяла грудь, шлепнула по заду.
– Ну что, тело красивое, упругое, – вынесла она вердикт. – Правильно сделала, что подбрилась… Вот только плохо, что загар неровный – руки-ноги-шея загорелые, остальное нет. А что с попой? Розгами секли?
– Да.
– Это хорошо. Клиенты любят, когда девка к розге приучена… Ладно, давай сниматься, – Валиа дала ей какую-то склянку. – Держи, маслом натрись.
Лара подчинилась. Мадам Валиа внимательно следила, чтобы ни одна укромная складочка не осталась без масляного умащения. Через пять минут, когда все розовое тело девушки скользко заблестело в свете ламп, Валиа начала съемку.
– Встань прямо, – скомандовала она. – Ноги расставь на ширину плеч. Руки за голову. Смотри в камеру. Взгляд, повторяю, загадочный, легкая улыбка, рот чуть-чуть приоткрыт… Снимаю.
Щелкнул объектив, и в ту же секунду прозвенел дверной колокольчик.
– Это еще кто? Подожди, – сказала Валиа и быстро вышла. – Добрый день, господин, – донесся до Лары ее приторно-любезный голос. – Желаете сделать снимок? Подождите минут десять, если вас не затруднит – я должна закончить съемку... – она вернулась в студию, заперла дверь на ключ и сказала Ларе: – Продолжаем. Повернись спиной!
Обомлев от мысли, что за стеной сидит какой-то мужчина и все слышит, Лара покорно развернулась лицом к этой самой стене.
– Ноги расставить, я сказала! – повысила голос Валиа. – Ноги всегда держать раздвинутыми. Ты же в каждом кадре должна показывать, что доступна и на все готова… Ладно. Оглянись на камеру через плечо. Еще раз: взгляд игривый, призывный, губы полуоткрыты! Снимаю.
(щелк)
– Теперь наклонилась, – продолжала Валиа. Она не проявляла ни малейшего стеснения перед другим клиентом, который в соседней комнате, должно быть, затаил дыхание и ловил каждое слово. – Ниже, ниже! Голова на уровне колен! Спину прогни сильнее, попу выпяти. Руками ягодицы раздвинь. Шире, до отказа раздвигай, демонстрируй свои дырки как следует! Голову вбок и взгляд в камеру. Не забывай про соблазнительную улыбку. Губы оближи… Снимаю.
(щелк)
– Ладно, выпрямилась. Опять лицом ко мне. На колени вставай. Сколько можно говорить: ноги шире! Спину прогнула. Сиськи выпятила. Ладонями сиськи приподними. Сожми их немного, чтобы округлились. Соски не закрывай. Голову чуть наклони кокетливо. Про глаза, улыбку помнишь? Снимаю.
(щелк)
– На корточки села. Ноги! Как можно шире ноги! Пальцы в рот засунь. Да-да, посасывай их. Другой рукой трогай письку, как будто дрочишь. Только вид на нее не закрывай. Глаза в камеру. Глаза мне сделай томные и блядские, возбуждение мне изобрази… Ладно, сойдет. Снимаю.
(щелк)
– Работаем дальше. Садись на стул. Одна нога на полу, другую поднять на сиденье. Одной рукой раскрой себе губки нижние, растяни их пошире. Другую руку под ногой пропусти и засунь два пальца в себя. Что ты боишься, ты же не девочка! Глубже суй, до упора! Спину выгни сильнее. Рот пошире раскрой, как будто стонешь. Глаза закати. Снимаю.
(щелк)
– Дальше идем. Возьми с этажерки вон тот, красный, побольше. Села опять в ту же позу. Одну руку опять суешь в письку и дрочишь. В другую руку член, ко рту его, и облизывай. Взгляд на него. Обожающий взгляд, полный желания, ясно? Представь, что это твой любимый мужчина… Ладно, сойдет. Снимаю.
(щелк)
– Теперь полностью в рот его, и сосать. Глубже, глубже! Ты же своему будущему хозяину должна показать, как хорошо отсасываешь! Мелковато… Ну, хорошо. Глаза подняла, взгляд в камеру… Ну, что за взгляд испуганной овечки? Ты же всем видом должна говорить: «Иди ко мне, выеби меня!»… Сосешь, а другой рукой продолжаешь дрочить. Вот так-то лучше. Снимаю.
(щелк)
– Держи во рту, держи… Оближи его как следует, обсоси, сейчас в себя вставлять будешь… Ставь его на пол. Сама садись на корточки и насаживайся на него. Ишь, как легко вошел! Ты что, потекла? Давай глубже садись, до самого низа… Села, хорошо. Одной рукой дрочи клитор, другой грудь ласкай. Голову запрокинь, рот приоткрой, губы облизывай, изобрази мне возбуждение… Хотя уже и изображать не надо… Стой смирно, не надо на нем елозить! Снимаю.
(щелк)
– А ты, однако, та еще блядь, – сказала мадам Валиа одобрительно. – Надо же, как возбудилась… Это очень хорошо, клиентам понравится. Продолжай. Вверх-вниз, вверх-вниз… Давай-ка еби себя энергичнее, чтобы сиськи прыгали! И не забывай в объектив смотреть.
Она то и дело пощелкивала камерой, а Лара – словно забыв и про камеру, и про фотографа – все быстрее и резче скакала на торчащем из пола члене. Откинувшись назад, одной рукой она опиралась на пол, а другой теребила клитор. Она постанывала в сильнейшем возбуждении, разгоряченная даже не столько самой мастурбацией, сколько тем, что мастурбировала по приказу, под чужим надзором, чуть ли не на глазах у незнакомца в соседней комнате... и что эти фотографии увидит любой, кто заплатит небольшие деньги мадам Валиа… о да, что ее вынужденный позор увидят сто человек, тысяча, сто тысяч, увидит весь мир! В нарастающем приближении оргазма Лара непроизвольно свела бедра…
– Ноги врозь! – прикрикнула Валиа. И хотя тело жаждало сжаться, стиснуться вокруг стержня, на который было насажено, Лара повиновалась… Усилием воли она раздвинула ноги, открывая вид камере, ахнула… и невыносимо-сладостный разряд пронзил и сотряс ее всю с головы до пят…
Мадам Валиа сделала последний снимок. Вытерла пот со лба. От осветителей в студии стояла душная жара. Лара обессилено выпустила из себя член, села на пол и некоторое время сидела неподвижно, привалившись к стене, тяжело дыша.
– Вытирайся и одевайся, – сказала Валиа. – Завтра зайдешь после обеда. Все отлично прошло. Не сомневайся, клиент на тебя найдется.
Лара оделась, быстренько пробежала через бюро, стараясь не встретиться взглядом с пожилым господином в сюртуке и котелке, и выскочила на улицу. Уфф, худшее позади!
Что же, теперь у нее появилась хоть какая-то надежда. Конечно, она предпочла бы зарабатывать честным трудом, а не быть содержанкой, но если вариантов нет… А с другой стороны – не сглупила ли она с этими фотографиями? Ведь мужчина не сможет ее уважать после того, как увидит в таких позах. Будет относиться к ней как к проститутке… «Ладно, – решила наконец Лара, – это не мобилизация, никто меня не заставляет, захочу – пойду в содержанки, не захочу – не пойду… А вдруг еще завтра найду нормальную работу?». И, успокоенная этими мыслями, она отправилась в дешевую гостиницу. Там сняла номерок в углу мансарды всего за полтора ливра в день. Под мерное капанье воды с потолка в умывальный тазик Лара заснула как убитая.
Утро выдалось ясное. Она купила свежую газету. На первой странице белело еще больше цензурных пропусков. Там же Лара нашла и заметку об убийстве Агилульфа и жадно прочла, трепеща от страха увидеть свое имя. Но нет, никаких имен не упоминалось. Основные версии были таковы: теракт боевиков Крестьянского союза, заказное убийство по коммерческим мотивам и банальное ограбление. Лара с невеселой улыбкой подумала, что своим мародерством, возможно, пустила следствие по ложному пути, и перевернула «Глашатай» последней страницей.
Там ничего не радовало. Объявлений о работе стало еще меньше. Похоже, люди разбегались из Бетулы кто куда – если не на Север, то хотя бы в более отдаленные марки Юга. Лара все-таки позвонила по паре объявлений, но безуспешно. (Билетерша в синематографе? – Закрылся. – Трамвайный кондуктор? – Вакансия занята). И она окончательно оставила надежду найти честный заработок. Пусть будет так! В содержанки, так в содержанки.
До обеда она бесцельно слонялась по городу. Посидела в саду у вице-королевского дворца, где, как ни в чем не бывало, духовой оркестр играл джаз и прогуливались мамы с детишками. Прошлась по проспекту Унии, главной улице города. Там иллюзия мирной жизни пропала. По проспекту колонной ехали броневики, ревя и чадя зловонным сизым выхлопом. На клепаных бортах были намалеваны необычные для королевской армии эмблемы – рогатые черепа, и надписи: «За короля и атамана Гунтрама!», или даже просто: «За атамана Гунтрама!» Над башней головной машины развевалось черное знамя с красной надписью «14-й отдельный бронестрелковый».
У Лары замерло сердце. Тот самый полк, где служит ее жених, Тавр Витигес… Господи, неужели он в городе, в одной из этих машин?.. Слезы навернулись ей на глаза. Сможет ли она вернуться к Тавру? Примет ли он ее, простит ли, когда все узнает? Неужели так и пойдут прахом все надежды на будущую счастливую жизнь?.. Лара взяла себя в руки. Выбросить из головы. Похоронить и забыть, пока не кончатся все эти испытания…
Из подслушанных разговоров зевак она узнала, что 14-й полк под командованием полковника Гунтрама перебросили с Севера по автотрассе. Он служил подкреплением для чахлых сил обороны Бетулы. Лара пообедала во вчерашней рабочей столовой, посчитала остаток денег (5 л. 10 р.) и снова отправилась в бюро мадам Валиа.
– Ну, девка, тебе повезло, – хозяйка восхищенно покачала головой. – Знаешь, кто тебя берет? Сам генерал Дауфер.
– Кто это? – фамилия показалась смутно знакомой.
– Военный комендант Бетулы. Очень солидный мужчина. И щедрый, судя по тому, какие чаевые мне сверх гонорара положил, – мадам Валиа была в отличном настроении. Кажется, она искренне радовалась за Лару.
Девушка вздохнула. Что ж, вот она и продана.
– Он хоть симпатичный? – спросила она, готовая смириться с любым ответом.
– Не знаю. Сам генерал здесь не был – слишком занятой человек. Прислал адъютанта. Адъютант весьма ничего, – мадам Валиа посмотрела на Лару многозначительно.
– А он женат? В смысле, генерал?
– Да, конечно, причем на знатной особе. Но семья у него на Севере. Кажется, в столице… Ну, да хватит разговоров. Моя работа сделана. Вот тебе пропуск в комендатуру. Зайдешь к нему, представишься и будешь делать все, что он скажет…
…Каков же он из себя, этот генерал Карнунт Дауфер? – гадала Лара по пути обратно в гостиницу. Наверное, немолодой. В республиканской армии бывали и 30-летние генералы, как тот же Рикхар, но в консервативных войсках Его Величества такие карьерные взлеты почти не случались… Если он пожилой, то наверняка любит совсем молоденьких, – размышляла она у себя в номере, выбирая наряд. Надеть, пожалуй, вот это – оно подчеркнет юность… И Лара нарядилась в белые чулочки и воздушно-легкое платье из кремового шелка, все в оборочках и с огромным бантом на груди. Покрутилась перед зеркалом, решила, что похожа на провинциальную школьницу на выпускном балу, осталась довольна собой и направилась на Маркграфскую улицу, в военную комендатуру.
В приемной генерала Дауфера, среди толпы деловито снующих офицеров, пришлось ждать целый час. Адъютант доложил о ней сразу, но Дауфер принял четырех человек, прежде чем вызвал ее в кабинет.
За столом сидел высокий, худощавый северянин лет пятидесяти со строгим сухим лицом, в сером френче с эполетами и орденскими крестами. Его волосы с сильной проседью были подстрижены аккуратным бобриком, усы вытянуты в тонкую нитку. Дауфер говорил по телефону. Он мельком глянул на Лару, сделал жест подойти и продолжал разговор:
– …Не морочьте мне голову. Я подписал ваш расстрельный список еще утром. Все 54 приговора оформлены и посланы вам нарочным. Как вы могли их не получить? Бардак, форменный бардак! Ищите! Все должно быть у вас. Если к вечеру не найдете, возбуждаю служебное расследование, – Дауфер с громким звоном бросил трубку на рычаги. – Идиоты… Мадемуазель Гелимер? Садитесь.
Он указал ей на стул и выдвинул ящик стола. Лара почувствовала прилив жара к лицу, когда генерал достал фотографии… те самые фотографии…
– Я предлагаю вам пять ливров в день, – Дауфер перебирал снимки и то опускал взгляд на очередное фото обнаженной Лары, то поднимал на саму Лару, будто сверяясь, а та сидела перед ним в нелепо-пышном кремовом платье ни жива ни мертва. – Это не считая подарков. Проживание в моей квартире и кормежка, естественно, за мой счет. От вас же требуется полная покорность, – Дауфер задержал взгляд на той фотографии, где Лара облизывала искусственный член и ласкала себя. – Должен сказать, у меня не совсем обычные вкусы. Вам придется терпеть нечто такое, что вам не понравится. Но вы, конечно, имеете право уйти в любой момент, – генерал убрал в стол фотографии и поднял на девушку тяжелый немигающий взгляд. – Вы согласны на эти условия, мадемуазель?
«Я свободна, – напомнила себе Лара. – Я могу уйти, он сам разрешил…». Наверное, лучше всего было сказать «нет» и уйти сразу… но она кивнула, как загипнотизированная… кивнула, как будто фотографии в столе у Дауфера давали ему магическую власть над ее волей… И к тому же она даже в лучшие времена не зарабатывала больше полутора ливров в день…
– Тогда подойдите, – велел генерал. Лара несмелой походкой обошла стол и остановилась перед ним. Чего он хочет, неужели она должна прямо сейчас?.. – Покажите грудь.
Дрожащими пальцами Лара принялась развязывать бант. Дауфер, не теряя времени, запустил ей руку под юбку, сунул сзади в трусы, и она ощутила его жесткую сухую ладонь на своей ягодице. Пока Лара расстегивала платье на груди, Дауфер все с тем же равнодушным выражением лица мял ее попу под трусиками – не лаская, а деловито проверяя на полноту, гладкость и упругость…
– Что ж, вы приятны на ощупь, – вынес он вердикт. – Наклонитесь.
Лара послушно нагнулась. Распахнула полурасстегнутое платье и выпростала груди из лифчика, предъявляя для досмотра и ощупывания… Все так же холодно-испытующе Дауфер погладил, сжал и потискал ее левую грудку. – Благодарю, мадемуазель, ваше тело меня устраивает, – сказал он, наконец. – Одевайтесь.
Порозовевшая Лара принялась поспешно заправлять груди в бюстгальтер. Генерал позвонил в звонок. Вошел адъютант, молодой ротмистр с круглым румяным лицом и закрученными усиками.
– Сигрик, сопроводи даму по магазинам, – велел Дауфер. – Ей нужно достойно одеться. Вот двести ливров. Это мой подарок по случаю начала наших отношений, – пояснил он Ларе. – Не входит в содержание, – и, не слушая, как она невнятно лепечет слова благодарности, вновь обратился к ротмистру: – Потом пообедайте, и ко мне на квартиру. Обустрой и все объясни. Вопросы есть? Выполнять.
– Есть, господин генерал! – Сигрик браво отсалютовал и щелкнул каблуками. – Прошу, мадемуазель! – и галантно подал руку Ларе.
Красная от смущения, она торопливо застегивала пуговицы.
– Побыстрее, мадемуазель, у меня много посетителей, – недовольно сказал Дауфер. – Приведете себя в порядок в другом месте…
И Лара под руку с Сигриком была вынуждена пройти через приемную, полную народа, с развязанным бантом на груди.

«Да, наверное, я падшая женщина, – думала она, покачиваясь на сиденье таксомотора рядом с Сигриком. – Но, черт возьми, я дорогая падшая женщина!». Покупок было так много, что все пакеты с одеждой и бельем, картонки со шляпами и туфлями, коробочки с украшениями не влезли в авто, и пришлось заказывать доставку на дом. Еще никогда она не тратила столько зараз. Двести ливров! Примерно столько ей досталось в наследство от родителей, и она жила на эти деньги полгода… а сегодня спустила за пару часов в таких дорогущих магазинах, в которые и зайти-то побоялась бы одна, без Сигрика. И это было только начало. После магазинов ротмистр повез ее в парикмахерскую – делать модную завивку, а потом обедать в ресторан. В заведение такого уровня Лару приглашали один раз в жизни – Тавр, чтобы сделать ей предложение; а сегодня она приехала в такой просто пообедать. С ума сойти! Еще вчера она бегала под дождем в поисках работы. Еще прошлой ночью спала в лесу, а позавчера горбатилась как каторжница на плантации… И вот – такой безумный взлет! В магазинах и ресторане то и дело встречались знакомые Сигрика, он любезно представлял им Лару как «племянницу» Дауфера, и все эти состоятельные господа и дамы улыбались ей, спрашивали как дела, передавали «дяде» поклон… Все это невероятно кружило голову. Опьяняло сильнее любого вина. Лара понимала, что за все придется платить – уже этой ночью, в постели – но предпочитала не думать о «необычных вкусах» генерала Дауфера… Нет, только не сейчас. Не будем отравлять себе редкие минуты наслаждения жизненным успехом…
После обеда Сигрик отвез ее на квартиру, что снимал Дауфер в роскошном доме на Бульварном Периметре, и провел по всем комнатам.
– Вот это гостиная, – показал он. – Это столовая. Это кабинет г-на генерала, вам сюда нельзя. Это моя комната, а это, м-ль Гелимер, ваше основное рабочее место, – Сигрик открыл дверь в спальню с огромной старинной кроватью под балдахином. Лара поморщилась. До сих пор адъютант не позволял себе таких пошлостей. – Конечно, вам придется работать с г-ном генералом и в других местах, – не унимался Сигрик, – и в ванной, и на террасе, и везде, где ему захочется, но это место главное. Отсюда дверь прямо в ваши личные покои.
Адъютант провел ее в небольшую, но светлую и красиво обставленную комнату с трюмо, диваном и платяным шкафом. Стеклянная дверь выходила на просторную террасу. Та была залита солнцем и заставлена цветочными вазонами.
– Здесь можно загорать, – Сигрик указал на деревянный шезлонг посреди террасы. – Прошу сейчас этим и заняться. У вас, мадемуазель, простите, загар, как у крестьянки. Нужно выравнивать, – поймав неприятно удивленный взгляд Лары, он пояснил: – Не подумайте, что я лезу не в свое дело, м-ль Гелимер. Г-н генерал поручил мне позаботиться о том, чтобы вы прилично себя вели и красиво выглядели. Что я и делаю в меру сил, – ротмистр улыбнулся обезоруживающе милой улыбкой. – Так что позагорайте, мадемуазель, – повторил он не терпящим возражений тоном.
– Но мы не купили купальник, – вспомнила Лара.
– И не надо его. Загар должен быть равномерным.
Что? Лара подумала, что это неудачная шутка… Но Сигрик смотрел на нее совершенно серьезно и чего-то ждал.
– То есть… вы мне предлагаете раздеться совсем?
– Да, конечно, – ротмистр пожал плечами и развязно добавил: – Вам же не впервой.
Лара смутилась. Генеральская квартира занимала верхний этаж высокого дома, но все равно с мансард на противоположной стороне бульвара терраса отлично просматривалась.
– Н-на меня же все будут пялиться, – она обвела рукой эти мансарды.
– Ну и что? Пусть смотрят и завидуют. Г-н генерал не возражает. Раздевайтесь и устраивайтесь, а я пока разложу ваши покупки, – Сигрик отвесил легкий поклон и ушел.
«Г-н генерал не возражает. А возражаю ли я, никого не волнует», – в досаде подумала Лара. Ну что ж, в условия договора входила полная покорность. Она торопливо разделась донага, оставив на себе только широкополую шляпу. Легла в шезлонг, прикрыла руками лоно и грудь, надвинула шляпу на глаза, чтобы хоть самой не видеть этих соседских окон… Казалось бы, можно расслабиться… понежиться совершенно голой, как дитя природы, под теплым южным солнцем и легким ветерком… Но ощущение того, что кто-то жадно наблюдает за ней, с вожделением разглядывает ее тело, не покидало… и в нем было нечто сладкое… Лара услышала шаги Сигрика и зачем-то теснее прижала к себе ладони.
– Зачем это, мадемуазель? Я же видел вас на фотографиях, – благодушно сказал адъютант. – И верх ваш видел, и низ… У вас прекрасное тело, вам нечего стесняться. Уберите руки, м-ль Гелимер. И кстати, раздвиньте ноги – внутренние стороны бедер тоже должны загореть.
– М-мне как-то неловко, – призналась Лара. «И нельзя ли поменьше пошлить?» – захотелось добавить ей.
– Что неловко? Быть голой в моем присутствии? Привыкайте, мадемуазель. Я, можно сказать, член семьи господина генерала, живу в его квартире, к тому же непосредственно вас опекаю по его поручению. Вам от меня скрывать нечего. Да и скромницу из себя строить как-то смешно… – Сигрик достал сигарету и закурил, не спросив ее разрешения.
– Н-ну хорошо, – Лара неохотно положила руки на подлокотники. Затем расставила ноги, открывая всю себя взорам Сигрика и окрестных жителей. Вновь ей приходилось творить непристойности против воли, по чужому приказу… и от этого она вновь ощутила знакомую зудящую теплоту внизу живота… Нет, нет, не думать об этом…
– А на вас действительно глазеют из мансард, – заметил адъютант. – В основном мальчишки. Один так даже в бинокль. Ох и прибавится у кого-то мозолей на руках… Переворачивайтесь, – скомандовал Сигрик. – Спину и задницу тоже выставляйте позагорать.
Лечь в шезлонге на живот было невозможно. Пришлось встать на его сиденье коленями и опереться на спинку локтями. Сигрик отбросил окурок и довольно хмыкнул.
– А вы чертовски соблазнительны в этой позе, мадемуазель. Ваша грудь прелестна, но ваша попка – это просто два сладких персика. В этой позе вас вечером и опробуем…
Это было уж слишком.
– Ну хватит, г-н ротмистр, – Лара в гневе вскочила на ноги и демонстративно прикрылась. – Я не желаю больше слушать ваши пошлости. Я обо всем расскажу г-ну генералу, а сейчас пустите меня в дом!
В ответ Сигрик легким ленивым движением ударил ее по щеке. Лара ахнула, схватилась за щеку и отступила, в ужасе глядя на молодого офицера… еще совсем недавно такого галантного и предупредительного…
– Ты кем себя возомнила, шлюшка наемная? – ровным голосом проговорил Сигрик. – Ты с хуем во рту фотографировалась, а теперь строишь из себя светскую даму? Ты, блядь, голая передо мной стоишь, а требуешь уважения? Пошлости ей не нравятся… Ночью ты еще не такого наслушаешься, когда мы вдвоем тебя будем драть во все дыры… На шезлонг, в позицию вставай!
– Г-господин р-ротмистр!!
Он хлестнул ее наотмашь по второй щеке. Уже сильно и по-настоящему больно.
– Я сказал, сука, в позицию!
И Лара, закусив губу, опять встала коленями на шезлонг, оперлась локтями на спинку… и взвизгнула, когда Сигрик влепил ей звонкий шлепок по беззащитно подставленной попе… И второй… и третий… Ее, раздетую догола, на глазах у любопытных соседей лупили по заднице – и она ничего не могла с этим поделать! После очередного, особенно крепкого шлепка слезы брызнули из ее глаз… Сигрик остановился. Он подошел к наказанной девушке спереди, взял за подбородок и поднял, заставив посмотреть снизу вверх ему в глаза.
– Ты все поняла, бляденка?
– Д-да… г-господин ротмистр… – выговорила Лара дрожащим голосом.
– Ты поняла, кто ты есть?
– Д-да, господин ротмистр, – она всхлипнула. – Я… я шлюшка наемная, господин ротмистр…
– Что с тобой сделают сегодня вечером?
– Меня… т-трахнут, господин ротмистр…
– Как именно?
– В-вдвоем и во все дыры, господин ротмистр…
– Так-то лучше, – Сигрик сдавил ее подбородок сильнее. – И вот что, ебливая сучка: мне нравятся твои сочные сиськи и твоя упругая жопа, а твой рот просто создан для отсоса хуев… Что ты должна ответить на такой комплимент? Не «хватит говорить пошлости», а что?
– С-спасибо, господин ротмистр?
– Молодец, сообразительная, – Сигрик одобрительно потрепал ее по щеке. – Загорайте до заката, мадемуазель, а потом начинайте готовиться к ночи бурной любви. Вымыться, подбриться, сделать клизму, надушиться, накраситься. Форма одежды – чулки с поясом, туфли на шпильках, коктейльное платье… Ничего я не забыл? Ах, да, – Сигрик деловито просунул ей руку между ног. Лара вздрогнула и сжалась, когда его большой палец бесцеремонно вторгся в ее влагалище. – Так я и думал – мокрая, – и адъютант, насвистывая, ушел в дом.

Генерал Дауфер вернулся поздно вечером. Лара встретила его в передней, одетая в точности по инструкции – одновременно парадно и неприлично. Коротенькое черное платье не доходило до верха чулок и позволяло видеть кружевные лямочки пояса. Глубокий и узкий треугольный вырез целиком обнажал ложбину между грудями и их внутренние покатости, ясно демонстрируя отсутствие лифчика; а сквозь боковой разрез платья на бедре было видно, что и трусиков на ней нет. В таком виде, цокая по полу высоченными шпильками и покачивая бедрами, Лара подошла к генералу. Она улыбалась ему скорее заискивающе, чем соблазнительно. Лара ждала от генерала чего угодно: что он прямо сейчас в прихожей ее нагнет и отымеет, а может, изобьет… но Дауфер лишь окинул ее беглым взглядом и галантно поцеловал руку. Он выглядел усталым.
– Принесите нам бренди, м-ль Гелимер, – сказал он и прошел в курительную комнату.
Они с Сигриком расположились в глубоких кожаных креслах и закурили. Лара принесла им выпить и, поскольку ее не прогнали, тихонько присела на подлокотник дивана поодаль – «Вдруг понадоблюсь?». Но мужчины не обращали на нее внимания, у них был серьезный разговор.
– Можешь меня поздравить, Сигрик, – сказал Дауфер. – Пришел приказ главкома. Я больше не комендант города, я командующий Первой Южной дивизией.
– Ну-у… если это повышение, то поздравляю, г-н генерал, – адъютант неуверенно поднял рюмку. – Но что-то я не слышал о такой дивизии.
– Ее пока и не существует. Я должен ее сформировать. Из этого 14-го полка, который нам прислали, и местных частей. – Дауфер поморщился. – Должен сказать, местные части просто тыловой мусор, а 14-й полк – бывшие анархисты. Их командир, так называемый полковник Гунтрам, воюет за нас только потому, что не поладил с республикой. Повадки у него до сих пор бандитские. Он считает полк своей личной армией, держится, как король и ни в чем не желает мне уступать. Теперь понимаешь, с какими людьми приходится оборонять Юг? Этот бесполезный сброд, эта предательская сволочь – все, что у нас есть. А на нас идет корпус Рикхара.
– С Севера больше подкреплений не будет? – озабоченно спросил Сигрик.
– Нет. Северные войска стягивают к Татиону. Там готовят большое контрнаступление, будут отбивать город назад. Наш участок считается второстепенным.
– Против Рикхара? – Сигрик поперхнулся бренди. – Второстепенный?
– Рикхар, безусловно, гений, – Дауфер выдохнул длинную струю дыма. – Его Татионская операция войдет в учебники. Но он опьянен успехом и переоценил себя. Он загнал весь свой корпус на Трансгранитную магистраль, в горы, в каменный мешок. В этом положении он беспомощен. Он будет стремиться выйти на равнину и развернуть войска, иначе ему не захватить Бетулу, – Дауфер помедлил. – Я ему не дам такой возможности. Я выступлю в направлении гор, закреплюсь и заблокирую ему выход на равнину. Моя задача – удерживать позиции, пока наши не начнут контрнаступление на Татион. Тогда Рикхару либо придется вернуться на Север, либо наши его отрежут от основных сил республики и зажмут в горном мешке.
– Он будет прорываться через нас. Наших сил достаточно?
– Если Гунтрам со своими бронестрелками не переметнется, то да.
Офицеры помолчали.
– Неважно выглядите, г-н генерал, – сказал Сигрик. – Вам надо расслабиться, снять напряжение. Предстоят горячие деньки.
– Ты прав, – кивнул Дауфер. И оба офицера, не сговариваясь, посмотрели на Лару.
Она нервно прикусила губу. Вот сейчас и начнется то, к чему она так долго готовилась… Неужели они действительно возьмут ее вдвоем?.. Лара робко улыбалась и переводила взгляд с Дауфера на Сигрика и обратно. Они чего-то ждали от нее, какого-то первого шага, но она понятия не имела, что делать…
– Я… я г-готова, господин генерал, – наудачу проговорила она. – Я п-помогу вам расслабиться, если вам будет угодно…
Дауфер отставил рюмку и глубже развалился в кресле. Поманил ее пальцем.
– Ползите сюда, мадемуазель.
Чувствуя себя ужасно глупо и неловко, Лара опустилась на четвереньки и поползла. Перед расставленными ногами Дауфера в высоких кожаных сапогах она остановилась. Подняла на генерала вопросительный взгляд. Что дальше? Он прикажет ей пососать? Лара облизнула губы, ее взгляд невольно сполз на ширинку серых форменных бриджей Дауфера… Усилием воли она заставила себя посмотреть ему в глаза… Но генерал даже не глядел на нее.
– Сигрик, скажи, как она вела себя сегодня?
Адъютант сделал печальное лицо.
– Довольно скверно, г-н генерал. Я бы даже сказал, бесстыдно.
Лара даже рот открыла от изумления. Дауфер нахмурился:
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, во-первых, как только пришли домой, она сразу разделась догола и пошла загорать на террасу в таком виде. Не стесняясь ни меня, ни соседей. И задом кверху полежала, и передом... Хоть я и говорил: «Постыдитесь, мадемуазель, на вас дети смотрят…».
Лара ахнула от возмущения. Невероятно! Неслыханно!
– Господин ротмистр!.. – она испепелила его яростным взглядом.
– Помолчите! – резко одернул ее генерал. – Дайте ему договорить! – и вновь обратился к Сигрику: – Это все?
– Если бы, г-н генерал… – мерзавец Сигрик откровенно упивался наглостью собственного вранья. – Я когда увидел, какая она бесстыдница, решил проверить: а насколько она вам верна, г-н генерал? Ну, и немного с ней пофлиртовал, да специально повел себя нагло и вульгарно…
– Господин генерал! Дайте мне сказать! – взмолилась Лара. Она в ужасе видела, что Дауфер слушает негодяя сочувственно и доверчиво…
– Молчать, я сказал! Ну, Сигрик? И что она?
– Она, я бы сказал, проявила ко мне благосклонность… Когда я сделал комплимент ее попке, у м-ль Гелимер даже щеки раскраснелись от удовольствия. Тут же позволила мне пошлепать ее по голому задку, опять-таки на террасе, у всех на глазах. А когда я сказал, что ее ротик просто создан для минета – знаете, что ответила м-ль Гелимер? Что она шлюшка, что хочет нас обоих, чтобы мы ее оттрахали во все дыры… ну и дала снизу себя потрогать. Была мокрая, г-н генерал.
Лара тяжело дышала. Она не могла найти слов от возмущения. Какая неслыханная, какая наглая и подлая клевета!
– Да как… Да как вы смеете, г-н ротмистр! – она вскочила на ноги. – Как вы смеете лгать мне в лицо?! Г-н генерал, я клянусь! Клянусь, он сам меня заставил все это делать!..
– На пол! – рявкнул Дауфер таким поставленным командирским голосом, что она в ужасе упала на четвереньки и чуть ли не вжалась в пол. – Приказа встать не было! Сигрик, это все?
Адъютант встал с кресла с видом праведного возмущения.
– Так точно. Но, г-н генерал, вы слышали – эта особа назвала меня лжецом. Она оскорбила меня. Разрешите с ней поговорить?
– Разрешаю.
Тогда Сигрик шагнул к Ларе, схватил ее за волосы и рывком подтащил к себе, заставив взвизгнуть от боли.
– Встать, сучка, – держа ее за волосы и глядя в глаза с холодной яростью, Сигрик сильно хлестнул ее по губам. – Ты назвала меня лжецом, меня, офицера Его Величества… Да знаешь ли ты, что за такое оскорбление убивают на месте? – он наотмашь ударил ее по щеке. – Ну-ка повтори! Я солгал?
(Пощечина)
– Солгал?
(Пощечина)
– Солгал?
От боли, ужаса и смятения Лара потеряла дар речи. Она только разевала рот, как рыба, и глотала воздух, не в состоянии выговорить ни слова… От непрерывных затрещин звенело в ушах, перед глазами плыли круги, лицо горело, но удары все сыпались…
– Сигрик, отставить, – донесся как сквозь вату спокойный голос Дауфера. – Дайте ей передышку. Скажите мне теперь, м-ль Гелимер – Сигрик действительно солгал?
– Н-н-нет, нет, нет… – Лара отчаянно замотала головой. Все что угодно, лишь бы прекратилось это избиение…
– Значит, вы и вправду вели себя так непристойно?
Лара молчала. Голова не работала, все мысли путались… Чего они хотят от нее, боже? Какие слова она должна сказать, чтобы ее оставили в покое?... Может, она и правда вела себя непристойно?... Она разревелась, не выдержав напряжения…
– Молчите?.. Сигрик, продолжай!
– Есть, г-н генерал! – Сигрик сдернул платьице с ее плеч, обнажив груди, и хлестнул по левой, да так, что Лара взвыла от боли. – Ну что, блядь, я солгал? – он вздернул ее голову за волосы, заставив смотреть в лицо.
– Нет! Нет! – прорыдала она, в ужасе и мольбе глядя на это круглое румяное лицо с завитыми усиками… Но Сигрик продолжал осыпать затрещинами ее несчастные грудки, справа и слева, сверху и снизу… В его глазах играло глумливое веселье. – Это я!.. Я солгала…
– Повтори, сучка!
– Я солгала… Я виновата… Я вела себя непристойно… – сейчас Лара уже и сама в это верила, заставила себя поверить. – Простите меня, г-н ротмистр… Только, пожалуйста, прекратите… Больше не надо… пожалуйста…
Сигрик оставил в покое ее истерзанные груди, выпустил волосы. Лара уселась на пол и заревела. Она чувствовала невыразимое облегчение… и совершенно искреннее раскаяние. Она так виновата!… Она оскорбила г-на ротмистра, вызвала недовольство г-на генерала… Сейчас ее, конечно, накажут. Придется потерпеть, но что делать, она действительно ужасно провинилась… Как ей не было стыдно загорать голышом и благосклонно принимать комплименты Сигрика?.. А главное, как она посмела в лицо обвинять его во лжи?..
– Это было великолепно, Сигрик, – проговорил Дауфер. – Отличный спектакль… М-ль Гелимер! – он снова нахмурился. – Вы незаслуженно оскорбили моего адъютанта. Теперь вы должны дать ему удовлетворение.
Это Лара поняла. Она всхлипнула и вытерла слезы.
– Да, конечно, г-н генерал.
Она послушно подползла к Сигрику, устроилась между его расставленными ногами и потянулась к ширинке ртом. С самодовольной улыбкой адъютант расстегнул бриджи и высвободил слегка напрягшийся член. «Господи, что я здесь делаю? Что я позволяю с собой делать?..» – мелькнула и погасла без следа последняя здравая мысль… Мясистый, толстый, но еще мягкий отросток с прозрачной каплей на кончике покачивался в руке Сигрика перед самым ее лицом. «Я виновата, я должна удовлетворить г-на ротмистра…». Лара несмело взяла губами эту терпко пахнущую мужскую плоть… впустила чуть глубже, чувствуя, как под ее языком она твердеет и набухает… коснулась языком и начала неуклюжие сосущие движения…
Всего четвертый раз в жизни она принимала в рот мужской член, четвертый раз после жениха и тех двух насильников…
Лара никогда не была доступной девушкой. Она почти полгода встречалась с Тавром, прежде чем легла с ним в постель, да и то потребовала, чтобы сначала они обручились. И даже потом Тавру всегда приходилось ее упрашивать. А уж когда он осмелился попросить, чтобы Лара поласкала его ртом – она в гневе едва не дала ему отставку. «Как ты посмел, извращенец? Я что, по-твоему, шлюха?». В конце концов она все-таки с отвращением согласилась на минет, но лишь потому, что на следующий день парень уходил в армию… От нахлынувших воспоминаний Лара едва не разревелась опять… Где теперь ее неприступность? Где ее честь? Она стоит на коленях перед мужчиной, которого сегодня впервые увидела, который только что избил ее и довел до слез, и отсасывает ему на глазах у другого мужчины… Лара спохватилась и подняла взгляд исподлобья на Сигрика. Как у него настроение, не сердится ли, не захочет ли ее снова побить?.. Но, кажется, г-н ротмистр был совершенно доволен…
А Дауфер наклонился над нею сзади, задрал подол и пару раз шлепнул по внутренним сторонам ляжек, принудив расставить ноги шире. Лара почувствовала, как два его жестких пальца касаются ее губок, раздвигают, проникают, ищут вход… И замычала от боли, когда генерал резко и глубоко вторгся в ее до сих пор сухую и сжатую норку. Сигрик застонал сквозь зубы.
– Еще, еще, г-н генерал… Делайте ей больно!… Она так сладко сжимается и дергается… А ты смотри мне в глаза!
И Дауфер быстро, жестоко заработал пальцами, долбя на всю глубину... но этого было мало... Лара почувствовала, как его большой палец нащупывает ее анус... и содрогнулась от боли, когда он с нажимом ввернулся внутрь и задвигался в унисон... А Сигрик опять схватил девушку за волосы и резко, размашисто задвигал ее головой. Лара уже больше не сосала – ее трахали в рот... она давилась и задыхалась, непрерывный мычащий стон рвался из ее груди… Наконец Сигрик оттолкнул ее голову и вышел изо рта, не кончив.
– Достаточно, – сказал он. – Приберегу сперму на потом. Морально я удовлетворен, г-н генерал. Я принимаю ваши извинения, м-ль Гелимер. Ну что, продолжим в спальне?
– Продолжим, – Дауфер вытащил из Лары пальцы. – Встать.
Она с трудом поднялась на ноги, тяжело дыша. Рот был полон соленой слизистой смазкой Сигрика. Внизу ломило и жгло, но это было терпимо, те бабы в поле мучили ее сильнее, а главное, нарастающее возбуждение заглушало боль… И все же Лара понимала, что это только начало… и в страхе глядела на Дауфера… А тот задрал ей платье спереди и заткнул подол за чулочный пояс, потом точно таким же способом оголил зад.
В таком виде, более непристойном, чем полная нагота, она стояла перед двумя офицерами и в тоскливом страхе ждала новых приказаний. Мужчины молча курили и разглядывали ее, словно карту военных действий, как будто методично планировали разгром противника – разгром, максимально болезненный для нее и максимально приятный для них…
– Ступай на террасу, – наконец сказал Дауфер, – и там ласкай себя. Когда я приду из ванной и позову тебя в спальню – чтобы была возбужденная и влажная. Сама понимаешь, чем больше смазки, тем лучше. Ебать тебя будем долго. И жестко, – он встал с кресла, громко хрустнув немолодыми суставами.
– Слушаюсь, г-н генерал, – прошептала она.

Глава 7. Месть
Весь день Аквин Одило пролежал с компрессом на голове – от вчерашнего удара кастетом он получил сотрясение мозга. Теперь его постоянно тошнило, да так качало, что несчастный не мог встать на ноги. Добрая донна Галатия заботилась о здоровье своих слуг, поэтому к Аквину приставили сиделкой горничную Мирину. От нее-то агроном и узнал невероятную новость.
Агилульфа убили! (По этому случаю Мири была обязана носить, в дополнение к форме горничной, черную бархотку на шее). Кто убил – точно неизвестно, но судя по всему, дон Тибур Вако – человек чести, перед тем гостивший в имении. В тот вечер многие видели, как дон Тибур и Камерина вдвоем уехали по той самой дороге, где наутро нашли убитого барина. Зачем убили – никто не знал. Но шептались, что Вако отомстил за оскорбление, нанесенное Камерине.
От этих дел у Аквина голова совсем пошла кругом. С ума сойти! Значит, вся эта болтовня жены о родственниках – людях чести – оказалась правдой? Что же теперь? Конечно, донна Галатия будет мстить, она обязана по обычаям... и не попадет ли под удар он сам? Ведь именно по его вине девушка из семьи Вако стала служанкой Агилульфа... Не решит ли госпожа, что это он заварил всю кашу?
Но думать об этом не хотелось. А главное, от забот Мири и ее неподдельного сочувствия отступали все тревоги. Эта милая девушка, простая и жизнерадостная, искренне жалела Аквина. «Бедненький господин агроном! – приговаривала она, поя его бульоном из ложечки. – И жена сбежала, этакая стерва, и голову повредили... Но ничего, все наладится. Вы кушайте, кушайте, мой хороший».
Аквин быстро заметил, что ласковая сиделка заглядывает к нему чаще необходимого, засиживается слишком долго и ухаживает сверх всякой меры. Да еще и явно красуется своими девичьими прелестями – крутится и наклоняется во все стороны так, чтобы невзначай показать и грудь в глубине декольте, и попку, едва прикрытую платьишком. Ничего не скажешь, эта вертлявая смугляночка была чертовски аппетитна, да еще и чем-то похожа на жену, даже именем – Мирина и Камерина... Вечером, когда Мири сидела у него на кровати и кормила ужином, Аквин как бы нечаянно положил руку ей на голое бедро. Горничная вздрогнула и смутилась, но сделала вид, что ничего не заметила... Аквин еще скверно себя чувствовал и не стал развивать успех.
На следующее утро ему стало гораздо лучше. Когда Мирина принесла завтрак, она смотрела уже таким откровенно влюбленным взглядом, что Аквин не сдержался. Улучив момент, когда горничная наклонилась поправить ему подушку (и нависла над самым лицом полуобнаженными, вздрагивающими грудями), он обнял ее за поясницу и повалил на кровать.
– Ай! – радостно взвизгнула Мири. – Да вы совсем поправились, господин агроном! Ну-ка пустите! – воскликнула она с наигранным возмущением. Аквин не держал девушку. Но та встала не сразу, а позволила ему несколько лишних секунд ощущать дразнящую близость ее горячего молодого тела. – Нехорошо себя ведете, господин агроном! Вот я госпоже пожалуюсь! – довольно сказала она, вставая и одергивая подол. – Вы лучше послушайте вот что. Завтра похороны. Съедутся много гостей – все знатные господа нашей марки. Так что завтракайте сами, мне недосуг – столько хлопот с этими похоронами! Я еще приду, – и Мири выпорхнула из комнаты, послав Аквину многообещающий взгляд через плечо. – А, чуть не забыла! – она опять заглянула в дверь. – Сегодня полицейские ходят по дому, всех допрашивают. Вас тоже допросят. Так вот: барыня велела ни слова о доне Тибуре не говорить.
– Это еще почему?
– Как почему? Это у барыни семейное дело с Вако. В такие дела между знатными семьями полицию не впутывают, не по обычаям это... Ну, короче, о доне Тибуре ни слова. И что ваша жена сбежала, тоже помалкивайте, – и Мири убежала, звонко шлепая босыми пятками по каменным плитам.
Действительно, днем заглянул полицейский следователь. Аквин просто сказал, что ничего не знает – упал с коня, ушибся, слег без памяти. Полицейский этим удовлетворился. Допрос он вел явно для галочки и, похоже, сам опасался узнать что-нибудь лишнее – что-нибудь такое, что впутало бы его во вражду двух знатных домов. Следователь ушел, а ближе к вечеру опять заскочила Мирина.
– Бедненький, вам солнце в глаза светит! – сказала она, закрывая жалюзи. Развернулась и, покачивая бедрами, подошла к постели больного с загадочной улыбкой на губах.
– Иди ко мне, сладкая! – Аквин раскрыл руки ей навстречу.
– Иду, иду... Экий вы баловник! – Мири уселась рядом, Аквин привлек ее к себе, и их губы встретились в коротком и жарком поцелуе. – Милый мой, милый, – зашептала служанка ему в ухо, – ты с первого взгляда сердце мое пленил, погубитель... Нет! Сейчас нельзя, – она довольно резко отпихнула Аквина, когда он попытался повалить ее на кровать. – Я барину принадлежу... а за измену ох как накажут и тебя, и меня!
– Да ведь барина больше нет!
– Теперь мой барин – дон Дардан, – объяснила Мири. – Сын... ах, негодник, что ты со мной делаешь! – она легла на грудь Аквина и прикрыла глаза, млея в его объятиях, а тот жадно оглаживал ее попу без трусов под короткой юбочкой. – Сын дона Тарента – вот кто мой барин, хоть ему и 12 лет.
Аквин вспомнил, что этот мальчик вроде как учится в каком-то придворном кадетском корпусе.
– Он что, приехал?
– Нет, не смог. Все дороги на Север закрыты. Говорят, публиканцы наступают на Бетулу... Ай, пусти, бесстыдник! – она решительно оттолкнула Аквина, который уж слишком дерзко ласкал ее между ног. – Нельзя нам сейчас!
– Сейчас нельзя, а потом?
– Если хорошо послужишь, госпожа тебя наградит. Попросишь – меня в награду пожалует... – Мири вновь нежно прильнула к нему всем телом. – Ах, мой голубчик, только об этом и мечтаю, ночами не сплю! И чем ты околдовал меня, несчастную?
– Давай по-быстрому! – возбужденно прошептал Аквин. – А? Никто не узнает! – он схватил ее руку и прижал сквозь одеяло к своему напряженному члену. – Смотри, как я тебя хочу!
– Нет-нет! – Мирина отдернула руку. – Сейчас траур, это великий грех! В другой раз, может быть... – она ловко вывернулась из его объятий и встала. – Ну, я пошла. Госпожа сказала, ты уже здоров, так что я тебе больше не сиделка. Помнишь? Завтра похороны. Ты тоже должен прийти. Ну, до свидания, милый, люблю тебя! – и, чмокнув Аквина на прощание, Мири выбежала танцующей походкой.
Позже, перед сном, Аквин хорошенько подрочил на нее. Он воображал, как стаскивает платье с этой влюбленной простушки, как она упирается и лепечет: «Не надо, грех», как он валит ее в постель, голую, разгоряченную, сдавшуюся... как лапает ее сладко напрягшиеся груди, как задирает ноги и властно входит к ней туда, в жаркую влажную тесноту... Но воображение как-то незаметно, бессознательно подменило образ, и вот уже под ним стонала, выгибалась, стискивала чрево в судороге наслаждения не Мирина, а Камерина... Ясно, будто вживую, видя перед собой блаженное от оргазма лицо жены, Аквин разрядился в кулак, вытер ладонь о простыню и вскоре заснул крепким сном младенца.

Похороны тянулись весь день.
Донна Галатия Гайна-Агилульф и старая донна Тимея, одетые в траурные черные платья и черные мантильи, стояли в воротах семейного кладбища. Вдова держала за руку заплаканную Эри, тоже во всем черном. По обеим сторонам дороги, ведущей на кладбище, выстроились крестьяне и слуги. Гости чинно подходили один за другим между шеренгами холопов, целовали Галатии руку, с официально-скорбным видом говорили пару положенных фраз. Покойный дон Тарент был непопулярным, но все-таки видным человеком, и на его похороны съехалась немалая часть южной аристократии. Молодая вдова давно потеряла счет этим гостям. Они шли и шли.
Донна Галатия, конечно, старалась выглядеть убитой горем. Но в душе она ощущала лишь усталость, неуверенность и страх перед будущим. Между супругами никогда не было любви, но с годами установились ровные отношения деловых компаньонов, партнеров по управлению гигантским аграрным предприятием. И теперь Галатия не представляла, как будет управляться с имением одна, без мужа. К тому же ее вымотали похоронные хлопоты. О, когда же кончится этот поток гостей...
– Донна Галатия! Донна Тимея! Доннина Эритра! Соболезную, – высокий жилистый старик с резко очерченным лицом опасного хищника церемонно поклонился, прижал к груди старомодный цилиндр. – Я Акрагант Вако.
Галатия вздрогнула. Гранд-дон Акрагант... Отец убийцы. Как он вообще посмел явиться на похороны?!
То, что убийство – дело рук Тибура Вако, Галатия поняла сразу. Она и раньше подозревала, что Вако нанес визит не просто из вежливости. Уж очень настойчиво он расспрашивал, по каким дорогам ездит дон Тарент, да через какие деревни. Ну, а связать его внезапное исчезновение (да еще и с племянницей, женой агронома) и убийство дона Тарента додумался бы и последний болван из полиции. Галатия, конечно, ничего не рассказала полицейским. Но, с другой стороны, и оставить убийство безнаказанным вдова не могла. Надо было мстить. Отказаться от мести значило потерять лицо, уронить авторитет перед своими же людьми, в конечном счете, оскорбить святую святых – семейную честь рода Гайна...
– Понимаю ваши чувства, – вполголоса проговорил глава семьи Вако. – Признаю ваше право на вендетту. Даже не сомневаюсь, что вы найдете союзников – как-никак вы теперь самая богатая невеста в наших краях. Но... не советую. По-доброму не советую, – дон Акрагант чуть прищурил глаза. – Ваш покойный муж, да смилуется над ним Господь, не уважал законы и обычаи Юга. Все это знают, и все согласны, что дон Тарент получил то, что заслужил... Я это говорю вот к чему: никто не поставит вам в упрек, если вы откажетесь от мести. Право же, не стоит развязывать войну. Время сейчас и без того трудное...
– Я поступлю так, как велит мне долг, – ледяным голосом ответила вдова. – Извольте пройти.
И позже, когда отец Ликаоний отслужил погребальную службу, она возложила руку на гроб и громогласно объявила:
– Клянусь Богом, клянусь жизнью моих детей, клянусь честью моей семьи, о мой возлюбленный супруг и господин, что твоя гибель не останется безнаказанной. Клянусь, что по всему Югу, от Великих Зыбучих песков до Пиратского берега, от Гранитных гор до Соляных пустынь, я буду искать твоего убийцу – Тибура Вако, и отыщу, и воздам по заслугам. Покойся с миром. Прощай, – поцеловала мертвеца в ледяные губы, кинула в гроб обручальное кольцо и сделала знак могильщикам.
Гранд-дон Акрагант развернулся и ушел, не сказав ни слова. Перед ним боязливо расступались. Остальные гости восприняли это объявление войны со смесью страха и уважения. Некоторые небогатые холостяки даже подходили к Галатии и клялись доставить ей Тибура Вако живым или мертвым. Но эти слова говорились без свидетелей, а значит, ничего не стоили. Донна Галатия не рассчитывала ни на кого, кроме себя.
На следующий день, слегка отдохнув от похоронных дел, вдова принялась за розыск. Она решила начать с допроса Аквина Одило. Агроном мог вывести на след своей беглянки-жены – а уж Камерина-то наверняка была свидетелем убийства и что-нибудь знала о Тибуре Вако.
Донна Галатия вызвала Аквина в розовую лоджию – ту самую, где обычно творила суд и расправу. Молодой агроном был бледен и напуган. Его, конечно, уже допросили о том, что произошло в спальне. Но сегодня Галатия была настроена на более серьезный разговор. И ради пущей серьезности вызвала в лоджию двух охранников и слабоумного здоровяка-экзекутора Окса.
– Но мадам, я все рассказал, – проговорил Аквин, боязливо косясь на их дюжие фигуры. – Я принес жене воды, наклонился вытащить кляп, меня ударили со спины, я потерял сознание...
– Нет, я о другом, – сказала Галатия. – Расскажи все, что ты знаешь о Камерине. Где живут ее родители, другие родственники? Кто ее друзья?
Глаза агронома забегали. Он забормотал, что ничего знать не знает – но так неумело врал, что не обманул бы и младенца. Донна Галатия вздохнула.
– Раздевайся, – велела она. – Будем тебя пытать.
Аквин побелел, но не мог не подчиниться. Трясущимися руками он принялся стаскивать с себя одежду. Через минуту молодой холоп стоял перед госпожой полностью обнаженный, и Галатия невольно залюбовалась его молодым, стройным не по-крестьянски телом... Аквин хорошо помнил правило, общее для мужчин и женщин – когда стоишь голым перед господами, прикрываться не смей – и дисциплинированно держал руки по швам. Молодая вдова чуть задержала взгляд на его мужском достоинстве, что жалко съежилось и будто пыталось спрятаться в курчавой гуще волос. Интересно, каков он в деле? – мелькнула непрошеная мысль. Раньше Галатия никогда не спала со слугами. Это было слишком опасно – быдло не умеет хранить тайну. Но теперь она свободна и может брать в постель кого заблагорассудится... Может, этого агронома? Нет-нет, сейчас не время. Галатия отбросила игривые мысли. Молча она указала Аквину на скамью для экзекуции.
– За что, мадам? – пролепетал он.
– Ни за что, – холодно сказала Галатия. – Это не наказание. Я же сказала, это пытка. Все еще не хочешь говорить? Окс, помоги ему!
С довольным мычанием экзекутор заломил Аквину руку за спину и толкнул к скамье. Агроном не сопротивлялся, но все-таки молчал, пока Окс укладывал его и привязывал.
– Многохвосткой с узлами, – сказала Галатия. – Один раз в полную силу.
Окс размахнулся. Хвосты плети с пушечным ударом впечатались в ягодицы Аквина. Он взвыл. Галатия подождала с полминуты, давая истязуемому время прийти в себя.
– Ну? Будешь говорить?
Но агроном молчал, стиснув зубы. Галатия сделала Оксу знак продолжать. Дебил размашисто заработал плетью. Аквин подвывал и содрогался всякий раз, как очередной удар изукрашивал его задницу новой фигурой багрового орнамента... но Галатия быстро поняла, что он не заговорит. Как и всех крестьянских парней, Аквина нещадно секли с детства. Боль от порки была не то чтобы привычной (привыкнуть к такому невозможно), но знакомой, понятной, она не могла ошеломить и сломать.
Требовались более необычные средства. В арсенале донны Галатии имелось многое. Но ей не хотелось слишком уж калечить это красивое молодое тело.
– Окс, хватит, – сказала она. – Отвяжи, – и позвонила в колокольчик.
Вошла и поклонилась Нисса, дежурная при госпоже горничная.
– Позови Мирину, – велела ей Галатия. Обернулась к Аквину, который с трудом поднимался со скамьи, постанывая и потирая высеченный зад: – Помнишь свою сиделку? Мне верные слуги донесли, что между вами возникла симпатия...
– Нет-нет, мадам! – Аквин в ужасе замотал головой. – Ничего не было, совсем ничего!
– Неужели? – губы донны Галатии тронула ироническая полуулыбка. – Ладно. Сейчас проверим.
Постучалась и вошла запыхавшаяся Мирина – должно быть, ей пришлось бежать через весь дом. Руки у нее мокро блестели – вызов госпожи оторвал ее от мытья полов. При виде голого Аквина черноволосая горничная смущенно потупилась. Служанкам не полагалось заглядываться на мужскую наготу, если, конечно, на то не было прямого приказа господина.
– Подойдите, – скомандовала Галатия двум охранникам, Дрепану и Корнаку. – И ты тоже, Окс.
Мирина тревожно поглядывала на трех мужчин, что окружили ее и Аквина. Все это явно не предвещало ничего хорошего. Зачем ее вызвали в страшную розовую лоджию? Неужели из-за Аквина? Неужели что-то заметили и доложили?.. Все нехитрые мысли испуганной девки легко читались у нее на лице.
– Скажи, Аквин, она была хорошей сиделкой? – невинно поинтересовалась Галатия.
– Да-да, конечно, мадам, никаких претензий, – агроном усиленно закивал. Кажется, ему не хотелось, чтобы Мирину наказывали... Что ж, на это и был расчет.
– Тем не менее, сейчас ее накажут, – продолжила Галатия тем же невинным тоном. – У тебя на глазах.
Мирина ахнула.
– За что, мадам? – жалко пролепетала она. Потом вдруг что-то поняла, хотя и неправильно: – Мадам! Богом клянусь, не было ничего! Все клевета! Я ему слова лишнего не молвила, пальцем не дала себя тронуть!
– А он домогался? – поинтересовалась Галатия. – Но неважно. Я накажу тебя не за это. Ты будешь страдать из-за его молчания, – она говорила это горничной, но смотрела на Аквина. – Пока этот холоп не развяжет язык, эти трое будут тебя насиловать. Когда они устанут, я вызову трех других. Тебя будут иметь во все дыры, пока он не скажет то, что должен сказать...
– Мадам... – простонал Аквин. – Я умоляю... Я ничего не знаю, ничего!..
– Все еще запираешься? Тогда начнем. Раздень ее, – приказала Галатия.
Мирина окаменела. Раньше ее никогда не наказывали таким оскорбительным способом. Агилульф, конечно, не раз заставлял ее ложиться под почетных гостей, но охранникам и прочим холопам строго-настрого запрещалось прикасаться к господским горничным. То, что предстояло Мирине, было не просто изнасилованием – оно было и страшным бесчестием, понижением в статусе от неприкосновенной барской наложницы до общедоступной дворовой девки...
Но воля госпожи свята. Когда Аквин сквозь зубы пробормотал: «Слушаюсь, мадам», и принялся расстегивать ей пуговки на корсаже, Мирина вздрогнула, но не посмела сопротивляться. Она даже сама вытянула руки, позволив стянуть с себя платьице через голову. Обнажить ее было делом недолгим. Минута, и перед госпожой покорно стояли совершенно голые, прекрасно сложенные и до смерти напуганные парень и девушка. Охранники ощупывали их глумливыми взглядами, а дурачок так и вовсе пускал слюну и блуждал рукой в окрестностях своей ширинки. Галатия заметила, что и член Аквина чуть увеличился от раздевания девки и близости ее наготы... Что ж, тем лучше.
– Обнимитесь и поцелуйтесь, – приказала госпожа. Холопы подчинились... и Мирина так охотно и нежно обвила руками шею молодого человека, так страстно прижалась полными грудями к его мускулистой груди, а своим гладким лобком к его волосатому, что Галатия все окончательно поняла. – Продолжайте, – велела она, – целуйте друг друга, не останавливайтесь! Ласкайте смелее! Аквин, погладь ей попу! Мири, возьми в руку его член! – и только когда увидела, что Аквин не на шутку завелся, и его орудие, кстати, немаленькое, напряглось в ладони Мири до полной готовности, скомандовала: – Стоп! Отойти!
Тяжело дыша, агроном выпустил из объятий и оттолкнул нагую, жадно льнущую к нему смуглую красавицу. Грудь Мирины тоже вздымалась от возбужденного дыхания, глаза влажно смотрели на Аквина... Несомненно, эти двое были готовы немедленно, хоть у всех на глазах, заняться любовью друг с другом. Галатия ощутила укол странного чувства – то ли жалости, то ли зависти...
– Аквин! – сказала она. – Последний раз говорю с тобой по-доброму. Жену ты потерял безвозвратно, а этой девке ты нравишься. Хочешь, будет твоей? – Мири счастливо ахнула... но Аквин только опустил голову и отвернулся. – Не хочешь, – заключила Галатия. – Ладно. Тогда проведи девку по охранникам. Пусть каждый ее для начала полапает – а ты держи и смотри.
– Мадам... – пролепетала Мири умоляюще. – Господин агроном, пожалуйста... – и закрыла лицо руками, когда Аквин подтолкнул ее к охранникам.
Какое падение с самого неба в грязь! Только что ее тело сладостно трепетало и млело в объятиях любимого... и вот теперь его принялись грубо, со скотской похотью, тискать заскорузлые лапы двух негодяев. Дрепан и Корнак с явным удовольствием выполняли приказ госпожи. Вряд ли прежде им перепадало развлечься с красотками-горничными, к их услугам были только неказистые тела крестьянок. Теперь, пользуясь случаем, они жадно лапали и мяли беззащитные прелести Мирины, по-хозяйски щупали между ног, совали грязные пальцы в рот и требовали пососать, довольно похохатывали, похваливали упругие сиськи, гладкую жопку, влажную пизденку. Голый Аквин все это время держал ее за плечи. «Поверни ее передом! Теперь опять задом! Нагни!», – командовали охранники, и он безропотно выполнял приказы, кусал губы, но молчал... а несчастная стояла, опустив глаза, и безучастно терпела все, что с ней делали. Лишь когда очередь дошла до дебила, всю ее с ног до головы передернуло от отвращения... Мири не выдержала.
– Господин агроном! – простонала она, когда Окс, возбужденно мыча, сглатывая и причмокивая, начал облизывать ее груди слюнявым ртом. – Да скажите вы, ради Бога, о чем госпожа просит!.. Неужели будете смотреть, как меня поганят, ни в чем не повинную?..
– Да не знаю я! – взвыл Аквин. – Ничего не знаю! Мадам! Ради всего святого, пытайте меня, но отпустите ее!
– А, все еще ничего не знаешь? Тогда продолжаем, – сказала Галатия. Она сама начала испытывать легкое возбуждение от бесстыдного зрелища, но, конечно, не подавала виду. – Выбери сам, кто возьмет ее первым.
Она ждала, что агроном помучается с выбором, но он сразу указал на Корнака. Может быть, из-за того, что тот вел себя не так гнусно, чем Дрепан – например, хотя бы не выкручивал девушке соски до боли.
– Пусть этот, – буркнул Аквин.
– Будь по-твоему. Уложи ее на скамью, – приказала Галатия. – На спину. Задери ей ноги, раздвинь и держи, пока ее будут пользовать. Корнак! Давай.
– Слушаюсь, мадам! – радостно откликнулся толстый лысый охранник.
Он торопливо спустил штаны, и с маленьким торчащим стручком наперевес пристроился между запрокинутыми ляжками Мирины. Направил, присунул, навалился... и энергично закачал взад-вперед жирными бедрами. Бесцеремонно взятая девка принимала в себя его член, не двигаясь, отведя взгляд, судорожно впившись пальцами в скамью, и только всхлипывала еле слышно. Аквин покорно держал за лодыжки ее стройные ноги, задранные и раздвинутые. Он старался не смотреть, но глаза, будто поневоле, вновь и вновь притягивались к насилуемой из-за него девушке... а налитый кровью, блестящий от слизи ствол мощно торчал и покачивался прямо над лицом Мирины.
– Корнак, хватит! – скомандовала Галатия. Она сама раскраснелась от возбуждения – и подозревала, что это заметно.
– Мадам, – прокряхтел охранник, – позвольте еще чуть-чуть...
– Нет! Не кончай. Твой инструмент еще понадобится... Ну что, Аквин? Говорить будешь? Не будешь? Ладно, продолжаем, – она хлопнула в ладоши. – Садись на скамью. Клади девку животом себе поперек коленей. Мири, ноги раздвинь, приготовься принять второго! Дрепан, твоя очередь!
– Слушаюсь, мадам! – высокий усатый охранник с гадкой усмешечкой подошел и расстегнул ремень.
– Аквин! Направь его своей рукой, – сказала Галатия и положила ногу на ногу.
Аквин вновь повиновался. Кривясь от отвращения, он взял под корешок крепкий головастый жезл охранника... нацелил и ввел в раскрытую щель девушки, что лежала у него на коленях. Дрепан решительно надавил, пронзил, задвигался... С томительно нарастающим зудом внизу живота донна Галатия смотрела, как лихо уже второй подряд мужлан отделывает обесчещенную горничную. От уверенных толчков Дрепана тело Мирины так и елозило животом и грудями прямо по вздыбленному члену Аквина, скользко перекатывало, теребило его влево-вправо. Аквин был красен как рак, по лицу градом катился пот, но он молчал, молчал, молчал... А Мири тем временем начала постанывать – природа брала свое. Дрепан почувствовал ее отклик и ускорил темп. Девка застонала громче и как будто ожила... сначала еле заметно, потом все резче, она задвигалась ему навстречу, подмахивая, отдаваясь...
– Хватит! – скомандовала Галатия. – Поменять позу! Аквин, ложись на пол на спину. Мири, вставай над ним раком, задом наперед! – Раскрасневшиеся холопы, тяжело дыша, подчинились. Теперь Мирина стояла над лежащим Аквином на четвереньках, и прямо ей в лицо торчала самая желанная часть его тела... а над лицом Аквина нависало ее разгоряченное междуножие и влажно раскрытая, пахучая ракушка... – Дрепан, бери ее!
Охранник легко, как по маслу, вошел в возбужденное и жаждущее любви нутро служанки. Не тратя времени на раскачку, замолотил быстро, в полный размах... и сразу вырвал протяжный стон из ее груди... А Аквин так и лежал под ними. Его голова упиралась в колени охранника, прямо перед носом ходила ходуном Дрепанова задница, размашисто качались волосатые яйца, могучим поршнем сновал блестящий от смазки член... и раз за разом овладевал сокровенным отверстием, которое могло бы дарить наслаждение ему, Аквину, ему одному, если бы он только заговорил... Но Аквин молчал... а Мири над ним покачивалась и стонала все слаще, все томительнее...
– Стоп! Дрепан, замри! – выкрикнула Галатия. – Не двигайтесь оба! Аквин, возьми ее за бедра и двигай! Сам насаживай на него!
Она была уверена, что теперь-то агроном сломается или взбунтуется... Но нет, он повиновался и этому приказу! Закусив губу, Аквин ухватил девку за мягкие бедра и принялся покачивать взад-вперед...
– О-о-о... да-а-а! – вырвалось из груди Мирины...
– Быстрей ты, сучонок! Сильней! – покрикивал Дрепан... Он стоял неподвижно и явно наслаждался тем, как задыхающийся холоп надрачивает ему хрен живым телом влюбленной девушки... Сама же Мири, до предела заведенная, совершенно потеряла контроль над собой. Без приказа госпожи она поймала ртом навершие Аквиновой палицы, что непристойно раскачивалась перед ее лицом, и со страстным причмокиванием засосала.
– Нет! Выпусти! – прикрикнула на нее Галатия. – Корнак, а ну-ка займи ей рот!
– Слушаюсь, мадам!
Толстый охранник вздернул за волосы голову Мири и ткнул в губы маленький напряженный конец. Глядя бессмысленным блуждающим взглядом, служанка приняла его в рот, обжала губами... Что-то сейчас творилось у девки в голове? Единственный желанный для нее мужской орган дыбился совсем рядом, дразнящий, запретный и недоступный... а два других, чужих, отвратительных, без спроса владели ее телом... и сильные руки его, любимого, яростно раскачивали ее, насаживая на этих чужих попеременно то ртом, то влагалищем...
– Резче двигай свою блядь! – командовал Дрепан. – Тряси ее, тряси!..
Мири стонала уже без перерыва... охранники напряженно покряхтывали...
– Стоп! Я сказала, стоп! – Галатия повысила голос. Дрепан и Корнак, тяжело дыша, с явной неохотой вытащили из девки свои багровые, вздутые, готовые излиться стволы. – Все еще молчишь? Ну, хорошо же. Мири! Вставай, одевайся. С тобой закончили.
– Что, мадам? – еле пролепетала ничего не соображащая горничная. Она так и стояла в той позе, в которой ее только что сношали.
– Ты свободна, говорю. Ты мыла полы? Иди, мой дальше.
Шатаясь, Мири поднялась на ноги. Вся красная, дрожащая, с мокрым от слез лицом, унизительно оттраханная, возбужденная и неудовлетворенная, она кое-как натянула платье и вылетела за дверь. Подумать только, она даже забыла сказать «слушаюсь, мадам»! Что ж, Галатия больше в ней не нуждалась. Она поняла, что на Аквина это не действует, что беглая жена ему дороже этой холопки... Что ж, оставалось еще одно средство.
– Дрепан, Корнак! Поставьте его раком и держите, – приказала она. – Окс! Давай, – и, видя, что дебил не понимает, разъяснила: – Сними штаны и трахни его в зад.
Вот тут Аквина наконец проняло. Завопив во весь голос, агроном стал яростно вырываться, но охранники, злые от неутоленной похоти, были сильнее. Его скрутили и нагнули. Окс, радостно гыгыкая, принялся расстегивать ширинку. Когда штаны упали к его ногам, Галатия зажала нос – идиот частенько забывал мыться, если ему не приказывали.
– Нет, мадам! – в отчаянии заорал Аквин. – Только не это! Умоляю! Я все скажу, все!
– Значит, ты все-таки что-то знаешь? – Галатия с удовлетворенной улыбкой подвинула к себе кожаный бювар, макнула стальное перо в чернильницу.
– Знаю! Знаю! Адрес родителей – улица Святого Аспенда, дом 8...
– Значит, ты все это время мне врал? – спросила Галатия, записывая.
– Простите, мадам... Я всё скажу, всё! Не надо! Не надо! – завизжал он, когда почувствовал толстый конец Окса у себя между ягодиц. – Остановите его, пожалуйста, ради всего святого, мадам!
– Ты лжец, – холодно сказала Галатия, – и за это будешь наказан. Кроме того, ты трус и не мужчина. Получай то, чего достоин. Окс! Вперед.
Оксу не надо было объяснять, что делать. В детстве безответного мальчишку-дурачка пользовали в задницу все, кто хотел, а когда он вырос силачом, то научился платить обидчикам тем же хорошо усвоенным способом... И Аквин завыл протяжно и страшно, когда горячий таран из мужской плоти одним жестоким толчком втиснулся в его девственное отверстие... подался назад и снова резко вторгся на всю глубину... и снова, и снова... Здоровенный идиот, невнятно бормоча и пуская слюну, драл его в попу, а собственный член Аквина все еще стоял... более того, он даже налился новой силой, хотя, казалось бы, достиг пределов возможного... Нестерпимо томящий жар в утробе заставил Галатию непроизвольно стиснуть бедра и поерзать в кресле. У нее на глазах один великолепный жеребец яростно засаживал другому, еще более великолепному... и это зрелище было самым возбуждающим из всего, что она видела за свою жизнь...
– Хватит! – завопил Аквин. Его тело, стиснутое крепкими руками охранников, шаталось от свирепых вторжений Окса, набрякшие гениталии так и ходили ходуном. – Пожалуйста, мадам! Больно! Больно! Он же мне повредит что-нибудь! Я всё скажу, всё!..
– Так говори! Имена ее подруг, адреса? – Галатия приготовилась записывать.
И Аквин, прерываясь на всхлипы, стоны и взвизги при особенно грубых вторжениях, рассказал всё... Средство сработало. Он сломался, он сдал жену с потрохами... А Галатия, скрытая снизу письменным столом, задрала левой рукой юбку, запустила пальцы под намокшие трусы и принялась ублажать себя. Правой же рукой она без остановки записывала показания... Аквин подвывал, всхлипывал и говорил, говорил... потом на несколько секунд напряженно замолк и, казалось, лишился сознания... а потом его увесистый орган выстрелил длинной белой струей. Несчастный снова мучительно застонал. То ли от боли семяизвержения в пустоту, то ли от запредельного унижения – кончить у всех на глазах от мужского члена в заднем проходе... А через несколько секунд излился в него и Окс. Удовлетворенно мыча, он вытащил мясистое орудие пытки из растерзанной Аквиновой задницы.
– Отлично сработал, – Галатия положила перо. Левой рукой под столом она все еще ласкала тайный бугорок наслаждения. – А теперь, Окс, держи его. Корнак! Твоя очередь.
– Мадам, нет!.. – в изнеможении прохрипел изнасилованный холоп. – За что?.. Я же все сказал!
– Но еще недостаточно наказан, – Галатия прекратила непотребство, оправила под столом платье и встала. Голова у нее кружилась от жара, ноги подгибались... еще никогда она не хотела мужчину так, как сейчас. – Корнак! Долби его, пока он опять не кончит... Дрепан! Идем со мной.
Она взяла бумагу с показаниями Аквина и вышла из лоджии в соседнюю комнату – гобеленовый будуар. Розовая лоджия предназначалась для публичных наказаний, а будуар – для того, чтобы без посторонних глаз употреблять только что наказанных девок. Агилульф, как всякий ценитель, знал, что брать их слаще всего сразу после порки – когда взбудораженное розгой тело особенно горячо и трепетно, и получившая урок холопка как никогда послушна и чутка к желаниям господина...
– Запри дверь, – сказала Галатия Дрепану и задернула штору. Охранник смотрел на нее исподлобья, хитро и дерзко – понимающе. Из-за двери доносилось пыхтение Корнака и сдавленные стоны Аквина. – Раздевайся.
– Слушаюсь, мадам, – нагло ухмыльнулся Дрепан, расстегивая грязную рубаху.
Галатия подошла и хлестнула его по щеке.
– И не смей так на меня смотреть. То, что госпожа тебя отымеет, еще не сделает тебя барином... Ложись!
Галатия запустила руки под пышную юбку траурного платья и стянула с себя мокрые насквозь трусы. Не раздеваясь, залезла на кровать, без лишних слов оседлала Дрепана, накрыв его юбкой до подбородка... и со стоном долгожданного облегчения насела истекающим лоном на его головастый, уверенно торчащий ствол. О-о, наконец-то! О, как жаждала наполнения эта пылающая пустота внутри!.. Прикрыв глаза, запрокинув голову, она задвигалась вверх-вниз, сначала медленно и осторожно, потом все быстрей... Галатия с трудом сдержала рвущийся крик, когда оргазм пронзил ее, сотряс, утопил в себе без остатка... И все-таки у нее хватило самоконтроля, чтобы вовремя соскочить с мужчины и направить его струю в сторону.
– Сегодня же поезжай в Бетулу, – сказала она, подтираясь салфеткой (запас салфеток всегда лежал наготове в этой комнате, предназначенной для любви). – Вот бумага с адресами. Найди эту Камерину, допроси ее и выпытай все, что она знает о Вако.
– Это мы с удовольствием, мадам, – сказал Дрепан, лениво почесывая волосатую грудь. – Это мы умеем...
Галатия глянула на него с сомнением. Пытать этот громила, конечно, умеет... но грамотно допрашивать, задавать правильные вопросы? С его-то мозгами?
– Нет, лучше просто привези ее сюда, – решила она. – Поезжай в автофургоне. Вот тебе записка в гараж. На расходы возьмешь в кассе, вот записка для кассира... Ну, что разлегся? Одевайся и ступай!
– Слушаюсь, мадам, – уже нормальным тоном дисциплинированного слуги откликнулся Дрепан и послушно вскочил на ноги – как будто госпожа и не трахала его минуту назад на этой самой кровати.
Галатия глянула в зеркало, поправила прическу и вышла в розовую лоджию.
– Можешь вымыться и одеться, – сказала она Аквину. Тот после повторного изнасилования лежал на полу, бессильно скорчившись, и глотал воздух ртом. – Отдохни часок. Я пришлю лекаря заняться твоей задницей. А потом отправляйся работать. На апельсиновую рощу напала какая-то тля, иди разберись, – и, не дожидаясь ответа, двинулась дальше.
Она проходила по галерее мимо бильярдной, когда шум какой-то возни привлек ее внимание. Галатия заглянула в бильярдную. Посреди недомытой комнаты стоял таз с брошенной тряпкой, а водопроводчик Даскил, завалив Мирину грудью на бильярдный стол и задрав ей платье, пытался продолжить дело, начатое охранниками. Горничная отчаянно вырывалась, брыкалась и дергалась, злобно шипела сквозь зубы, но на помощь не звала. Галатия резко хлопнула в ладоши.
– Стоп! Даскил, прочь! Это что такое? Кто тебе разрешил?
Водопроводчик в страшном смущении отскочил от девушки, подтянул штаны.
– Виноват, мадам, – забормотал он, – я думал, что ее теперь можно...
– Кто сказал? Нет, ее нельзя! Пятнадцать плетей. После сиесты получишь в розовой лоджии. Убирайся! – Галатия повернулась к Мири. Та успела одернуть платье и смотрела на госпожу с немой благодарностью. – А ты скажи вот что: ты все еще хочешь этого Аквина?
Служанка покраснела и опустила глаза. Что-что, а скрывать свои чувства Мири не умела совершенно.
– Да, мадам, – сдавленным от смущения голосом проговорила она. – Простите, мадам, я понимаю, что нельзя, но...
– Ты понимаешь, что он недостоин твоей любви? – перебила ее Галатия. – Эта крыса пожертвовала тобой ради жены, а женой пожертвовала ради своей задницы... И после всего, что было, ты все еще?.. – Мири поспешно закивала, глядя на Галатию полным надежды взглядом. – Ну, хорошо. Ты заслужила. Он твой.
Горничная рухнула на колени и принялась исступленно целовать туфли госпожи. Галатия слегка ее оттолкнула.
– Иди, иди к нему. Сейчас ему нужно твое утешение. Полы домоет Нисса, – и, не оборачиваясь, направилась дальше по своим делам.

Весь остаток дня прошел у Галатии в хлопотах по хозяйству, а вечером нежданно пришла беда. Пришла по телеграфу из Бетулы – от ее поверенного в делах.
Интендантство не продлило с ней контракт на поставку хлопка, заключенный с покойным мужем. Это означало не только потерю доходов. Галатия лишалась привилегий поставщика армии, а значит, ее работники отныне подлежали мобилизации. Поверенный писал, что призывная комиссия приедет за рекрутами уже завтра. Несомненно, какие-то влиятельные враги похлопотали и в интендантстве, и в мобилизационном управлении.
Это был удар пострашнее смерти Агилульфа. Но Галатия не пала духом. Она сразу села строчить письма, прошения, ходатайства всем своим высокопоставленным родственникам, знакомым и бывшим любовникам. Связи у нее были получше, чем у каких-то бандитов Вако. Она твердо рассчитывала на пересмотр возмутительного решения.
Но ждать справедливости пришлось бы долго – а призывная комиссия приехала уже на следующий день.
– И не стыдно вам, господин майор? – ледяным тоном приветствовала она председателя комиссии. – Меня, вдову, два дня назад похоронившую мужа, вы хотите разорить, оставить без рабочих рук!
– Никак нет, мадам! – майор Хенгест был непробиваем в своей солдафонской тупости. – Призываем только отслуживших резервистов!
– То есть всех моих охранников, – поняла Галатия. – Еще хуже! Вы лишаете меня защиты!
– Никак нет, мадам! Вы под защитой армии Его Величества! – Хенгест перешел на доверительный полушепот: – Вы поймите, мадам, положение под Бетулой отчаянное, нам позарез нужны людские резервы. Если респы возьмут Бетулу – сами понимаете, никакая охрана вас не спасет.
Галатия притихла. До сих пор война казалась ей чем-то далеким, какой-то бессмысленной распрей северян между собой. Ей и в голову не приходило, что республиканцы могут по-настоящему угрожать Югу... Респы возьмут Бетулу? Вот только этих помешанных здесь и не хватало в довершение всех бед!
– Делайте, что вам приказано, – сказала Галатия майору и удалилась.
И в тот же день всех ее охранников прогнали через быстрый медосмотр, объявили годными, рассадили по армейским тентованным грузовикам и увезли в город.
Затем события стали разворачиваться стремительно.

В тот же вечер донна Галатия отправила дочь и тетушку Тимею в безопасное место – в монастырь святой Вифинии под присмотр дальней родственницы, аббатисы Керасунты. Галатия подумала, что люди чести вроде Вако богобоязненны и не посмеют вторгаться силой в монастырь. Сама она и в мыслях не имела покинуть усадьбу. Галатия не сомневалась, что в ее отсутствие, да еще и без охраны, холопы мгновенно разворуют все, что плохо лежит. Всю ночь она провела без сна, напряженно размышляя и строя планы.
А наутро в усадьбу пришла делегация крестьян. Галатия так и не поняла, как они успели сговориться всего за день, но толпа явилась огромная – не меньше сотни мужиков из всех ее деревень.
– Вы, барыня, затеяли ссору с Вако, а горя хлебнуть придется и нам, – без обиняков заявил предводитель крестьян, степенный бородатый кузнец Панорм Тейя. – Уже кое-где начались поджоги и угоны скота. А теперь у вас и охраны не стало. Выдайте нам оружие, барыня! – толпа мужиков согласно загудела. – И не думайте, что мы бунтуем! Мы не против вас, мы только защитить себя хотим, да и вас заодно!
Ответить было нечего, возразить и подавно. Из охранников у Галатии остался один дурачок Окс. Агилульф мог бы, наверное, одной решительной речью усмирить это быдло... но Агилульф лежал в могиле. Мертвенно бледная, но сохраняющая самообладание, Галатия поблагодарила мужиков за то, что позаботились о ее безопасности. Затем отвела Тейю и других заводил в оружейную комнату охранников и позволила разобрать весь арсенал – и револьверы, и пистолеты, и дробовики, и даже несколько армейских винтовок не вполне легального происхождения. А заводилы явно хорошо подготовились и откуда-то знали, что делать: тут же сформировали «дружины самообороны», а себя объявили «комитетом крестьянского самоуправления».
Так Старые Кипарисы оказались во власти крестьян.

На первых порах могло показаться, что ничего не изменилось. Мужики всячески старались показать, что они не бунтуют, что по-прежнему считают Галатию своей госпожой. Они обращались с ней едва ли не раболепнее, чем прежде, ее приказы все так же неукоснительно выполнялись... Но на самом деле изменилось все.
Комитет самоуправления потребовал... нет, почтительно попросил выделить ему помещение в главной усадьбе. В такой пустяковой просьбе Галатия, конечно, не могла отказать. Затем комитет нижайше поднес ей на подпись хартию о правах крестьян. Документ был на удивление юридически грамотен, каждая статья ссылалась на какой-нибудь королевский закон... и по этой хартии Галатия теряла всякую власть. Все старые «дурные обычаи» типа права первой ночи окончательно запрещались и искоренялись; отменялись телесные наказания, кроме как для домашней прислуги; работа на барской плантации становилась необязательной и оплачиваемой; а главное, самое важное – списывались все долги крестьян перед госпожой. Комитетчиков с хартией сопровождали два десятка вооруженных дружинников, и вся эта толпа едва поместилась в кабинете Галатии. Кузнец Тейя чрезвычайно уважительно попросил ее подписать документ. С невозмутимо-холодным видом Галатия подписала.
Когда осчастливленные крестьяне, наконец, оставили ее одну, Галатия села за телеграфный аппарат. Заработала ключом. Отбила донесение уездному полицмейстеру в Кариссу, марочному полицмейстеру в Бетулу, написала дону Вальтари и другим соседям-помещикам с просьбой помочь своими людьми, и даже предложила мир гранд-дону Вако – теперь уж было не до вендетты. К счастью, мятежники не додумались перерезать провода. Все телеграммы ушли по назначению.
Но ответил только уездный полицмейстер. Помочь он ничем не мог. Людей у полицмейстера не было: всех способных держать оружие мобилизовали и бросили в мясорубку под Бетулой. «ПЕРЕБИРАЙТЕСЬ ГОРОД ЗПТ ЗДЕСЬ ПОКА СПОКОЙНО ТЧК» – вот и все, что он мог ей предложить. Галатия, закусив губу, смяла телеграфную ленту и сожгла в пепельнице.
Обер-майор Вальтари не прислал телеграммы, но на следующий день приехал сам. Дружинники в воротах усадьбы долго не хотели пропускать его двуколку и нехотя подчинились только прямому приказу Галатии.
Обер-майор, ее старый друг и иногда любовник, был мрачен.
– Мои тоже взбунтовались, – сказал Вальтари. – От твоих возмущение по всему уезду пошло. У дона Ламиссио вообще дом подожгли, семья еле спаслась...
– Но твоя охрана...
– Какая охрана? Давно мобилизовали всех, кто чего-то стоил. Я-то армейским поставщиком и не был никогда. Все держалось только на авторитете. А сейчас... – обер-майор бессильно махнул рукой. – Вако тоже ничего не могут сделать. Да и под Бетулой сейчас такое творится...
– А что под Бетулой? – насторожилась Галатия.
– Респы наших бьют. Крепко. Генерал Дауфер, говорят, пока держится, но я на его победу не поставлю ни гроша.
Галатия помолчала.
– Что же нам всем делать?
– Я уезжаю за границу, – сказал Вальтари. – Через Седые горы по тропам на Пиратский берег. Проводника мне уже нашли. А там контрабандисты морем перевезут на Старый Континент, в какую-нибудь спокойную страну.
– Но почему не на Север? – спросила Галатия, уже зная ответ и чувствуя в груди леденящий холод от этого знания.
– Потому что Север без Юга не удержится. Все продовольствие ведь с Юга туда идет. К зиме, самое позднее к весне – этой войне конец. Королю конец. Республика победила, – Вальтари успокоительно похлопал ее по руке. – Ну, ничего, ничего, Гала! Это не навсегда. Скоро эти бандиты перегрызутся друг с другом, разорят народ своими безумными реформами, и мы через пару лет вернемся освободителями. Вот увидишь – это самое быдло нас на коленях будет встречать, рыдать будут: «Простите нас, дураков окаянных...». Слушай, Гала! Поехали со мной! А? И дочку возьми, у контрабандистов на люгере места хватит...
Галатия покачала головой. Она не могла бросить дом, не могла оставить его на разграбление. Старые Кипарисы были для нее всем. Двенадцать поколений предков смотрели с портретов в парадной зале – предки в доспехах, предки в мундирах, предки в напудренных париках, с орденскими лентами и наградами давно не существующего Южного королевства... и отец смотрел на нее суровее всех. Нет. Уезжать нельзя. Она будет бороться за усадьбу до последнего... но как такое сказать дону Вальтари? Он сочтет это блажью... Где ему, дворянину в четвертом поколении, понять, что такое для нее этот дом?
– Я не могу за границу, – сказала Галатия. – Ты забыл? У меня сын на Севере.
Обер-майор понимающе покивал.
– Да, конечно, это меняет дело... Ты позволишь переночевать здесь? У тебя как-то спокойнее, все-таки холопы с тобой считаются...
– Разумеется, мой друг, – Галатия позвонила горничной. – Апамея, приготовь для дона Вальтари гостевую спальню... А где моя спальня, ты знаешь, – с мягкой улыбкой сказала она обер-майору, не смущаясь присутствием служанки. Какой теперь смысл что-то скрывать?
В ту ночь они с Вальтари любили друг друга до полного изнеможения. Оба понимали, что это их последний раз, и выкладывались без остатка. Галатия потеряла счет оргазмам... она впервые кричала в полный голос, на весь дом, не таясь от чужих ушей... Лишь под утро любовники заснули друг у друга в объятиях. А когда она проснулась, обер-майора уже не было. Он уехал тихо, не попрощавшись, и только оставил записку.
Никаких сантиментов. Лишь чей-то телефонный нумер и фраза: «Он может найти проводника через горы».

Галатия обещала себе бороться за дом до последнего, но сил для борьбы не было никаких. Она могла только беспомощно смотреть, как тает не по дням, а по часам ее власть.
Крестьяне со всеми своими жалобами и тяжбами приходили теперь не к ней, а только в комитет. Дружинники с оружием постоянно слонялись по дому, заходили без спроса к ней в комнату, любопытно пялились на картины... Стали пропадать вещи. Даже горничные мало-помалу начали ей дерзить, и дошли до того, что потребовали повысить жалованье и отменить телесные наказания: «а то деревенские над нами смеются, их-то теперь сечь нельзя!» Галатии пришлось жаловаться в комитет – другой управы на девок не было. Комитет решил спор в ее пользу, и она жестоко перепорола негодниц за этот бунт. Порка оказала обычное отрезвляющее действие. Но Галатия хорошо понимала, что это ненадолго.
Главный в комитете был кузнец Тейя, он же и самый умеренный, наиболее склонный учитывать интересы госпожи. Тейя беззастенчиво этим пользовался, уговаривая Галатию на новые уступки: «Барыня, вы же понимаете – если не согласитесь отдать полпастбища, эти безбожники сами заберут вообще все! Я один в комитете за вас сражаюсь, а вы ни на столечко не хотите навстречу пойти!..» И ничего не сделать – приходилось отдавать полпастбища.
Среди тех, кого Тейя называл безбожниками, хуже всех был Аквин Одило. К огромному удивлению Галатии, агроном каким-то образом втерся в комитет – должно быть, в качестве единственного образованного участника мятежа. К еще большему удивлению, этот бесхарактерный трус оказался республиканцем и чуть ли не членом Крестьянского союза. Аквин открыто расхаживал с черно-голубой кокардой на шляпе, вел агитацию за республику с полным разделом помещичьей земли, и собрал вокруг себя преданную шайку распропагандированных юнцов и девиц, которые ловили каждое его слово.
Галатия недоумевала: как так вышло, что вожаком стал публично опущенный мужчина? Крестьяне постарше тоже плевались, но прогрессивную революционную молодежь этот эпизод биографии Аквина ничуть не смущал. Скорее напротив, вызывал к нему сочувствие как к жертве помещичьего произвола. Во главе своей банды Аквин гордо расхаживал по дому с двумя револьверами за поясом, покрикивал на слуг, домогался горничных (несмотря на то, что жил с Мириной), и вообще держал себя барином. Работу агронома он бросил, хотя и продолжал пользоваться в усадьбе столом и кровом. На Галатию он смотрел с нескрываемой ненавистью, оскорбительно обращался к ней «мадам Ажилульф», и чуть ли не в ее присутствии рассуждал, что неплохо бы «паразитку и кровопийцу трудового народа» отдать на потеху всей дружине, а потом расстрелять... И то, что все эти бесчинства сходили Аквину с рук, еще больше подрывало остатки авторитета Галатии.
– Почему ваш комитет его не осадит? – спросила она Тейю после очередной выходки бывшего агронома.
– Да мы, барыня, сами его боимся, – вполголоса проговорил кузнец. – У него теперь своя собственная дружина, понимаете? И готовы на всё, на любое злодейство. Меня считают изменником, соглашателем. Аквин одно слово скажет – эта банда меня на куски порвет. Что я против него сделаю?
Все рушилось. И Галатия не могла с этим поделать решительно ничего. Одно утешало – что дети в безопасности, дочь в аббатстве у Керасунты, сын в пока еще королевской столице... Ну а на свою собственную жизнь она, в конце концов, махнула рукой. Пропадать, так пропадать.
В тот день – всего лишь на четвертый день крестьянского правления, хотя ей казалось, что прошли недели – Галатия открыла домашнюю аптечку. Отыскала там шприц и пузырек героина – детского сиропа от кашля. Когда-то один любовник, поэт-декадент, уговаривал ее уколоться, сулил неописуемо райские ощущения, но тогда она не решилась на эксперимент. Ну а сейчас... Какой смысл беречь себя? «10 гран – смертельная доза», – вспомнила она наставление поэта...
Громко звякнул, заставив ее вздрогнуть, и застучал телеграфный аппарат.
«Это знак. Знак свыше», – поняла Галатия, хотя никогда не отличалась набожностью. Она схватила ленту и принялась читать точки и тире. Телеграмма была от поверенного из Бетулы, короткая: «ГОРОД ВЗЯТ ТЧК РАЗГРОМ ТЧК СПАСАЙТЕСЬ».
Галатия немного постояла с лентой в руках... а потом вернула шприц и героин в аптечку.
Бог с ним, с домом. Бог с ними, с предками. Хватит сентиментальничать. Теперь, когда в стране не осталось безопасных мест, надо спасать детей.
Надо уезжать.

Большую часть денег, драгоценностей, ценных бумаг она попрятала по тайникам в доме. С собой не унесешь, пешком через горные перевалы уж точно. Своими руками, не доверяя горничным, собрала чемодан самых необходимых вещей. Пошла во флигель к шоферу, разбудила и велела идти с ней в гараж. «Уезжаем», – коротко сказала она. Бежать надо было как можно скорее, пока страшная весть не дошла до бунтовщиков и особенно до Аквина с его бандой.
Автомобиль Агилульфа, тот самый ореховый кабриолет, в котором его убили, был исправен. При аварии только помялись радиатор и капот, починить их не успели, но хотя бы отмыли сиденья от крови.
– Куда ехать, мадам? – позевывая, спросил пожилой шофер.
– В аббатство святой Вифинии, – сказала Галатия. «Взять Эри и тетушку Тимею, – размышляла она. – Взять Окса для хоть какой-то защиты... В аббатство, а потом на север. Машину перед горами продам, найду проводника. Через горы пешком, дальше – в столицу к сыну, а там посмотрим. Может, за границу... а может, Бог смилуется, наши опять начнут побеждать...».
– Подъедешь к караулке, – сказала она и захлопнула за собой дверь авто. – Надо забрать Окса.
– Слушаюсь, мадам, – шофер крутанул стартер, заведя мотор с одного оборота, и пошел открывать ворота гаража.
– Кого я вижу! Гражданка Ажилульф! – послышался глумливо-торжествующий голос Аквина. – Далеко ли собрались, позвольте вас спросить?
Бывший агроном стоял за воротами и поигрывал револьвером (не очень ловко). Вся его шайка – чертова дюжина молодых парней и три девицы – выстроилась полукругом за его спиной, все вооруженные, все в шляпах с республиканскими кокардами, веселые и, кажется, пьяные... Сердце Галатии замерло. Они ее ждали. Они уже успели узнать об исходе битвы за Бетулу.
Аквин шагнул навстречу. Глаза его сверкали торжеством... восторгом предвкушения долгожданной расплаты за все обиды...
– Я, Аквин Одило, – грозным эхом отдался его голос под сводами гаража, – командир автономного революционного отряда, беру вас под арест! Сдайте ваше оружие и ценности!
Обернулся к своим, резко махнул рукой:
– Взять ее!
И снова повернулся к оцепеневшей Галатии. Ухмыльнулся:
– Сейчас мы ее обыщем.
Растянул губы в еще более широкой ухмылке:
– Потом допросим.
Оперся на борт авто, наклонился над Галатией, глянул ей прямо в глаза ликующим полубезумным взглядом, и проговорил тихо – но так, что в нависшей тишине услышали все:
– А потом и казним.

Глава 8. Измена
В то утро Лара проснулась довольно рано, одна на своей узкой тахте. Дауфер и Сигрик заночевали в штабе, так что этой ночью ей не пришлось никого ублажать. Впервые в доме г-на генерала она хорошо выспалась и не чувствовала себя выжатой и раздавленной.
Дауфер, мужчина не первой молодости, в постели разогревался долго. Ему требовалось не меньше получаса смотреть, как Сигрик со всем молодым пылом отделывает его любовницу, прежде чем его собственное орудие обретало необходимую твердость. Зато уж потом оно стояло полночи, потому что кончить Дауферу было так же трудно, как завестись. И Лара, уже порядком заезженная адъютантом, была вынуждена после него услаждать и генерала – да не просто терпеть его вторжения, а проявлять изобретательность и активность, потому что за «лежание бревном» ее больно наказывали... Конечно, Лара и сама кончала под ними по нескольку раз, и особенно бурно после наказания. Но ведь ей не давали ни на минуту расслабиться, понежиться: получила оргазм – не останавливайся, работай дальше!.. Ничего не скажешь, постельная служба у генерала Дауфера оказалась труднее, чем она думала. Иногда ей даже казалось, что пяти ливров в день будет маловато за такое...
Лара откинула одеяло и встала, одетая в легкую шелковую ночнушку. Одним из странных правил Дауфера был запрет на наготу. Лару всегда сношали полуобнаженной, ей запрещалось полностью раздеваться для сна и даже для мытья. Только загорать на террасе ее заставляли голой – как будто право видеть ее тело принадлежало всем в городе, кроме нее самой. Но сейчас, в отсутствие хозяина, можно было пренебречь правилами. Лара прошла в ванную, зажгла колонку, разделась и вымылась по-человечески под душем (а не как обычно, полуодетой и по частям). Надела халат и пошла на кухню готовить завтрак.
Все это время откуда-то издалека, от северных предместий, слышалась артиллерийская пальба. Лара успела к ней привыкнуть; этот приглушенный грохот даже не мешал спать. Она знала, что к северу от города, на всем пространстве между Бетулой и предгорьями Гранитных гор, идет жестокая битва, что роялистские войска держатся из последних сил – но старалась не думать о том, что с ней будет в случае поражения.
В дверь постучали. Это консьержка принесла утренние газеты. За завтраком Лара бегло просмотрела передовицы. «Наши войска надежно удерживают банды Рикхара в блокаде...» (Пропустим. Ничего я не понимаю во всех этих военных делах). «По слухам, высшие главари мятежа недовольны Рикхаром. Его популярность в войсках вызывает опасения. Осведомленные источники уверяют, что раскол среди мятежников неминуем...». «Республика бьется в корчах предсмертной агонии... Как бешеный пес, она еще опасна, но уже обречена...» (Ладно, дальше). «Его Высочество принц Гордион отбыл на личном аэролёте в столицу для участия в церемонии...» (Ого! Сам вице-король Юга драпанул? Неужели все так плохо?). «Театр-варьете представляет новое музыкальное ревю... С зажигательными комическими куплетами выступают любимцы публики...» (Дальше, дальше. Глянем криминальную хронику). «Тибур Вако, известный бандит из преступного синдиката так называемых «людей чести», повешен по приговору военного суда...» Кто-кто? Вако? Тот самый пышноволосый молчаливый гость донны Галатии? Отлично, мерзавец получил свое. Лара отложила «Глашатай» и тут же выкинула из головы все прочитанное. Под дальний гром канонады она допивала кофе, когда зазвонил телефон.
– Квартира генерала Дауфера, Гелимер у аппарата, – официально, как учили, произнесла она в трубку.
– Приезжай в штаб, – донесся голос Сигрика. – Г-н генерал хочет перепихнуться по-быстрому.
– Хорошо, г-н ротмистр. – (Черт, все-таки ее будут трахать и сегодня!) – Как мне одеться?
– По форме, – ответил Сигрик. – Естественно, неполной. Жду, – он повесил трубку.
В гардеробе Лары имелся комплект униформы, какую носили телефонистки и другие женщины-военнослужащие – чтобы не выделяться в штабе. Узкая юбка чуть ниже колен, приталенный китель, фуражка – все серого сукна, очень строгое. Слово «неполная» означало, что комплект нужно было надеть без белья и даже без положенной по уставу блузки. Лара натянула чулки, пристегнула их к кружевному поясу, надела на голое тело форменную юбку и китель, покрутилась перед зеркалом. Вроде бы ничего не выдавало непристойность. Накрасилась, припудрилась, сунула ноги в форменные полусапожки, схватила сумочку и зацокала подковками каблуков вниз по парадной лестнице. Лифт не работал, электричество уже успели отключить.
Лара вышла на бульвар. Солнце стояло высоко, маркизы над витринами ослепительно белели в его свете. Лара пошла быстрым шагом, стараясь поскорее миновать ближайшие к дому кварталы. Здесь ее слишком хорошо знали. Многие видели ее солнечные ванны на террасе, и частенько прохожие-мужчины провожали ее веселым свистом, а женщины – змеиным шипением: «шалава бесстыжая, генеральская подстилка!». Но сегодня на улице было как-то особенно безлюдно. Лишь очереди к продуктовым лавкам, где отоваривали карточки, вытянулись длиннее обычного. Лара старалась быстрее проскочить мимо этих очередей. Народ в них был злой, угрюмый, и мнения о Дауфере и самом короле высказывал очень не верноподданные. Каждый раз при виде этих несчастных нищих Лара мысленно благодарила Бога и мадам Валиа за свою участь. Пусть она шлюха, зато шлюха дорогая, и ее трахает всего один мужчина... ну два... но главное, ей не нужно изнурительно работать от зари до зари, как этим теткам, которых, кстати, тоже трахают их мужья... Нет, что ни говори, она сумела отлично устроиться в это ужасное время. И почему раньше она была такой дурой? Почему тратила юность на грошовый честный заработок вместо того, чтобы завести любовника? Чистую правду говорила мадам Дагоберт тогда, в комиссии, о да...
Лара быстро шла по бульвару, поминутно оглядываясь – высматривала транспорт. Трамваи не ходили. Надо было ловить таксомотор или фиакр, но и они стали редкостью. В последнее время армия едва ли не подчистую реквизировала и лошадей, и автомобили. Через пару кварталов ей все же удалось остановить извозчика с жалкой клячей, как видно, негодной для армии. За несусветные 18 реалов он довез ее до ворот военной части на севере города, где генерал Дауфер разместил свой штаб.
Выстрелы и разрывы снарядов гремели здесь громче и страшнее, чем в центре Бетулы, но все же не слишком близко. Если верить картам в газетах, фронт был милях в сорока. Сигрик встретил Лару на КПП – как обычно, бодрый, одетый с иголочки и благоухающий одеколоном. На людях адъютант всегда демонстрировал безупречную галантность. Вот и сейчас он поцеловал ей руку, бережно взял под локоток и провел мимо караульных до самого генеральского кабинета. Там было пусто.
– Г-н генерал в комнате отдыха, – Сигрик кивнул на обитую кожей дверь. Как только они с Ларой оказались наедине, от его любезности не осталось и следа. – У тебя 15 минут, раздевайся.
Лара вздохнула. 15 минут? Придется очень постараться, чтобы возбудить Дауфера за такое малое время, а если не возбудится – быть ей наказанной... На глазах у Сигрика она привычно и быстро скинула китель и юбку. Оставшись в одних сапожках и чулках с поясом, робко постучалась в дверь:
– Г-н генерал, разрешите?
– Войди.
Дауфер с сигарой во рту расслабленно полулежал на диване. Он выглядел смертельно усталым, но при виде голой, покорной юной любовницы в его глазах блеснул огонек. Генерал жестом подозвал Лару. Слов не требовалось. Она опустилась на четвереньки, подползла, потянулась рукой к ширинке Дауфера...
Генерал покачал головой. «Без рук». Лара должна была одним ртом расстегнуть ему пуговицы и ремень, да еще и не проронив ни капли слюны на одежду. Трудная, почти непосильная задача – но генералу нравилось смотреть, как она мучается. Усердно возясь зубами и языком с проклятыми пуговицами, Лара чувствовала, как напрягается под сукном его плоть... Уф-ф, самое трудное позади. Дальше все просто – ухватить зубами и спустить резинку трусов, и полувставший генеральский член в гуще седеющих волос оказывается перед ее губами...
Пять ночей с Дауфером и Сигриком не прошли даром. Ежедневно ублажая ртом двух мужчин, Лара научилась делать это так хорошо, что ее уже почти не приходилось наказывать за неудачные отсосы. Теперь она умела не только играть языком и брать на всю глубину, но и по-настоящему чувствовать мужчину, предугадывать его реакцию. Лара знала, что Дауферу нужно как следует вылизать яйца и промежность, а потом поиграть на флейте по всей длине, прежде чем вобрать в рот головку... Потом она спохватилась, что по правилам должна мастурбировать во время минета. «Это дрессировка, выработка рефлекса, – говорил Дауфер. – Хочу приучить девку течь от хуя во рту...». Лара просунула руку вниз и принялась поглаживать пальцем срамные губки, не прекращая усердно работать ртом. Она старалась как могла, но орудие Дауфера так и не вставало в полную силу... Раздосадованный генерал потянулся за стеком. Девушка вся сжалась в ожидании удара по беззащитным ягодицам...
В дверь постучали.
– Да? – Дауфер отложил стек.
– Г-н генерал! – послышался голос Сигрика. – К вам вестовой от Гунтрама со срочным донесением. Прикажете принять?
– Что, связь до сих пор не наладили? Ладно, впусти.
Приказа прекратить не было, и Лара продолжала ласкать Дауфера ртом, а себя рукой. Она уже начала заводиться, и возбуждение только усилилось от сладко-стыдного предвкушения того, что все это сейчас увидит второй мужчина... За спиной послышались чеканные шаги, щелчок каблуками... секундная заминка (должно быть, вестовой не ожидал увидеть у Дауфера того, что увидел)... и четкий голос молодого человека...
О нет!!!
До боли и ужаса знакомый голос!..
– Г-н генерал, разрешите доложить! Вестовой унтер-фельдфебель Витигес прибыл с донесением от командующего 14-м полком!

Десятью днями раньше на перрон Кальмии сошел высокий молодой человек в серой полевой форме с вещмешком за спиной. На плечах у него красовались унтер-фельдфебельские погоны с одним шевроном, на груди – медаль «За храбрость», а на рукаве – неуставная черная нашивка с красным рогатым черепом. Молодой человек был бодр и весел. Его глаза так и горели радостью возвращения домой и предвкушением встречи с любимой.
Тавр Витигес не был дома уже полгода, с последнего отпуска. Тогда еще город принадлежал республиканцам, и сам он носил коричневую форму Революционной Армии. Витигес когда-то был искренним республиканцем и вступил в армию добровольно, но за 15 месяцев войны насмотрелся на такие злодейства, что начисто утратил былые иллюзии. Впрочем, не стал он и роялистом. Он слишком хорошо знал, что армия его величества ведет себя ничем не лучше революционеров. Зимой этого года, вскоре после того декабрьского отпуска, Тавр улучил удобный момент, бежал из части, под густым снегопадом перешел фронт и сдался бойцам Гунтрама.
Полковник или, как он предпочитал себя называть, атаман Гунтрам, убежденный анархист, сколотил собственное небольшое войско на ничейной земле между республиканцами и роялистами. С республикой он насмерть поссорился из-за идейных разногласий и поэтому, когда пришлось делать выбор, встал на сторону короля. Его полк был включен в состав королевской армии, но Гунтрам не уставал подчеркивать, что он Сардису Третьему не слуга, а союзник, и что воюет не за короля, а против республики. «Я поддерживаю одну тиранию – дряхлую и прогнившую, против другой тирании – молодой и сильной», – неизменно повторял он. Тавр Витигес одинаково ненавидел и «респов», и «роялей», но Гунтрама с его независимостью уважал. При всем своем анархизме, атаман поддерживал в полку железную дисциплину и старался не допускать насилия против мирных жителей. Это особенно подкупало молодого идеалиста. Итак, Витигес сдался Гунтраму и после личной беседы с атаманом был принят рядовым в 14-й полк.
На войне карьера движется быстро. Витигес хорошо показал себя в весенних боях за Конколорскую долину, заслужил медаль, продвинулся до унтер-фельдфебеля и завоевал у Гунтрама такое доверие, что тот сделал его своим ординарцем. И вот, наконец, отпуск. Тавр снова в родной Кальмии, которая, к счастью, тоже перешла под власть короля, и уже совсем скоро увидит свою обожаемую невесту.
Лара, ах, Лара!.. Воспоминания о ней Тавр пронес как драгоценную святыню через все ужасы войны. Милый и чистый взгляд ее голубых глаз, чарующий голос, нежные и застенчивые ласки – лишь память об этом поддерживала в нем достоинство, не позволяла превратиться в такую же циничную скотину, как другие солдаты... Но ждет ли она его? – с растущей тревогой думал Тавр, шагая к дому Лары. Полгода, пока он воевал на стороне короля, а Кальмию держали респы, переписка была невозможна. Лара ничего не знает о его переходе, не знает, почему перестали приходить письма... Что если она сочла его убитым? Что если (одна мысль об этом внушала боль) утешилась с другим?
Конечно, сам Тавр чисто физически ей изменял. Тело требовало своего. Но разве можно было сравнить эти грязные случки с солдатскими потаскухами – и полные трепета возвышенной страсти ночи с Ларой? Ни в коем случае. Его невеста – скромная, добродетельная девушка, Тавр точно знает, что был у нее первым, да и то добился с таким трудом... Нет, это немыслимо, чтобы Лара ему изменила (твердил он себе, взбегая по лестнице ее дома). Никаких сомнений, она все равно ждет его и хранит верность. Она порядочная... может быть, даже слишком порядочная (совсем некстати возникла досадная мысль). Иногда ему казалось, что лучше бы Лара была чуть более чувственной и раскованной в постели... Ну да ладно, грех жаловаться. Одна девушка не может соединять в себе все возможные совершенства. Лишь бы она дождалась, лишь бы открыла дверь, лишь бы увидеть восторг нежданной встречи в ее глазах!
С бешено колотящимся сердцем Тавр позвонил в дверь. Никто не подошел. Досадно, но ожидаемо. Наверняка она работает и ушла из дома. Он позвонил старухе-соседке.
– Забрали твою Ларанду, – сквозь дверь сказала та. – Мобилизовали на тыловые работы. Как третьего дня ушла с повесткой, так и не возвращалась...
Сердце у Тавра упало. Проклятые роялисты! Тащат на свою войну даже девушек! Нет, Гунтрам себе такого не позволяет... Что ж, надо идти в комендатуру и выяснять. Может быть, Лара в городе или окрестностях, роет где-нибудь окопы, и встреча еще возможна.
В комендатуре его послали к полковнику Фарамунду, в комиссию по трудовым резервам. Чтобы попасть в эту комиссию, пришлось проталкиваться сквозь душную толпу резервисток. Когда Тавр наконец вошел в комнату, осмотр очередной резервистки был в самом разгаре. Витигес замер. Слова воинского приветствия застыли у него на губах.
Спиной к нему и лицом к комиссии, заложив руки за голову, стояла на одной ноге белокурая, немного полноватая, совершенно голая женщина. Она судорожно покачивалась, неловко удерживая равновесие. Поджатая нога дергалась, пышные ягодицы дрожали от напряжения, все бледно-розовое тело блестело от пота.
– Ногу выше, я сказал! – громогласно рявкнул на нее бритоголовый полковник. – Пятку к жопе прижала! Прыгай! Ногу не опускать! А ты кто такой, чего надо? – обратил он внимание на Тавра.
Витигес опомнился, вытянулся во фрунт, отдал честь.
– Здравия желаю, г-н полковник! Унтер-фельдфебель Витигес, в отпуску, по личному вопросу, г-н полковник!
«Господи! Неужели и моя девочка прошла через это? Такая чистая, такая невинная?» – одна ужасная, нестерпимая мысль сжигала его мозг... а взгляд не мог оторваться от колыхающихся ягодиц блондинки, что неуклюже и униженно подпрыгивала на одной ноге.
– Бег на месте, трусцой! – приказал ей Фарамунд и снова обратился к Витигесу: – Суть вопроса?
– Осмелюсь доложить, моя невеста, Ларанда Гелимер, была мобилизована вашей комиссией, г-н полковник. Прошу предоставить сведения о месте отбывания ею трудовой повинности с целью осуществить право на свидание, г-н полковник, – Тавр без запинки выпалил заготовленную фразу.
– Гелимер? – тот нахмурился, вспоминая.
– Ну как же, полковник, – подала голос южанка в откровенном черном платье, что сидела рядом с ним. – Это та самая крошка, которая так возбудилась от нашего осмотра, что кончила прямо тут на столе. Вы еще в карты ее разыгрывали.
– Ах да! – вспомнил Фарамунд. – Мы твою невесту направили к Агилульфу... Отставить! – рявкнул он на резервистку. – Кто разрешил сиськи руками держать?
– Прыгают же, г-н полковник, мне неприятно... – задыхаясь, пролепетала несчастная.
– Зато мне приятно! Ты, корова тупая, сейчас не о своем удовольствии должна думать, а только о том, как мне угодить!.. Давай, руки за голову, и пляши канкан!... Эй, Теодмер! – обратился Фараумнд к молоденькому писарю. – Выпиши справку для унтер-фельдфебеля. Агилульф уже уехал к себе на Юг, а девок своих еще раньше послал, – сказал он Тавру и нехорошо ухмыльнулся. – Так что торопись, пока не поимел господин плантатор твою невесту... Все, бери справку и дуй отсюда. Ты, сисястая! – ткнул он пальцем в измученную резервистку. – Хватит, напрыгалась. Подходи на ощупывание!
На деревянных ногах, как кукла, ничего не соображая от потрясения, Тавр вышел из комнаты с бумажкой в руках. В каком-то коридоре комендатуры он рухнул на диванчик и раза три перечитал справку, прежде чем смысл слов начал до него доходить. «Настоящим удостоверяется, что трудовая резервистка м-ль Гелимер Ларанда, 19 лет, проживающая по адресу: улица Принцессы Лаодикеи, дом 29, квартира 6, города Кальмии, Татионской губернии, направлена для выполнения тыловых работ в аграрное предприятие подрядчика Его Величества Вооруженных сил г-на Агилульфа Тарента, по адресу: имение Старые Кипарисы, Карисского уезда, Бетульской марки...» Не может быть... Не может быть... Как она это вынесла, как пережила? Надо пойти и убить этого Фарамунда... И эту тварь в черном... Как она сказала – возбудилась и кончила на столе? Вранье, бред, немыслимо... Сейчас же пойти и перестрелять там всех... Нет, это безумие... Надо ехать за Ларой, куда-то на Юг... Надо спасать... Но до конца отпуска не успеть, безнадежно... И главное, ее все равно не отпустят с плантации... Дезертировать обоим? Но куда им податься? Респы казнят его как изменника... А-а, будь проклята эта война, и эта страна, и вся эта поганая жизнь!...
Все надежды пошли прахом, но Тавр хотя бы узнал адрес своей невесты. Он пошел на почтамт и отправил ей длинную страстную телеграмму, заверяя в любви, умоляя ждать его и хранить верность. По крайней мере, теперь Лара будет точно знать, что он жив. Потом Витигес отправился в кабак, и весь остаток недельного отпуска топил горе в дешевой выпивке.
(Телеграмма пришла в Старые Кипарисы, как назло, вечером того самого дня, когда Лару отправили на хлопок. Никто, конечно, не побежал на плантацию сообщать ей радостную весть. Телеграмма дожидалась ее в комнате гувернантки. Но так и не дождалась – на следующий вечер Лара бежала).
А между тем полк атамана Гунтрама двинулся на юг, и Тавр вместе со всеми. В каком-то военном городке недалеко от Бетулы полк остановился принять пополнение. Прибыли несколько десятков новобранцев из южных марок. Тавр как ординарец атамана был в курсе всех дел, и сразу узнал, что среди новичков есть и бывшие охранники того самого Агилульфа. Наконец-то выпал случай что-то узнать о Ларе!
– Ты знал такую работницу – Ларанду Гелимер? – спросил он с деланным равнодушием у толстого охранника по имени Корнак.
Тот злобно скривился и сплюнул.
– Как ее не знать, сучку! Бежала из-под конвоя! Всю ночь не спали, по лесам за ней гонялись! Это в ту самую ночь, как убили барина... Так ее, стерву, и не поймали. Хрен знает, где она сейчас. Наверное, подалась в шлюхи... Эй, а ты-то откуда ее знаешь? – спохватился Корнак.
– Она моя невеста, мудак, – сказал Тавр и от души врезал толстяку под дых. Никто их не видел, иначе Витигесу не поздоровилось бы – атаман не терпел подобных разборок. Отдышавшись, Корнак не стал лезть в драку с более молодым и сильным противником.
– Ладно, унтер, я был неправ, – примирительно сказал он. – Но на правду не обижайся: невеста твоя – настоящая блядь. Бабы в поле с ней забавлялись, хором пальцами трахали, а она стонала. А ночью перед этим Дрепану, тоже охраннику, чуть не дала...
– Какому еще Дрепану? – еле выговорил Тавр сквозь сведенные судорогой зубы.
– Его здесь нет. Повезло засранцу. Барыня его в город отправила как раз за день перед тем, как нас мобилизовали... Да ладно, забей, унтер! Девок полно!..
Тавр молча развернулся и ушел. В тот момент ему хотелось лишь одного: убивать. Неважно кого. Поверить в слова мерзавца Корнака было невозможно, исключено... но какой-то частью сознания Витигес понимал: всё правда. Его невеста, его ангел, его обожаемая возлюбленная, оказалась такой же бесстыдной порочной тварью, как все эти потаскухи... Как ему жить после такого чудовищного открытия? Никак. Только умереть смертью храбрых.
На поле битвы, что развернулась к северу от Бетулы, не было ничего проще. По поручениям атамана Витигес постоянно разъезжал по всему фронту полка, ежедневно бывал на передовой. Снаряды и мины рвались вокруг, чужие и свои пули свистели в дюймах от виска, но судьба хранила его – за четыре для жестоких боев Тавр не получил ни царапины. Но боевые товарищи один за другим гибли у него на глазах, и в этой адской мясорубке было не до любовных переживаний. Тавр почти не вспоминал о Ларе. А когда в редкие минуты отдыха воспоминания все-таки лезли в голову, он гнал их прочь.
Гунтрам держал оборону, но держал с трудом. Противник, хотя и был вынужден наступать из горной теснины, имел подавляющее превосходство и в живой силе, и в технике. Генерал Рикхар тупо давил массой, бросая в атаку все новые звенья бронекатков, самоходных минометов и штурм-машин, все новые батальоны обреченных на смерть пехотинцев. Гунтрам держался только благодаря более выгодным позициям, но его силы были на исходе. А комдив Дауфер почему-то не спешил слать подкрепления. Он отговаривался тем, что нельзя так сразу бросать на передовую необученных новобранцев. Но Гунтрам был уверен, и не скрывал этого от своих людей, что дело в другом. «Этот сраный рояль нам не доверяет, – говорил атаман. – Бросил на съедение, хочет, чтобы респы нас истребили. Но ничего! У атамана Гунтрама есть свои секреты. Я знаю, как заставить его воевать».
На пятый день аэролёт противника отбомбился зажигательными бомбами по деревеньке в тылу полка. Пожар в нескольких местах уничтожил телефонную линию между полковым и дивизионным штабами. Гунтрам вызвал Витигеса и вручил собственноручно запечатанный конверт.
– Это для Дауфера, крайне срочно, – сказал он. – И будет дополнение. Устное. Передашь слово в слово, строго с глазу на глаз.
– Есть, г-н полковник! – Тавр ощутил прилив гордости: атаман доверял ему какую-то тайну, столь важную, что не мог доверить ее бумаге.
– Запоминай, – вполголоса начал Гунтрам. – У меня появился канал связи с Рикхаром. Сегодня Рикхар предложил мне перейти на его сторону. Я сказал, что всегда был и буду врагом республики. Рикхар ответил, что это не помеха, и что на Юге хватит места нам обоим. Теперь он ждет моего ответа. Я, со своей стороны, жду от вас подкреплений. Жду до 14 часов. – Гунтрам помолчал. – Повтори как понял, унтер-фельдфебель.
Витигес повторил, покрываясь холодным потом от понимания скрытой сути этих слов. Рикхар собирался изменить республике – но не в пользу короля, а чтобы создать собственное государство на Юге, и предлагал Гунтраму присоединиться к этому дерзкому замыслу. Ну а сам Гунтрам, кажется, шантажировал Дауфера своим переходом, чтобы выбить желаемые подкрепления... Сердце Тавра замирало от того, в какую грязную и опасную игру он ввязался, и как много стоит на кону.
С пакетом за пазухой он вышел из штабного блиндажа, по траншеям добрался до конюшни, и дальше уже верхом поскакал в тыл.
Ставка Дауфера располагалась всего в 20 милях от передовой, но выглядела как часть совершенно другого мира. Ни трупов, ни грязи, ни разрухи. Деловито сновали гладко выбритые офицеры в чистых мундирах, стучали пишущие машинки, и лишь дальние раскаты канонады не давали забыть, что совсем рядом идет война. Вся здешняя публика давно уже не вызывала у Тавра ничего, кроме глухой ненависти.
– Г-н генерал отдыхает, – сказал ему лощеный ротмистр-адъютант в приемной Дауфера. – Будьте любезны обождать пятнадцать минут.
– Донесение крайне срочное, – сказал Витигес, борясь с желанием врезать адъютанту кулаком по круглой морде с набриолиненными усиками.
– Г-н генерал отдыхает с дамой, – уточнил адъютант.
– Донесение крайне срочное и первостепенной важности, – стоял на своем Витигес.
Ротмистр вздохнул.
– Тогда пеняйте на себя, унтер-фельдфебель... – он скользнул в комнату отдыха, что-то проговорил, вышел обратно. На его губах играла масляная улыбка. – Ну что ж, надеюсь, вы не ханжа, унтер-фельдфебель... Пройдите.
После этих слов Тавр был готов к любой непристойности, но увиденное все-таки его поразило. Дауфер развалился на диване, а между его расставленных ног стояла на коленях голая девка в одних чулках, и с сочным причмокиванием сосала. Тавр обомлел; он не ожидал от Дауфера столь откровенного бесстыдства. Все-таки это был командир дивизии в штабе, а не пьяный ефрейтор в борделе... Дауфер сделал нетерпеливый жест, и Тавр опомнился: вытянулся во фрунт, щелкнул каблуками.
– Г-н генерал, разрешите доложить: вестовой унтер-фельдфебель Витигес прибыл с донесением от командующего 14-м полком!
Проститутка вздрогнула и как будто оцепенела. Комдив отвесил ей легкий подзатыльник, и она снова торопливо зачмокала. Эта шлюшка явно и сама получала удовольствие: в просвет между ее расставленными ляжками было видно, что она бесстыдно трет себя между ног... Тавр с усилием отвел взгляд.
– Читай вслух, – приказал Дауфер.
– Есть, г-н генерал, – Тавр вынул и распечатал пакет. Пока он возился с бумагами, взгляд невольно притягивался к округлому заду девушки, что был так маняще выпячен, так пикантно подчеркнут пояском и чулками. В его соблазнительных линиях Тавру почудилось нечто знакомое... Но нет, нет... Не может быть... У Лары бледная кожа и прямые волосы, а эта соска – загорелая и кудрявая... и вообще... Он заставил себя уткнуться в текст, написанный от руки аккуратным почерком Гунтрама, и начал читать.
Смысл слов с трудом доходил до его сознания. Впрочем, Тавр все знал и так. Силы Гунтрама на исходе, бойцы истощены, если немедленно не бросить на передовую все имеющиеся резервы – со дня на день Рикхар продавит фронт, и тогда уже ничто не спасет Бетулу, а за ней и все Южное вице-королевство... Не поднимая глаз от бумаги, Витигес читал – и поневоле слышал, как Дауфер довольно покряхтывает, а его шлюшка старательно причмокивает... а краем глаза видел, как она возбужденно поводит задом и все быстрее, все сильнее теребит себя пальцами... Тавр дочитал донесение и опустил глаза в пол.
– Передай Гунтраму, чтобы до завтра держал позиции любой ценой, – слегка охрипшим голосом сказал Дауфер. – Сейчас у меня в резерве нет ни одной штатно укомплектованной части, – он говорил тяжело, с запинками: видимо, был почти на пике. – К завтрашнему дню... доукомплектую... два батальона... и сразу ему пошлю... завтра, но не раньше. Как понял, унтер? Как понял? – Дауфер схватил стек и сильно вытянул девку по оттопыренному заду. Та дернулась и издала жалобное мычание. – Глубже, блядь! Резче! И руку убери, не смей тут кончать!
(Не Лара. Нет. Так похожа со спины, но, конечно же, не Лара! Никогда, ни за какие деньги, она не стала бы терпеть такое обращение)
Глядя в пол, Витигес повторил про два батальона. Потом добавил:
– Осмелюсь доложить, г-н генерал, приказано передать устное донесение. Строго секретное.
– Сейчас, унтер... только спущу в эту соску и выставлю вон... – Витигес старался не смотреть, но краем глаза видел, как Дауфер исказил лицо в болезненной гримасе, напрягся всем телом... а потом обмяк и выдохнул. Было слышно, как девка сглотнула. – Все, моя сладкая, – удовлетворенно произнес генерал, – можешь идти домой.
Шумно дыша, девушка подалась назад и быстро заправила хозяйство Дауфера в брюки. Он достал из кармана френча голубую пятиливровку, сунул ей за поясок. Она что-то еле слышно шепнула – наверное, слова благодарности. Потом опустилась на четвереньки и, почти уткнув лицо в пол, развернулась и поползла к двери. Витигес посторонился, давая ей дорогу.
– Постой-ка, – расслабленно сказал Дауфер. – Встань. Дай унтеру на тебя взглянуть. А то по нему заметно, что давно голую бабу не видел.
Девушка застыла как вкопанная... и молча замотала головой. Стыдится? После того как отсасывала перед ним? Какая странная стыдливость... Ужасное подозрение, которое не отпускало Тавра с того момента, как он увидел ее, усилилось... Он почувствовал, как холодный пот стекает по спине. Нет, нет, нет...
– Эй, что это значит? – Дауфер угрожающе повысил голос, взял стек. – Неподчинение?
Тогда девушка содрогнулась всем телом... издала судорожный вздох и встала на ноги. Прямо перед Тавром, лицом к лицу. Сжавшись и сгорбившись, она закрывала лицо руками в последней отчаянной надежде остаться неузнанной...
Она. Лара.
Теперь уже никаких сомнений.
Тавр стоял с полуоткрытым ртом. Какие-то слова рвались наружу, но застревали в глотке... На входе его заставили сдать пистолет... ах, жаль... сейчас он застрелил бы обоих... потом себя... Ему все-таки до последнего момента хотелось верить, что все неправда, что невеста чиста и верна ему... и вот теперь... Конец. Рухнуло все.
– Что, засмотрелся, унтер? – довольно спросил Дауфер. – Нравится? Стань генералом, и тебе будут отсасывать такие же красивые шлюхи... Все, Лара, иди, – она развернулась и выбежала, не отнимая рук от лица. Витигес так и стоял столбом. – Эй! Унтер-фельдфебель! Очнись! Доложить секретное донесение!
Командный голос вывел Тавра из ступора. Он опять вытянулся во фрунт и отрапортовал:
– Есть, г-н генерал! Докладываю собственные слова г-на полковника Гунтрама. «У меня появился канал связи с Рикхаром»…
И тут как будто что-то щелкнуло у него в мозгу.
Вот прямо сейчас уничтожить Дауфера.
Уничтожить все его войско и всю королевскую власть на Юге. Проклятую эту власть, которая отняла у него невесту и превратила в шлюху...
Сейчас. Именно сейчас он может сделать это – убить гада, убить не пистолетом, а лишь парой ничего не значащих фраз... Отомстить им всем – так, как не мстил еще никто.
– «...С Рикхаром, – повторил Тавр после короткой заминки. – Рикхар говорит, что поссорился с республикой и хочет перейти на нашу сторону. Ему нужны ваши гарантии полного прощения и принятия на королевскую службу в том же чине». Конец донесения, г-н генерал.
Дауфер брезгливо махнул рукой.
– Чушь. Дешевая провокация. Передай Гунтраму – пусть не будет таким наивным. Подкрепления дам завтра. Иди.

Захлопнув за собой дверцу фиакра, Лара уткнулась лицом в колени и заревела в голос...
Прорыдав несколько минут, она успокоилась. Что плакать? Самое страшное произошло. Теперь уже можно ничего не бояться. Тавра для нее больше нет. Всё. Забыть и жить дальше. Лара напоследок всхлипнула, отерла лицо платочком, стала смотреть в окно.
Фиакр ехал по набережной Беты. Когда он свернул на Бульварный Периметр у моста королевы Танагры, и в окошке открылся вид на перспективу набережной, Лара увидела, что примерно в трех арпанах позади экипажа за ним едет всадник. Серые галифе, тужурка, портупея, фуражка... Лица было не разглядеть. Тавр? О нет! Лишь бы не он! Тавр, конечно, не сделает ей ничего плохого, он слишком благороден для этого... Но разговора с ним она не выдержит, нет...
Извозчик встал у подъезда дауферовского дома. Лара заплатила, быстро пробежала мимо консьержки, велела ей заказать обед и поднялась на лифте (электричество уже дали). Дома переоделась в халат, умылась и стала приводить в порядок опухшее от слез лицо. Тут некстати затрещал телефон.
– Мадемуазель, к вам унтер-фельдфебель. Говорит, что посыльный от г-на генерала, – доложила консьержка. – Прикажете пропустить?
Лара заподозрила неладное.
– Как выглядит?
– Северянин, из гунтрамовских, молодой, высокий...
– Не пускать, – отрезала Лара и бросила трубку.
Черт! Все-таки Тавр приехал выяснить отношения. Выследил. Значит, она не ошиблась насчет того всадника... Ну, уж нет! После всего что было – она уже никогда не сможет взглянуть ему в глаза. Лара ощутила, что к горлу снова подступает комок... Взяла себя в руки и усилием воли выбросила Тавра из головы. Его нет. Тавра больше нет. Эта страница ее жизни закрыта.
Из кухмистерской принесли обед. Лара поела, даже с аппетитом. Что угодно, лишь бы отвлечься, лишь бы чем-то заполнить эту черную пустоту внутри... Села на террасу читать книжку, приключенческий роман из жизни первопоселенцев Нового Континента, и дочитала до третьей главы, когда услышала в небе отдаленное жужжание.
Аэролёт. Лара отложила книгу и встревоженно подняла глаза. Маленькая крылатая машина приближалась с севера. Респы? Бомбежка? Они еще никогда не залетали так далеко, в самый центр города... Черт, что делать, бежать в подвал? Поздно... Хрупкая лодка с винтом на носу, примотанная проволокой к фанерным листам крыльев, заложила вираж, высыпала облако кружащихся листков и полетела обратно на север. Уф-ф, не бомба – листовки. Одна порхнула прямо на террасу, и Лара с любопытством ее подняла.
И после первых же слов оцепенела от ужаса.
Гунтрам со своим полком перешел на сторону Рикхара.
Это означало разгром.
Она знала: у Дауфера в резерве нет никого, кроме плохо обученных новобранцев. Сопротивление невозможно. Не сегодня-завтра республиканцы без боя возьмут Бетулу... И придут сюда, в этот дом.
Может, вранье, обычная пропаганда? – мелькнула слабая надежда. Лара кинулась звонить в штаб – но там никто не отвечал... Все разбежались? Или штаб уже в руках респов?
В такие моменты Лара была способна соображать удивительно быстро и действовать решительно. Как тогда, при побеге с плантации. Когда респы возьмут город, ей несдобровать. Слишком многие знают ее как «генеральскую подстилку».
Лара бросилась собирать чемоданы. Надо бежать. Домой, в Кальмию – и неважно, сколько придется стоять в пробке на горной трассе... Вещи, вещи, столько вещей... Дауфер, надо отдать ему должное, одаривал ее щедро. Нарядов и безделушек набралось два приличных чемодана, плюс саквояжик с драгоценностями. Наличных немного – 32 ливра, почти все, что она заработала за неделю нелегким постельным трудом. Поколебавшись, Лара сходила на кухню за кочергой. Взломала дверь кабинета Дауфера, потом – ящик его стола, и набрала еще ливров полтораста наличными. Подумала. Нагребла в саквояж еще топографических карт со стола. Затем позвонила консьержке и попросила как можно быстрее нанять для нее экипаж и носильщика.
Консьержка ответила всего через пару минут.
– Тут какой-то деревенский автофургон торчит прямо перед подъездом, – объяснила она. – Ну, я с ним договорилась. Отвезет куда скажете, и вещи снесет.
– Хорошо, пусть шофер поднимется.
Она глянула с террасы на эту машину. В неказистом фургоне с дощатым кузовом почудилось что-то знакомое... Уж не он ли привез Лару в имение Агилульфа с толпой других резервисток? Нет, вряд ли. Наверное, все эти помещичьи рыдваны просто похожи друг на друга как близнецы. Лара надела скромное летнее платье, натянула шляпку, наспех огляделась перед зеркалом... В дверь позвонили. Она открыла.
– Ну, здравствуй, моя куколка, – широко улыбаясь, сказал Дрепан.
И прежде, чем она успела что-то понять, закричать, рвануться – сгреб ее в охапку, прижал, вздернул голову за волосы и уверенным, отработанным приемом вогнал в рот заранее приготовленный кляп.

Дрепан Сунно, охранник, приехал в Бетулу четыре дня назад – искать Камерину Одило. Тогда ему еще казалось, что выполнить приказ донны Галатии будет проще простого. Все адреса родственников и друзей Камерины записаны. Объехать всех можно за день-два. Тем более что город он хорошо знает – еще со времен службы в тайной полиции. Куда она денется, эта девка?.. Но нет. Родители, как выяснилось, уехали за границу. Саму девку соседи давно не видели, по другим адресам тоже никто ничего не знал. Сунно приуныл. От списка толку нет, надо заниматься серьезным розыском, а по этой части он не мастер... Ну и ладно, зато он знает настоящих мастеров.
Из экономии Дрепан провел ночь прямо в фургоне, поставив его на каком-то пустыре, а наутро отправился в гости к старому другу – Фриксу Дагоберту.
Сунно и Дагоберт познакомились еще до революции – в одном взводе воевали в Запустынье. После войны более смышленый Фрикс устроился сыщиком в тайную полицию, а Дрепан одно время слонялся без дела, промышляя мелкими грабежами. Потом Фрикс помог: пристроил к себе провокатором-внештатником. Тогда как раз начинался весь этот бардак – митинги и забастовки. Работать приходилось по-разному: то поколотить для острастки смутьяна-активиста, то каким-нибудь хулиганством сорвать демонстрацию... Веселая была работка, но хватило ее ненадолго. Король ввел военное положение, и бардак начали давить всерьез – кавалерией и пулеметами. Тут уж Сунно понял, что из политики пора валить. Да и Фрикса поперли из тайной за какие-то махинации с оплатой агентов. Дрепану тогда другие армейские друзья помогли устроиться в охрану Агилульфа, а Фрикс остался в Бетуле. Так их пути разошлись. Дагоберт одно время прозябал частным сыщиком. Потом круто поднялся: женился на разбогатевшей бывшей проститутке и стал управляющим ее борделя. Вот к нему-то Дрепан и пошел со своей проблемой. Фрикс – голова, и знает город как свои пять пальцев. Если уж он не сможет найти эту сучку, то не сможет никто.
Старовокзальная улица была известна в городе под неофициальным названием «Веселая». Бордель мадам Дагоберт был на ней одним из самых роскошных. Дрепан еще только занес ногу на ступеньку, а пожилой швейцар в богатой ливрее уже загородил ему вход: «Куда прешь, деревня? Тут приличное заведение!» Пришлось униженно объяснять, что он по делу к управляющему, и идти как холопу через служебный вход.
В коридоре перед кабинетом Фрикса выстроилась целая очередь молодых, бедно одетых девиц – не иначе как пришли искать работу. Дрепан прошел мимо очереди, постучал в дверь, услышал знакомый визгливый голос: «Ждать, я сказал! Заходить по вызову!» – но все равно вошел.
Фрикс Дагоберт заметно пополнел и обрюзг за те годы, что Дрепан его не видел. Одетый с истинно сутенерским шиком – в тройку из пунцового бархата с бабочкой из золотой парчи, с орхидеей в петлице – он экзаменовал очередную соискательницу. Голая фигуристая мулатка стояла на диване раком и старательно сосала сразу два искусственных члена. В ее ротике они помещались с трудом, мулатка давилась, по искаженному лицу текли слезы. Тем временем Дагоберт сношал ее сзади двумя другими орудиями, вгоняя попеременно в переднюю и заднюю дырку. Вид у Фрикса был до того равнодушно-скучающий, что Дрепан его даже немного пожалел. Бедняга, встает ли у него хоть на что-нибудь при такой работе?
– Где твои стоны, тупое ты бревно? – ворчал Дагоберт. – Громче, громче стони! Симулируй оргазм! Правдоподобно, мать твою, симулируй! Ебать-копать, за что мне такое наказание с вами, дурами?.. – он извлек из мулатки оба инструмента и метким броском швырнул в мойку. – Все, одевайся и пошла нахуй! Не подходишь! – Фрикс вытер руки о мятое полотенце и только тогда повернулся к Дрепану с радушной улыбкой. – Здорово, брат!
Старые друзья обнялись. Пока жестоко оттраханная и отвергнутая мулатка, всхлипывая, одевалась, Дагоберт жестом пригласил гостя в удобное кресло, достал бутылку коньяку.
– Я смотрю, брат, ты тут хорошо устроился, – Сунно взял рюмку и чокнулся с Фриксом.
– Не жалуюсь, – тот залпом выпил. – Видишь вот, жена на Север уехала за девками, меня оставила на хозяйстве.
– На Север? Да у вас от своих девок отбоя нет!
– Южанки, – Дагоберт пренебрежительно махнул рукой. – Второй сорт. Солидным клиентам подавай беленьких... А ты? Все по-старому?
– Ага, – Дрепан не стал вдаваться в подробности. Он видел, что Фрикс занят, и не хотел его раздражать, отнимая время разговорами. – Послушай, брат, я вот по какому делу приехал...
Фрикс внимательно, не перебивая, выслушал историю Камерины и ее поисков.
– Поможешь найти?
– Помогу, – уверенно сказал Дагоберт. – Найду твою Камерину. В этом городе ни одна рабочая пизда от меня не укроется. Но тебя тоже попрошу об услуге.
– Само собой, брат.
– Одна тетка мне задолжала. Надо взыскать, – Дагоберт черкнул в блокноте несколько слов и вырвал листок для Дрепана. – Работай с ней жестко. Она, сука, наглая. Но не перестарайся. Мне не нужно всей это хуйни с полицией.
– Понял, не дурак... – Дрепан сунул в карман листок. – А что, у тебя своих бойцов нет?
– Какие сейчас бойцы? Все, кто не сидит, мобилизованы. Удивляюсь, как ты сам еще ходишь на свободе. Ебучий Дауфер зачистил город под ноль... – Дагоберт разлил по рюмкам остатки коньяка, поднял тост: – Ладно, брат, за нас! За боевое товарищество.
– За нас! – и два друга опрокинули рюмки.

Вечером того дня Дрепан отправился навестить должницу Фрикса. Это оказалась некая Норба Валиа, владелица бюро работы и знакомств. Приятно будет выбивать такой долг, – думал Сунно, наблюдая сквозь витрину, как эта высокая, полногрудая, еще не старая дамочка любезничает с клиентом. Дождавшись, когда Валиа останется одна, он зашел в ее заведение. Кляп и наручники уже лежали в карманах.
За много лет Дрепан отработал прием до полного автоматизма. Когда Валиа шагнула ему навстречу с дежурной улыбкой, он без лишних слов сграбастал ее за плечи, развернул, нагнул, заломил руки и сцепил наручниками. Женщина набрала воздуха, чтобы закричать, и тут же Дрепан втиснул ей в рот кляп и застегнул на затылке. Втолкнул в заднюю комнату, где не было витрины – фотостудию. Вздернул скованные запястья, заставив женщину согнуться в три погибели, и зацепил наручники за какой-то выступ софита. В позе ласточки, обездвижена, совершенно беспомощна – теперь с ней можно работать. Дрепан вышел, повесил на дверь табличку «Закрыто» и запер на ключ.
– Я от Фрикса Дагоберта, – сказал Сунно, возвращаясь в студию. – Помнишь такого? – он задрал женщине платье выше пояса. Валиа замычала сквозь кляп, нервно крутанула полным задом, переступила ногами. – Четыреста ливров. Три дня назад вышел срок, – Дрепан стянул с нее трусы до колен, обнажив полную и все еще гладкую задницу. Валиа замычала громче и тесно прижала друг к другу ляжки. От этого ягодицы рельефно и соблазнительно напряглись... Дрепан расстегнул ремень. – Сначала небольшой урок. А потом открою тебе рот, и ты скажешь, где деньги, – он сложил ремень, размахнулся и со звонким хлопком впечатал первый удар в беспомощно подставленную женскую попу.
Удар, еще удар... Сунно порол Валиа, пока не убедился, что на ее побагровевших, дышащих жаром ягодицах не осталось живого места. Он опустил ремень и дал ей немного отдохнуть. Потом расстегнул и вытащил кляп.
– Где бабки?
Тяжело дыша, Валиа замотала головой.
Крепка, однако! Дрепан всунул кляп на место. Достал складной нож, в нескольких местах разрезал взмокшее от пота платье, снял и отбросил. Точно таким же манером срезал лифчик, оставив женщину раздетой до чулок и приспущенных трусов. Присел, взял ее за щиколотки и широко расставил ноги, а чтобы не могла свести, положил между ними табуретку плашмя. Самые интимные и чувствительные уголки ее тела стали теперь открытыми, доступными и беззащитными. Чтобы Валиа как следует это прочувствовала, Дрепан сунул ей руку между ляжками, ущипнул промежность, помял и потеребил срамные губки, подергал волосы на лобке. Довольно часто одного этого хватало, чтобы сломать бабу. Он снова вытащил кляп.
– Послезавтра! Послезавтра отдам! – наконец-то заговорила Валиа плачущим голосом. – Здесь ничего нет, все деньги в банке, завтра в банке выходной!
Валиа врала насчет денег – Дрепан чувствовал это безошибочно. Он опять заткнул ей рот, встал. Ее раздвинутые ноги и оголенные, до красноты выпоротые ягодицы дрожали от напряжения и ожидания боли. Дрепан, однако, решил не бить ее сразу, а как следует потомить.
Тем же ножом он вскрыл шкафчик в углу студии. Здесь нашлись только фотопринадлежности и, к приятному удивлению Дрепана, эротические игрушки. Среди многообразных дилдо имелся и электрический вибратор. Раньше Дрепану не случалось использовать такие штуки. Ему захотелось поэкспериментировать. Он воткнул вилку аппарата в розетку, моторчик громко зажужжал, Валиа испуганно дернулась. Сунно поднес вибрирующий эбонитовый жезл к ее лону, дотронулся круглой шишкой... медленно поводил взад-вперед, от ануса через промежность к полураскрытому влагалищу и обратно... но не внутрь, ни в коем случае не внутрь...
Он даже удивился, насколько быстро это сработало. Всего минута стимуляции – и женщина раскраснелась и заметно потекла. Страстно и томно мыча сквозь кляп, она пыталась приседать, двигала тазом, ластилась разгоряченным лоном к вибрирующему орудию наслаждения... Дрепан присел перед ее лицом. Поласкал вибратором ее свисающие груди с набухшими сосками, так что Валиа от нестерпимого возбуждения даже зажмурила глаза... Сунно вынул кляп.
– Ты, говнюк, сукин сын... – выдохнула она. – Погоди же, я тебя урою... У меня такие люди среди клиентов... Сам Дауфер...
Дрепан довольно усмехнулся и вернул кляп ей в рот. Потом ремнем привязал работающий вибратор к бедру вертикально – так, чтобы он самым кончиком касался губ и клитора, дрожал и дразнил, но не проникал вглубь. Вышел из студии, оставив Валиа наедине с машинкой и неутоленным возбуждением.
Под жужжание вибратора и жадные, полные муки стоны заведенной до предела женщины он вскрыл кассу. Денег нашлось всего 110 ливров. Заглянул в ящики стола. Там были одни личные дела клиентов и клиенток, многие – с нескромными фотографиями. Стало понятно, зачем Валиа держит в фотостудии такие игрушки... Но деньги-то где? Сунно вываливал на пол папку за папкой... и вдруг увидел на фотографиях знакомое лицо.
Ларанда Гелимер. Беглая эта горничная, будь она неладна. Ох, как он на нее был зол после той бессонной ночи поисков в лесу! Был уверен, что теперь его уволят с такой хорошей работы... Но на утро обнаружилось, что барин убит, и про беглую девку все забыли. А она, значит, вот где!
Что ж, надо ее брать. Привезти барыне не только Камерину, но и эту северную сучку. Вдруг она тоже замешана в убийстве? (Дрепан не имел никакой связи с барыней и не мог знать, что в этот самый день она сдала оружие крестьянам и отказалась от вендетты). Он полистал папку Гелимер и нашел то, что искал: «Нанята. Наниматель – ротмистр Сигрик. Адрес – Магнолиевый бульвар, д. 15, кв. 21». Дрепан довольно ухмыльнулся. Какой-то ротмистр, это не страшно. Он сложил и убрал в карман листок с адресом. Вернулся в студию.
Валиа, вся красная, мокрая от пота, измученная пыткой неутолимой похоти, совсем потеряла контроль над собой. Хрипло стоная сквозь кляп, она подергивала приподнятой ногой, пытаясь попасть в себя вибратором, но у нее не получалось. Дрепан даже захохотал – до того уморительно это выглядело. Эх, жаль, что он фотографировать не умеет!
– Сотню беру в счет долга, – сказал Сунно, помахав перед ней пачкой разномастных купюр. – И десятку себе за труды. Остаешься должна 300. Со штрафом за просрочку – 320. Послезавтра приду за остальным, – он поправил у нее на бедре все еще работающий вибратор. – А теперь небольшое наказание – за то, что не сказала, где деньги...
Дрепан отшвырнул ногой табуретку, спустил штаны и направил член, который уже пришел в полную готовность, в раскрытое и жаждущее нутро Валиа. Женщина страстно замычала и подалась навстречу, насаживаясь... Но все там уже совсем размякло в кисель. Дрепан не чувствовал сопротивления, это было неинтересно. А главное, он хотел наказать эту бабу, а не доставить удовольствие... Он вышел. Как следует смазал хрен ее обильной смазкой, приладился к заднему проходу и с некоторым напряжением ввел туда. Вот там уже было гораздо туже и приятнее. Ухватив беспомощную женщину за бедра, он энергично задвигался. Валиа сладко постанывала и подмахивала. Похоже, этот способ был ей привычен и вполне приятен... Сунно усилил ритм и нажим. Очень скоро Валиа бурно кончила, выгнув в судороге спину и издав глухой, яростный нутряной рык... а через несколько секунд разрядился в нее и Дрепан.
– Послезавтра приду за деньгами, – повторил он, – и за своими браслетами, – он освободил женщину от кляпа и бросил на пол ключ от наручников. – Если не будет денег, так легко уже не отделаешься. Потеряешь мои браслетики, будет еще хуже. Ну, бывай!
Дрепан вытер член остатками ее платья, заправил в штаны и вышел, так и оставив Валиа скованной, с работающим вибратором между ног. Та посылала ему вслед бешеные проклятия, грозила какими-то знакомствами, но Сунно лишь ухмылялся. Пусть кричит громче – может, кто и придет на помощь. Он вышел из бюро, поменял табличку на «Открыто», распахнул дверь, чтобы крики Валиа лучше были слышны прохожим, перешел на ту сторону улицы и стал наблюдать.
Спустя минуту мимо прошла компания подростков хулиганского вида. Они гоготали на всю улицу, пили вино из бутылок и явно искали приключений. Крик из глубины заведения Валиа привлек их внимание. Переглядываясь, подростки один за другим скрылись за дверью. Вскоре донесся многоголосый взрыв изумленного хохота... потом пауза... а потом новые крики женщины – еще отчаяннее и громче.
Сунно расплылся в широкой улыбке. Отлично, просто отлично. Баба на всю жизнь запомнит, что значит не отдавать долги его друзьям. Весело насвистывая, он двинулся назад, в бордель Фрикса.

Весь следующий день, воскресенье, Дрепан расслаблялся в кабаках и дешевых игорных заведениях, пока Дагоберт занимался для него розысками Камерины.
– Пляши, брат! – сказал ему Фрикс утром понедельника. – Пришла информация о твоей девке.
– Ну, брат, благодарствую, – с искренним чувством сказал Сунно. – Где эта сучка?
Дагоберт развел руками.
– Извини, но сначала остаток долга Валиа, дорогой.
И Дрепан снова поехал к должнице. После субботнего наказания Валиа была жива и здорова, но ходила с некоторым трудом, а круги под глазами заметно чернели даже сквозь пудру.
– Держи, ублюдок, – со злобой проговорила она, кидая на прилавок пачку розовых десятиливровок. – Ох, как я припомню эту историю и тебе, и твоему дружку... Лучше бегите из города, пока целы. Вам тут не жить, уроды...
Дрепан только посмеивался, пересчитывая купюры. Все было верно, и с чувством выполненного долга он вернулся к Дагоберту.
– Ну, брат, я свое дело сделал, – сказал он, вручая деньги. – Где девка?
– Недалеко, в соседнем квартале. Старовокзальная, дом 6, вход со двора, мансарда, последняя по коридору комната.
– А дядюшка ее тоже там?
– Дядюшку поймали и повесили, на твое счастье. За какие-то другие дела... Все, мы квиты? Ну, будь здоров. Следующая! – равнодушно крикнул Дагоберт в дверь, за которой дожидалась очередь претенденток.
И Дрепан, посвистывая, отправился за Камериной. В карманах у него лежали наготове верные инструменты: моток веревки, две пары запасных наручников, нож и кляп. Сейчас за Камериной, потом за Ларой, а потом можно и домой... Денек выдался ясным, безветрие обещало жару. Издали, откуда-то с севера, слышались глухие удары артиллерии...

Где-то отзвонили башенные часы.
Бом... бом... Два часа дня.
Последний срок Гунтрама. Если до двух часов не придут подкрепления, Гунтрам перейдет на сторону Рикхара. Так он грозил в секретном донесении Дауферу. В том самом донесении, что Тавр Витигес обязан был Дауферу передать, но не передал – и тем самым обрек Гунтрама на измену, Дауфера на поражение, и королевскую власть на гибель.
Он, Тавр Витигес, изменил Гунтраму. Как сам Гунтрам вот-вот изменит королю, как генерал Рикхар изменит республике, и как ему, Тавру Витигесу, изменила его невеста.
Месть удалась. Но на душе было чернее черного.
Тавр сидел на скамейке под деревьями Магнолиевого бульвара и следил за подъездом дома 15 – роскошного здания с эркерами и кариатидами. Лара запретила консьержке его пускать, но никуда она не денется, выйдет... Он должен, во что бы то ни стало должен увидеть ее. Должен хотя бы посмотреть в глаза. Должен попытаться понять.
Шел четвертый час, когда к подъезду подкатил фургон с деревянным кузовом. Рослый, по-деревенски одетый усатый мужик вышел из кабины и скрылся в доме. Уж не за Ларой ли? Тавр подошел к машине. Встал за ней так, чтобы его не сразу увидели из дверей... Он ждал...
Дверь открылась. Вышел тот усатый мужик с большим кулем, перекинутым через плечо, с дамским саквояжем в руке... и Тавр не сразу осознал, что этот куль – завернутая в простыню девушка.
Что происходит? Времени на вопросы не было.
Тавр не колебался и не раздумывал. Война отучила. Он выхватил из кобуры пистолет.
Сделал шаг из-за машины навстречу мужику, приставил ствол к груди.
Вокруг не было никого.
Он выстрелил.
Девушка замычала и дернулась, когда убитый стал валиться с тупо-удивленным выражением на лице. Тавр подхватил ее. Поставил на ноги, удержал, не дав упасть. Развернул спиной к себе и сдернул простыню.
Милые золотые волосы, дрожащие мелкой дрожью плечи… Еще недавно Витигес хотел посмотреть ей в глаза, но сейчас чувствовал, что не способен... Резкими, нарочито грубыми движениями он расстегнул на затылке ремешок, извлек изо рта кляп.
– Н-наручники, – пробормотала Лара. Она всегда заикалась при волнении... трогательный недостаток, который когда-то ему так нравился... – К-ключ у него. И м-мой саквояж. Т-там деньги...
Тавр понял. Он присел и обыскал карманы убитого, нашел ключи. Расстегнул и отбросил наручники, взял в руку саквояж. Все это время Лара дрожала и, казалось, не могла двинуться с места...
– В машину, быстро, – сказал Тавр. – Надо валить.

Никто не остановил машину на блокпосту, когда они выезжали из Бетулы по восточной дороге. Над блокпостом все еще развевался зеленый флаг с золотой короной, но никто его не охранял. Солдаты короля разбежались. Значит, уже и досюда дошла весть, что Гунтрам перешел на сторону Рикхара.
Месть осуществилась. Он, Тавр Витигес, изменил историю... и осознание этого вдруг наполнило его абсолютной и спокойной уверенностью в себе. Все тревоги ушли. Пусть его поймают, пусть расстреляют... уже неважно. Он это сделал, он разглядел и использовал тот шанс, который судьба посылает человеку один раз в жизни... Изменил историю, повторял он про себя. С ума сойти – наверное, теперь про него будут писать книги... Лара... А что Лара? Тавр покосился на девушку, с которой так и не перемолвился ни словом с момента бегства, и его лицо дернулось в судороге ненависти, боли, тоски...
Лара, которая до сих пор сидела как каменная, не выдержала и разрыдалась.
– Тавр, милый... пожалуйста, не молчи... – донеслось до него сквозь всхлипы. – Я знаю... ты никогда меня не простишь, никогда... Но пойми, пойми... Мне нужны были деньги... Некуда было пойти... Я сбежала с плантации... Что мне оставалось делать, умирать с голоду?.. Да, я стала содержанкой... Но не думай, что я пошла по рукам... Клянусь, только с Дауфером, больше ни с кем! Правда!.. Тавр! Тавр! Ну, пожалуйста, не молчи!
– Знаешь, мне показалось, что ты получала удовольствие, – сказал Витигес сдавленным голосом. Он крепко держал руль и смотрел только на дорогу.
Лара зарыдала еще горше.
– Да, да, я скверная... Я получаю удовольствие от этого... Но что я могу поделать? Это мое проклятое тело, Бог создал его таким, это не изменить... Да! Да! Я порочна, я тебя недостойна!.. Останови машину! – взвизгнула она истерически. – Выпусти меня и уезжай! Просто выкинь на обочину! – Тавр молча гнал фургон. – Ты можешь хотя бы сказать, куда мы едем? – спросила Лара, когда немного успокоилась.
Витигес толком не понимал и сам. Куда-то на восток, вот и все, что он знал. На востоке Седые горы, за ними Пиратский берег – полоска скудной земли, фактически не зависимая ни от короля, ни от республики. Рай для контрабандистов и дезертиров. Может, осесть там? Или податься за море, на Архипелаг или Старый Континент?.. Тавр с сомнением поглядел на Лару. Она тотчас с надеждой повернула к нему зареванное лицо... и от этого жалкого виноватого взгляда на Тавра накатила такая волна ни с чем не сравнимого сплава ненависти и любви, ревности, ярости и бешеного желания, что он не выдержал...
Он круто повернул руль, съезжая с дороги в старую миртовую рощу. Выскочил из машины, открыл дверь Лары и вытащил ее таким рывком, что она чуть не упала. Подхватил – и от души влепил оглушительную пощечину. «Да-а! – простонала она, держась за щеку и глядя на него сияющими от счастья глазами. – Я виновата, милый... накажи меня, накажи!». И Тавр ударил ее еще раз, и еще... а потом развернул к себе спиной, прижал, разорвал платье спереди, обнажил и жадно стиснул нежные груди... «Да, милый, да... – лепетала девушка. – Только так... делай мне больно... делай!». Когда он запустил руку ей между ног, трусы были мокрые насквозь... и Лара сама поспешно стянула их... Член Тавра уже не помещался в штанах, он спустил их, прижал невесту грудью к дощатой стенке фургона и овладел ей стоя... овладел так жестко, властно и бесцеремонно, как никогда раньше... и заставил ее кончить так стремительно и бурно, как никогда... Старые мирты шелестели под ветром и осыпали лепестки... стрекозы носились в лучах клонящегося к закату солнца...
– Едем дальше, – сказал Тавр, застегивая ширинку. Он не смотрел на Лару. – И вот что: если я тебя трахнул, это еще не значит, что я тебя простил.
– Конечно, милый, – проговорила Лара счастливым полушепотом. – Я понимаю... я еще не заслужила...
– В машину, – Тавр прислушался. В кузове фургона как будто кто-то ворочался и стонал. – Погоди, я открою.
– Как скажешь, милый, как скажешь, – торопливо закивала Лара. – Если хочешь, чтобы я ехала в кузове...
Тавр открыл двери, и она не договорила, застыв с полуоткрытым ртом.

Глава 9. Дорога
Камерина Одило страдала от скуки. Уже почти неделю она жила на убогом чердаке, где поселил ее дядюшка. Он запретил ей выходить наружу и общаться с людьми, пока про них не забудут. «Залечь на дно» – кажется, так это называлось в детективных романах. Все эти дни Ками не выходила за порог и не видела никого, кроме одной соседки, которую дядя нанял приносить ей еду.
Дядя не нашел для Камерины лучшего места, чем дом на Веселой улице. Это был настоящий вертеп с баром, казино и театриком-бурлеском внизу, со съемными на час и на ночь номерами наверху. Все в квартирке Камерины говорило о ее основном назначении: огромная, в три четверти комнаты, постель под скошенной мансардной стеной, зеркало напротив постели, умывальник и биде за ширмой, эротические гравюры на стенах, стопка засаленных мужских журналов в тумбочке... Просиживая целыми днями в этой комнатке, где сами стены, казалось, были пропитаны застарелым запахом бесчисленных совокуплений, Ками выучила наизусть каждый завиток узора драных обоев, каждый ржавый потек на раковине, каждую похабную подробность на гравюрах и журнальных иллюстрациях. Она даже не могла выглянуть в окно, которое выходило под самый потолок в скошенной стене – слишком высоко для нее. Ками не видела ничего, происходившего снаружи.
Единственным звуком из внешнего мира была отдаленная канонада. Где-то к северу от города шли бои. Ками ничего о них не знала, но со жгучим нетерпением ждала, когда же проклятые реакционеры прекратят бессмысленное кровопролитие и сдадутся, в город наконец-то придет справедливая народная власть, и принесет мир и свободу... Тогда, конечно, и ей больше не придется прятаться на гнусном чердаке этого блядюшника.
Камерину тошнило от ее комнаты. В полном бездействии и одиночестве, без единого нового впечатления, она умирала от скуки, и еще – от жары. Погода стояла знойная, солнце накаляло крышу, и в мансарду поднимался теплый воздух со всего дома – спертый воздух, насыщенный зловонными испарениями кухонь, туалетов и потных тел. В этой душегубке Ками сидела все время голая, постоянно обтиралась водой, но и это не особенно помогало... По ночам жара спадала. Но по ночам начиналось другое несчастье – звуки за стеной.
Соседка, та самая, что приносила Камерине еду и никогда с ней не разговаривала, была проституткой. Как и все квартиросъемщицы в этом доме. Сквозь тонкую стенку было слышно все: и деловые фразы о цене, и шорох снимаемой одежды, и скрип старых пружин, и натужное пыхтение клиентов, и ее фальшивые стоны, всегда и со всеми одинаковые... Как назло, соседкина кровать стояла вплотную к их общей стене, и хлипкие доски ритмично содрогалась при особо бурных спариваниях.
Вот и в то утро Камерина, позавтракав, валялась в постели и поневоле слушала, как соседку уже с полчаса кто-то пашет, да так неистово, что трясутся гравюры и дребезжит умывальник. Полчаса! Что за жеребец ей попался на этот раз? В конце концов, от безделья, жары и навязчивых звуков соседского блядства на Камерину накатило возбуждение. Такое случалось не впервые. В замужестве она привыкла к ежедневным постельным упражнениям, и теперь, в вынужденном одиночестве, тело настойчиво требовало мужской любви. Вслушиваясь в страстные звуки за стенкой, Ками лениво раскинула ноги на всю кровать и принялась поглаживать пальчиками свое забытое, покинутое сокровище.
В воображении немедленно возник дядя Тибур. Его властные глаза, его сильное звериное тело, его сокрушающий таран... Та безумная ночь в пустошах... о, Ками до сих пор не могла вспомнить о ней спокойно... То было неправильно, такое не должно было повториться... И все же ее неотступно преследовали фантазии о том, что произойдет в этой комнате, когда дядя наконец явится за ней...
Громкий стук в дверь прервал эти сладкие мечты.
Камерина вздрогнула и отдернула руку, будто испугавшись, что ее застукают за греховным делом – и только потом испугалась по-настоящему. Это не был условный стук соседки или дяди Тибура. «Если придет кто посторонний – молчи, делай вид, что никого нет дома», – инструктировал ее дядя. Ками затихла и замерла.
– Служба гражданской обороны, проверка пожарной безопасности! – донесся громкий хриплый голос из-за двери. И, о стыд и позор, от этого хамовато-уверенного голоса, от непрошеной близости мужчины у нее между ног зазудело еще томительнее и жарче... – Открывайте, дамочка! Иначе будем ломать дверь – положено по инструкции!
Ками закусила губу. Надо открывать. Все равно помощи ждать неоткуда и бежать некуда. Да это и не полицейские... а если и полицейские – что она сможет сделать? Она встала, накинула халатик на голое разгоряченное тело и открыла дверь.
Она даже не успела удивиться, почему это офицер гражданской обороны одет не в форму, а в крестьянские штаны на лямках и грязную клетчатую рубаху... Резкий захват, толчок, боль... Одна секунда, и она валяется на кровати со скованными за спиной руками, а во рту у нее каучуковый шар. «Господи, это не полиция! – билось в мозгу. – Это что-то хуже! Помогите! Дядя Тибур, где ты, где?!»
– Ну, будем знакомы, – сказал этот человек, спокойно и довольно ухмыляясь. – Дрепан Сунно. Я от донны Галатии. Очень уж хочется моей барыне поспрашивать тебя насчет убийства ее мужа. Дядюшку твоего уже не спросишь. А вот с тобой, красавица, чувствую, разговор будет долгий и весьма приятный...
В панике Камерина бессмысленно дергалась на кровати, будто пыталась уползти... Но она была совершенно беспомощна, да еще и халатик на ней задрался, обнажив все, что ниже пояса... а Дрепан вместо того, чтобы пристойно его одернуть, наоборот, ухватил ее за колени и силой развел.
– Э, да ты потекла! – радостно сказал он. – Горячая ты штучка! Стоит мужику тебя уложить в койку и заголить, и ты готова. Ха, в дороге с тобой не соскучишься... Ладно, попробую тебя по-быстрому чисто ради знакомства.
Дрепан вынул нож и парой решительных взмахов разрезал халатик, оставив ее в чем мать родила. В последней отчаянной попытке сопротивления Камерина принялась отбрыкиваться, когда он спустил штаны... но сил бороться не было. С торчащим красным хреном наперевес Дрепан раздвинул и задрал ее ноги себе на плечи, навалился, пристроился... Ками зажмурила глаза, покоряясь неизбежному... и когда крепкий толстый член насильника вторгся в ее нутро, все еще возбужденное, влажное и раскрытое – все ее предательское тело откликнулось волной жара. Боже, боже, проклятое тело... почему оно так охотно отдается мерзавцу, который берет его силой?... Раз за разом Дрепан жестоко всаживал ей на всю глубину... а у соседки все еще трахались, спинки двух кроватей с разных сторон бились в стену синхронно, в едином ритме, и стоны соседки теперь казались Камерине неподдельными... Она и сама стонала сквозь кляп... ее истомленное одиночеством тело жадно и неразборчиво принимало властные мужские вторжения... Судорога постыдного наслаждения пронзила и сотрясла ее. Мгновение забытья... а потом она ощутила, как тугой мужской ствол выскальзывает из нее, и как живот и грудь заливает теплое семя...
– Ну, поебались на скорую руку, и хватит на первый раз, – услышала она отвратительно самодовольный голос Дрепана. – Вставай, пошли. Надо еще за второй девкой заехать, будет тебе подружка.
Он за ноги стащил Камерину с постели, заставил встать, куда-то толкнул. Чтобы не упасть, она открыла глаза – и увидела, что этот урод даже не закрыл дверь, пока ее трахал... Слезы наконец-то брызнули из ее глаз, слезы бессилия и невыносимого унижения...
– Вперед! Пошла! – Дрепан грубо толкнул ее в спину.
Изнасилование лишило Камерину всякой воли к сопротивлению. Глотая слезы, она покорно побрела по коридору, потом вниз по лестнице. Время от времени Дрепан подгонял ее тычками в спину, а то и легкими пинками в зад. По дороге встречались жильцы, но никто и ухом не повел. Как видно, в этом доме было в порядке вещей, что по коридорам водят голых женщин со скованными руками, заткнутым ртом, со слезами на лице и потеками спермы на животе... Они вышли во двор к припаркованному фургону. Дрепан открыл заднюю дверь, втолкнул туда Камерину и усадил на скамейку, что тянулась вдоль боковой стены.
– Посиди, отдохни, – Дрепан почти ласково похлопал ее по щеке. – Не скучай. По глазам вижу, тебе еще хочется. Ничего, потерпишь до первого привала, – и захлопнул дверь.
Завелся мотор, потянуло вонючим выхлопным газом, машина тронулась, покатила.
Кузов освещался только через зарешеченное окошко под потолком, и Ками не видела, где они едут. Девушка неслышно заплакала. Она чувствовала себя оскверненной, опущенной, втоптанной в грязь... и лишенной всякой надежды.
Значит, снова рабство. Снова та проклятая усадьба.
Все было зря.
Фургон ехал по городу, судя по гладкости дороги. Минут через десять машина остановилась. Они ведь все еще в Бетуле, да? Дрепан говорил о какой-то второй девушке... Он едет еще за кем-то? Фургон все стоял... стоял... Ее отчаяние угасло, сменившись тоскливой покорностью судьбе.
В непонятном ожидании прошло, наверное, несколько часов. Семя Дрепана на ее животе высохло, неприятно стянув кожу. Решетчатый прямоугольник солнечного света описал дугу по полу, всполз на скамейку, обжег голые бедра полуденным жаром и пополз дальше. Снаружи доносились шумы проезжающих авто, цоканье копыт, голоса прохожих, один раз – жужжание аэролёта в небе... Боже, да сколько еще ждать? Когда же, наконец, произойдет хоть что-нибудь?
И вот что-то начало происходить. Ками услышала, как Дрепан хлопает дверью и уходит. Потом – какие-то чужие осторожные шаги... Потом... выстрел! Господи, выстрел! Совсем рядом! Камерина затряслась от ужаса. Этот Дрепан кого-то убил! Потом два голоса, женский и мужской – но не Дрепана. Тревожный тон, неразборчивые слова... Так это не он убил? Это его убили? Снова хлопают двери, заводится мотор... Фургон трогается и едет...
Едет.
И едет.
Камерина окончательно перестала что-либо понимать.
С Дрепаном было хотя бы ясно, куда и зачем он ее везет. Но эти? Кто они нахрен вообще такие? Люди дона Тибура? Нет, они бы представились и развязали ее. Полиция? Нет, они бы соблюдали формальности... Машина ехала на восток – это все, что Ками могла понять, потому что солнце светило справа и немного сзади. На восток – значит, не в Старые Кипарисы, а в прямо противоположную сторону. Тогда куда?
Они ехали долго, долго, и это превращалось в настоящую пытку... Камерине уже не на шутку хотелось есть и пить, еще сильнее хотелось справить нужду... браслеты до боли натерли кожу, во рту все онемело от кляпа, и в челюстных мышцах нарастало ужасное ощущение, что рот уже не сможет закрыться вообще... Как, как ей привлечь внимание этих новых похитителей? Ведь они, судя по всему, просто не знают, что в кузове человек, не слышат ее стона и возни за шумом мотора... Машина вдруг резко повернула и съехала с дороги, запрыгала по ухабам, и Камерину так тряхнуло, что сбросило со скамьи. Она сильно ушиблась плечом... и, скорчившись на полу, заплакала от боли и бессилия...
Фургон остановился. Захлопали двери кабины. Наконец-то! Отчаянно извернувшись, Камерина поднялась на колени, подползла к стенке, встала и забила в нее ногами. Что было сил замычала сквозь резиновый шар... Открывайте же! Но... Она услышала, как эти двое прислонились снаружи к другой стенке и... занялись любовью, яростно и бурно, с громкими стонами. О-о!.. Сейчас она ненавидела эту парочку так, как никого в мире. Суки, будьте прокляты! Тут человек умирает через стенку от вас, а вы!.. Они затихли... Камерина с новой силой забила ногами в стену... и наконец-то, наконец-то ее услышали.
Двери распахнулись.
Ками выскочила из машины, присела и, забыв всякий стыд, с невыразимым облегчением пустила в землю струю мочи. Потом встала, и кто-то расстегнул ей ремни кляпа.
– А-а-а... Ы-ы-ы... – язык не слушался, но по крайней мере челюсти открывались и закрывались.
Только сейчас Ками не только увидела, но и осознала, что они за городом, в какой-то миртовой роще, что день клонится к вечеру, и что ее спутники – северяне лет по двадцати. Она – растерянно хлопающая глазками блондиночка в цветастом летнем платье, полурасстегнутом на высокой груди. Он – унтер-офицер с очень симпатичным лицом, мужественным и умным, в серой форме королевской армии. Ками вдруг вспомнила, что стоит перед ним совершенно голая, и дернулась прикрыться – но руки все еще были скованы за спиной. Мужчина деликатно отвел взгляд.
– Лара, ключи, – бросил он.
– Сейчас, сейчас!
Блондиночка куда-то метнулась со всех ног и скоро прибежала с ключами. Мужчина расстегнул браслеты. Растирая затекшие и натертые запястья, Камерина благодарно улыбнулась ему через плечо.
– Долго вы там были? – спросил мужчина. – Хотите есть, пить?
– А-а! А-а! – Ками решительно закивала.
– Лара, принеси мой вещмешок, – и Лара вновь бросилась выполнять приказ.
Мужчина снял тужурку и вручил Камерине, оставшись сам в белой исподней рубахе. С благодарным мычанием Ками натянула эту короткую суконную куртку. Та едва прикрывала зад, но это было хоть какое-то соблюдение приличий. Прибежала с мешком Лара, преданно глядя на мужчину. Тот, даже не взглянув на свою девушку, подал Камерине флягу и коробку с армейским сухим пайком.
– Прошу, мадам, ешьте. Поговорим после.
И Ками с наслаждением наелась и напилась. Дар речи вернулся к ней. Наконец-то можно было поговорить и хоть что-то узнать об этой необычной парочке.
– Куда вы едете? – спросила Ками после того, как они с Тавром и Ларой представились друг другу.
– На Пиратский берег, – уверенно ответил Тавр. – И для республики, и для короля я изменник. Так что путь один – за океан.
Камерину не устраивал такой вариант.
– Мы, наверное, еще недалеко от Бетулы. Может, отвезете меня к родителям?
Витигес покачал головой.
– В Бетулу мне нельзя. Там, наверное, уже респы. Могу только оставить вас здесь, на трассе. Поймаете попутную машину или экипаж, – он с сомнением поглядел на Ками – босую, голоногую, в одной форменной тужурке королевской армии. – Хотя в таком виде... Лара! Отдай-ка свое платье мадам Одило!
– Да, конечно, милый, – Лара беспрекословно принялась стаскивать платье через голову.
Ее собачья угодливость начала казаться Камерине странной. Чего это она так лебезит перед своим женихом? Он ее настолько хорошо сейчас ублажил?
– Ну что вы, Лара! Благодарю вас, не надо, – остановила ее Ками. – Может, найдете какую-нибудь тряпку завернуться?..
Тавр покачал головой.
– Никаких тряпок. Возьмите ее платье, и, будьте добры, не любезничайте с этой девкой. Она этого не заслуживает. Снимай! – приказал он Ларе ледяным тоном.
Камерина смотрела на них обоих в полном изумлении. Блондиночка безропотно стянула через голову платье и осталась в одном белье, причем таком откровенном и кружевном, и такого натурально телесного цвета, что его и заметить было непросто. Практически голая Лара стояла, опустив глаза, и теребила резинку трусиков – будто ждала, когда жених прикажет снять и их...
– Спусти-ка трусы, покажись! – действительно велел Тавр. Его невеста покорно приспустила трусы до резинок чулок, обнажив выпуклый и гладко выбритый венерин холмик. – Видите, побрилась как шлюха? Пока я воевал, она спала с другим мужчиной за деньги, – спокойно и безжалостно продолжал Витигес. – Я сегодня лично видел, как она обслуживала его ртом, уж простите за подробности. Так что вы делаете ей честь, что вообще разговариваете с ней... Пожалуйста, мадам Одило, будьте с ней суровы. Ради ее же блага. Я решил не бросать ее, но серьезно заняться перевоспитанием.
Опозоренная Лара стояла перед Камериной красная до корней волос и, казалось, мечтала провалиться сквозь землю... Но при словах «решил не бросать ее» она перевела дух и бросила на жениха взгляд, полный благодарности и любовного преклонения. Бросила взгляд – и тут же вновь вперила в землю, будто чувствовала себя недостойной даже смотреть на свое жестокое божество... Камерине стало неловко и в то же время смешно. Она отвернулась, скинула тужурку и надела Ларино платье. «Хорошо, что у меня там щетинка успела подрасти, – мелькнула некстати мысль, – а то меня он тоже принял бы за шлюху...» Вот же сумасшедшая парочка послана ей в помощь волей судьбы!
– Прошу в кабину, мадам Одило, – сказал Тавр. – А ты, Лара, полезай в кузов. И туфли тоже отдай.
Блондиночка глянула на Камерину коротким злобно-ревнивым взглядом и – вот чудо! – осмелилась оспорить приказ.
– М-милый, пожалуйста... М-можно мне тоже в кабине? – умоляюще пролепетала она.
– Да, я тоже попрошу, пусть останется, – сказала Ками. Ей и самой не хотелось ехать с Тавром наедине. Все-таки он был странный... и кто знает, как повел бы себя с ней в отсутствие невесты?
– Вы же не поместитесь на одном сиденье, – прервал Витигес в самом зародыше интересный ход ее мыслей.
– А пусть она едет у меня в ногах, под сиденьем, – предложила Ками. – Ведь так будет для нее унизительнее, не правда ли?
– И правда. Лара, слышала? Залезай! – Тавр звонко хлопнул невесту по голой попе и пошел заводить мотор.
Лара суетливо подтянула трусики и полезла в кабину. Она забралась в тесное пространство для ног пассажира. Для этого ей пришлось опуститься на колени лицом к сиденью и согнуться в три погибели. Лара полностью заняла место для ног, и Камерина, чтобы уместить их, поставила стопы ей на плечи. Поза было довольно неловкая, и главное, теперь взгляд Лары упирался ей прямо в лоно, ничем не прикрытое под платьем. Хотя северянка и опустила скромно глаза, в любом случае ее лицо находилась под платьем Ками, между ее бедрами, менее чем в футе от срамного места... Как-то это странно получилось. Витигес сел на свое место, покосился на девушек, непонятно хмыкнул и тронул авто.
– Предлагаю доехать с нами до ближайшего города, мадам Одило, – сказал он. – Там я вас высажу, одолжу денег на дорогу и прослежу, чтобы вы сели в надежную машину, – фургон въехал на насыпь и покатил по пыльной грунтовой дороге. – Кстати, далеко ли ближайший город?
Ками пожала плечами. Она всю жизнь прожила в Бетуле, но не бывала к востоку от нее и не знала эту местность. Солнце закатывалось за спиной, фургон отбрасывал перед собой длинную тень. По сторонам зеленели отлогие холмы в миртовых и оливковых рощах. Вполне типичная местность, никаких особых примет.
– Здесь не будет городов, – неожиданно подала голос Лара из-под ее юбки. – Одни поместья и деревни. Это дорога в аббатство святой Вифинии.
– А ты откуда знаешь? – удивился Тавр.
– Смотрела карты у Дауфера. Я, кстати, взяла с собой, посмотри в саквояже.
Витигес нахмурился. Кажется, ему не понравилось, что его рабыня оказалась осведомленнее и предусмотрительнее его.
– До монастыря миль четыреста, – вспомнила Камерина, – это в самых Седых горах. Далековато.
Витигес покачал головой.
– Простите, но я не могу взять и высадить вас просто на пустой дороге. Слишком опасно, сами понимаете.
– Ладно, – Камерина улыбнулась. Наконец-то, впервые за этот ужасный день, да что там – впервые за последние дни, наполненные то болью, страхом и унижением, то убийственной скукой, она почувствовала себя легко и спокойно. Да, парочка была причудливая, но этот Тавр производил впечатление честного, надежного человека, да и был просто хорош собой, черт побери. – Мне нравится ваша компания, – просто сказала она. – Буду только рада проехаться с вами до гор. Вот только отблагодарить мне вас нечем...
– Отблагодарите интересной историей, – Тавр улыбнулся ей в ответ. – Почему вас похитил этот Дрепан? Вы не похожи на беглую работницу с плантации...
И Ками, у которой наконец-то после недельного молчания нашелся собеседник, рассказала все без утайки. Брак с Аквином, деревня, Агилульф, визит в поместье, наказание, бегство с дядей, убийство Агилульфа, сегодняшнее похищение... Тавр только качал головой. К концу истории Ками стала замечать, что взгляд унтер-офицера все чаще соскальзывает на ее ноги. Она машинально натянула подол пониже на колени. Может, не стоило так откровенно расписывать свои похождения с мужчинами? Теперь он считает ее доступной... Хотя ладно, бояться нечего, этот Тавр человек благородный. Да и невеста с ним... Правда, уж очень покладистая невеста. Если он захочет ей изменить, неужели она и это примет с такой же покорностью?... Пыльная дорога все тянулась и тянулась... изредка они обгоняли крестьянские двуколки и возы... А согбенная под сиденьем Лара шумно и горячо дышала ей в голый пах, и это странное, неприличное ощущение начало казаться Камерине довольно приятным...
– Надо заправиться, – сказал Витигес, когда они миновали обшарпанный указатель: «Заправочная станция – 1 миля. Бриза – 10 миль. Монастырь св. Вифинии – 376 миль». – Сами видите, ехать долго, – он показал на приборную панель. Стрелка спидометра покачивалась у отметки 40 миль/час, а указатель уровня топлива опустился глубоко в красный сектор. – Заодно и новости узнаем: наверняка там есть радио.
Они остановились у бензиолиновой заправки, которая казалось заброшенной и совершенно пустой. Тавр посигналил грушей клаксона. Из будки выбежал мальчишка лет 12. Тавр вышел. Неслышно для Ками они с мальчиком о чем-то поговорили. Витигес вручил тому бумажку, и паренек побежал качать ручной насос.
– Что говорят по радио? – спросила Ками, когда Тавр вернулся в кабину.
– Два часа назад передали, что респы вошли в город и штурмуют радиостанцию. С тех пор радио молчит. Скорее всего, наши сами вывели из строя.
Витигес завел мотор, и с полным баком бензиолина они покатили дальше.
Когда солнце за спиной уже почти закатилось, показались белые, рассыпанные по склону холма деревенские домики. Наверное, это и была Бриза. На въезде дорогу перегораживал самодельный шлагбаум в виде длинной жердины на рогатках. Подле караулили несколько мужиков с ружьями.
– Спрячьтесь, мадам Одило, – сказал Тавр. В его голосе появилось напряжение.
– Может, снимете тужурку? Роялистская форма... – засомневалась Камерина, но все-таки послушалась: сняла ноги с плеч Лары и скорчилась на сиденье.
– Я знаю, что делаю, – отрезал Тавр. Он затормозил перед шлагбаумом, накинул тужурку, выпрыгнул из кабины. – Кто старший? – донесся до Ками его громкий требовательный голос. Караульщики что-то нестройно забубнили в ответ. – Ты старший? Почему не вижу дисциплины в отряде? Какое подразделение?
– Мы... ну, это... сельская самооборона, – послышался гулкий басовитый голос старшего.
– Да я уж заметил, что не королевская гвардия! Кому подчиняетесь?
– Мы это... того... нашему барину, дону Тассило, – ответил крестьянин. – Кому барин скажет, тому и подчиняемся. Мы не бунтуем. Только охраняем свое. А то развелось сейчас всяких... А вы сами, господин унтер-фельдфебель, из каких будете?
– Фельдъегерская служба. Везу груз в монастырь святой Вифинии.
Крестьяне облегченно зашумели. Приезжий, несомненно, не собирался ничего реквизировать и никого забирать в армию. До ушей Камерины донесся деревянный скрежет отодвигаемого шлагбаума.
– Позвольте поинтересоваться, г-н фельдъегерь, что сейчас в городе делается?
– В городе бои, – ответил Тавр. – Наши пока держатся... А нельзя ли у вас купить продовольствия? Заплачу наличными. И одеял штуки три.
– А как же! Это можно! – загалдели крестьяне.
И минут через десять Витигес поставил за свое сиденье корзину, пахнущую свежим хлебом, сыром и кровяной колбасой. Но лишь когда они поехали, Камерина перевела дыхание. Кажется, все прошло хорошо.
– Все, деревню проехали, – сказал Тавр. – Можете сесть прямо. Ночевать здесь не будем – нельзя этим мужикам доверять... Кстати! Совсем забыл. Вот это я нашел у Дрепана. Касается вас.
Тавр вынул из бардачка и подал Камерине листок веленевой бумаги. Слева красивым женским почерком были выписаны в столбец имена и адреса. Ее родители, родственники, друзья... кажется, никто не был пропущен. Это Аквин, поняла Ками в приливе холодного бешенства. Этот червяк, этот раб... он сдал Галатии всё, что знал о своей жене. Боже, неужели она и вправду думала, что любит это ничтожество?.. Вторым, грубым почерком малограмотного человека против имен были проставлены комментарии: «Уехали за границу», «Нет дома», «Не знают»... Уехали за границу? Ее родители?
– Вот черт, – проговорила Ками опустошенно. – Получается, что мне не к кому идти в Бетуле. Нет смысла возвращаться.
Тавр глянул на нее сочувственно.
– Поезжайте с нами, – как ни в чем не бывало предложил он. – На Пиратский Берег и дальше, за море. Ведь ваши родители туда уехали, на Старый Континент?
Камерина минуту помолчала. Это стоило обдумать всерьез. Она помнила, что у матери есть родственники на том берегу океана. Наверняка родители уехали к ним, уехали той же контрабандистской дорогой. Надо их искать. Все равно больше податься некуда... Но ехать в одиночку, без денег, без мужской защиты? Немыслимо. Надо действительно присоединиться к этой парочке, тем более что Тавр сам предложил... Камерина глянула на Витигеса и улыбнулась ему самой лучезарной улыбкой благодарности, какую только могла изобразить.
– Ну, Тавр, я даже не знаю, как смогу вас отблагодарить, – с чувством сказала она. (А вдруг придется стать третьей в их постели? Тавр, конечно, человек благородный... но если он намекнет – ей будет сложно отказать... Камерина с усилием выбросила из головы эти мысли).
– М-милый, н-не надо, – донесся из-под юбки встревоженный голосок Лары. Похоже, приступ ревности заставил ее забыть о субординации. – Это не очень хорошая идея – п-плыть за море. Д-денег мало, мы не знаем языков, не знаем людей... Милый, пожалуйста, давай вернемся в Кальмию! Д-дай мадам Одило денег, и пусть едет одна...
Витигес затормозил, и Лара испуганно замолчала.
– Я не разрешал тебе говорить, – холодно сказал Тавр. – Пошла в кузов. Ты наказана. Камерина, выпустите ее.
– Н-нет, не надо, – голос Лары задрожал. – М-милый, я больше не буду. Ради бога, прости, пожалуйста. Разреши...
– Пошла!
Жалея несчастную, но не смея мешать воспитательному процессу, Камерина открыла дверь. Выпустила Лару и с облегчением вытянула ноги в освободившееся пространство. Лара в своем белье побрела назад с видом побитой собаки. Двери фургона захлопнулись. Камерина с Тавром остались в кабине одни. Витигес молча тронул машину.
Смеркалось. Дорога вилась по склонам холмов, которые становились все круче и лесистее. Над волнистым горизонтом дальних холмов взошла полная луна. Ками чувствовала себя ужасно неловко в этой темноте, наедине с этим странным мужчиной... И еще: она только сейчас осознала, что Лара завела ее этим своим жарким дыханием на интимное место. Ками нервно положила ногу на ногу, тесно сжала бедра... Боже, только бы Тавр не заметил ее постыдного возбуждения!
– Я слишком ее избаловал, – вздохнул Тавр. – Еще до всей этой истории... Я ведь преклонялся перед ней, носил на руках, выполнял любое желание... Ну, и вот...
– Я вас понимаю, – участливо сказала Ками. – Вы ведь знаете, я тоже познала разочарование...
Тавр задумчиво кивнул.
– Что бы вы сделали, если бы Аквин приполз к вам на коленях молить о прощении?
– Плюнула бы в рожу и выгнала.
– И правильно. А я вот так не могу.
– Потому что вы очень хороший человек.
– Шутите? Я убийца, дезертир, дважды изменник...
– Ну вот, вас даже совесть мучает из-за этого всего. Конечно, вы хороший. А я вот тоже убила человека – и ничего, не чувствую ни малейшего угрызения...
– Знаете, я буду счастлив, если вы поедете с нами, – серьезно сказал Тавр. – Вы нам нужны. По-настоящему нужны. Я все пытался понять, чего не хватает нашим отношениям с Ларой, и только теперь понял: вас.
– Почему?
– Потому что я действительно слишком добрый. Я не смогу наказывать ее так строго, как она заслуживает. А вот вы... Это же надо было придумать – сесть так, чтобы заставить ее всю дорогу смотреть вам... на это место! Я бы сам никогда не додумался до такого изощренного унижения...
Ками смутилась. Зачем он об этом заговорил? Она вновь переложила ногу на ногу и посильнее натянула на колени подол.
– Это вышло случайно.
– Я не верю в случайности, – Тавр помолчал. – Знаете, если вы поедете с нами, я попрошу вас об услуге. Помогайте мне воспитывать эту девку. Не позволяйте мне слишком размякнуть с ней. Я не питаю иллюзий – превратить шлюху обратно в порядочную женщину уже не получится. Но пусть она, по крайней мере, всегда помнит, что она шлюха, пусть знает свое место и не смеет претендовать на большее... – Витигес затормозил.
Они стояли на берегу широкой мелководной речки. Перед ними вода шумела и пенилась в свете фар. Моста не было – дорога шла бродом.
– В темноте через незнакомый брод... – с сомнением проговорил Тавр. – Лучше переночуем здесь. Утром будет надежнее.
– Пожалуйста, давайте поедем, Тавр, – попросила Ками. – Хочется поскорее оказаться в монастыре и поспать на кровати.
– Ну, этой ночью мы точно не доедем, – возразил Тавр, но все же тронул машину.
Медленно, осторожно они поехали по камням в журчащей воде. Они почти доехали до другого берега, когда случилось то, чего опасался Тавр: переднее колесо провалилось в яму. Ками взвизгнула, когда ее завалило на Витигеса, и невольно вцепилась в его плечи... Машина перекосилась и встала. В моторе что-то забулькало, он постучал и заглох.
И Камерина только тут осознала, что прижимается к Тавру и обнимает его. Сразу же от его близости по всему ее телу прошла горячая волна мурашек... Сконфуженная, она хотела было отстраниться... Но Тавр задержал ее в объятиях. Господи, что он делает? Сердце заколотилось... надо было возмущаться, сопротивляться, но Ками почувствовала в приливе сладкого ужаса, что не может, что еще немного – и она отдастся ему прямо здесь... «Я схожу с ума... Нет, нет... Что со мной происходит?» Витигес разжал руки, и Камерина поспешно отпрянула. «Надо сделать вид, что ничего не случилось...»
– Я же говорил – не надо ехать через брод, – со спокойной укоризной сказал Тавр. – Вылезайте, будем вытаскивать.

Лара сидела в кузове, в темноте, на жесткой скамье, подпрыгивая на ухабах неровной дороги, и мучилась ревностью. Она тут одна, а Тавр в кабине с этой Камеринкой. И какой только дьявол ее послал? Казалось бы, все у них с Тавром пошло на лад, и вдруг – бац! Появляется эта голая паскуда, трясет перед ним сиськами (главное, было бы чем трясти!), нагло забирает платье и, сучка драная, заставляет всю дорогу пялиться на свою потную манду... А вот теперь еще и уединилась с Тавром в кабине. Что они там делают вдвоем?.. Кабина была просторная... воображение рисовало самые соблазнительные картины... «Да, конечно, я сама это заслужила, – убеждала себя Лара. – Я ему изменила, и теперь будет только справедливо, если он отплатит той же монетой...» Но голос ревности был сильнее чувства вины. Ладно, пусть Тавр переспит разок с этой блудливой кошкой, ну, два раза – имеет право... но что, если она уведет его совсем? Страх потерять его, любимого, только что чудом обретенного, был невыносим...
Колеса зашумели по воде. Потом тряхнуло, переднее колесо куда-то с грохотом провалилось, и фургон встал. Двери открылись. Снаружи по колено в воде стояли Тавр и эта мерзавка.
– Вылезай, – сказал он, – будем вытаскивать.
Вода в горной речке была ледяная. Очень скоро все трое промокли с ног до головы в отчаянных попытках вытащить колесо из ямы. Все напрасно, фургон был слишком тяжел.
– Все-таки придется заночевать, – сказал Тавр. – Завтра какой-нибудь деревенский мужик проедет, поможет лошадью вытащить.
Насквозь вымокшие и продрогшие, они вышли на берег. Единственными сухими предметами были те, что остались в кабине – вещмешок Витигеса, одеяла и корзина с едой. Лара быстро натаскала хвороста, Витигес развел костер.
– Раздеваемся, – сказал он. – Одежду надо высушить, другой у нас нет.
Безо всякого стеснения Тавр снял мокрую униформу и белье, развесил на ветках. Нагота его сильного, блестящего от воды молодого тела была прекрасна. Лара с восхищением любовалась тем, как отблески костра играют на рельефно перекатывающихся мускулах его бедер, на крепких полушариях ягодиц. Чувствуя, как сердце учащенно бьется от его близости, она стянула с себя промокшие чулочки, лифчик и трусы. Ах, почему они не одни! Лара злобно и подозрительно покосилась на Камеринку. Опять небось будет вертеть своими худосочными прелестями? Но нет, чертова южанка ханжески завернулась в одеяло и делала вид, что совсем не смотрит на Тавра. Почему-то это еще больше разозлило Лару. Подумать только, эта дрянь изображает из себя стыдливую! К черту, надо просто ее игнорировать, забыть о ней.
Тавр развесил одежду, повернулся к девушкам лицом, спокойно-бесстыдный в своей наготе. И не думая прикрывать свой крупный даже в расслабленном виде инструмент, он подсел к костру. Камеринка изображала смущение и отводила взгляд, но нет-нет да постреливала в него глазами. Лара все отлично видела, но только и могла что терзаться бессильной злобой.
Трое голых путешественников сели ужинать. Лара робко подсела к Тавру. Сейчас ей больше всего на свете хотелось нежно прижаться к нему, подластиться, приобнять... но любимый был с ней так сух и холоден, что она не решалась...
– Ну, иди ко мне, иди, – наконец сжалился Тавр. Лара счастливо прильнула к нему, кинула торжествующий взгляд на Камеринку: «Что, съела? Он мой!». А Тавр достал из вещмешка фляжку, отвинтил колпачок, глотнул. – Выпейте, дамы, для согрева.
Лара послушно выпила. Напиток оказался жгучим, как адский огонь – никогда в жизни она не пила ничего столь крепкого. Девушка поперхнулась и закашлялась, из глаз брызнули слезы.
– Еще, еще! – приказал Тавр. И только после того как она волевым усилием заставила себя проглотить вторую порцию дьявольского пойла, передал фляжку Камерине.
Действие напитка Лара почувствовала моментально. По телу разлился жар, зрение затуманилось, накатила приятная истома... Она еще теснее прижалась к Тавру, склонила голову ему на плечо, принялась поглаживать бедро. Невольно нахлынули сладкие воспоминания об их сегодняшней любви в миртовой роще... А жених благосклонно принимал ее нежности. Он приобнял обмершую от счастья Лару за талию, другой рукой положил ее ладонь себе на живот...
Камерина с желчной ухмылкой глазела на них, и раз за разом прикладывалась к фляге. Одеяло с нее сползло, обнажив грудки, но она, казалось, не замечала этого... А ласки Тавра становились все смелее. Его рука уверенными вращательными движениями поглаживала и потискивала грудь Лары... другой рукой он опустил ее ладонь себе в низ живота, в густую поросль жестких волос... Лара почувствовала пальцами напрягшийся корень его ствола и смущенно отдернула руку.
– Милый, не надо, – прошептала она. – Не сейчас... Мы не одни...
– Да ну? – произнес Витигес вкрадчиво. – Что-то я не помню, чтобы ты говорила Дауферу: «Мы не одни, г-н генерал». Когда отсасывала ему на моих глазах...
У Лары даже дыхание перехватило от стыда, обиды и унижения. Сказать такое при Камеринке! Которая, стерва, все слышит и улыбается! На глазах выступили слезы, она молча отвернулась...
– Знаешь, милая, – продолжал Тавр, – ты определяйся. Или ты во всем подчиняешься мне, как Дауферу, и даешь мне все, что давала ему... или уходи. Ладно, пусть ты развратна по натуре, тебя не переделаешь, я на это согласен. Но изволь тогда и для меня быть развратницей, а не строить из себя недотрогу... Все поняла? – не поднимая глаз, Лара закивала. – Тогда выпей-ка еще для расслабления... Эй, Камерина, ты хоть что-то нам оставила?... Держи-ка, Лара, флягу. Пей, говорю!
И он заставил ее проглотить еще добрую порцию адской жидкости. Все перед глазами Лары поплыло и померкло, мир утратил реальность, и сладкий жар внутри поднялся и заполнил ее целиком... Она уже не сопротивлялась и не думала ни о чем, а только млела, таяла, растворялась, текла под властными и бесстыдными ласками Тавра...
Все было как во сне. Память гасла, распадалась на бессвязные осколки... Поцелуи Тавра... Жаркие мурашки от прикосновений его губ к шее... Его ладони, ласкающие ее груди – поначалу нежно, потом все грубее, и наконец, сильно, до сладостной боли, мнущие и месящие... Его член, могучий, багрово лоснящийся, у нее перед самыми глазами... и он же, горячий и скользкий, у нее в руке... и он же, одновременно ласкаемый пальцами ее руки и другой руки, тонкой, смуглой... и – наконец-то! – он же внутри нее, с неодолимой силой пронзающий, продавливающий, распирающий... Снова губы Тавра, жесткие и обветренные... и губы Камерины, нежные... ее жадно вторгающийся в рот язычок... ее острые соски, напрягающиеся под языком Лары... ее горячая, соленая на вкус, влажно раскрытая всеми складочками ракушка... ее стоны... ее глухое мычание... А сзади снова Тавр... снова, в который раз его неутомимый жезл вторгается в нее, подчиняет, овладевает... снова, изнемогая, она отдается его напору... Но, пронзенная им, не прекращает усердно вылизывать, обсасывать, щекотать языком ненасытную Камеринину щель... И вот, наконец, та судорожно выпячивается и выворачивается наружу... и Камерина с долгим криком кончает, выбрызгивая ей в рот капли густого горячего сока... а Тавр все ебет и ебет ее, все резче всаживает и всаживает, пробирая до каких-то немыслимых глубин... и снова сумасшедший оргазм выбрасывает ее в небытие, потусторонне и сияющее... И память окончательно гаснет...
Лара проснулась совершенно разбитая. С тупой головной болью, нестерпимой жаждой и мерзким вкусом во рту. Они лежали втроем среди разбросанных одеял: посредине Тавр, слева, прижавшись к нему грудью, Лара, а справа, перекинув ногу через его бедро – Камерина. Над холмами светало, костерок давно догорел. Бродом через реку неторопливо ехал крестьянин на упряжке из двух волов.
– Эй! – разнесся его неуверенный клич над рекой. – Есть кто живой? Чья тут машина застряла?

Солнце поднималось над холмами, слепя Тавру глаза сквозь пыльное ветровое стекло. Фургон, благополучно вытянутый из реки, прыгал на ухабах узкой дороги. По сторонам зеленели крутые склоны холмов с проплешинами скальных обрывов. Мелькнул указатель: «Заправка – 6 миль. Фаларис – 50 миль. Монастырь св. Вифинии – 180 миль».
– К вечеру доедем, – удовлетворенно сказал Витигес.
Лара на соседнем сиденье кивнула. Она сидела, завернувшись в одеяло, и, судя по всему, до сих пор страдала от последствий вчерашней выпивки. Камерины не было в кабине. Она сама попросилась в кузов, мучась не только похмельем, но и угрызениями совести. «Слушайте, Тавр, мне ужасно стыдно, – бормотала она, – вчера я слишком много выпила, я наделала глупостей, вы же понимаете – я никогда себе такого не позволяю... Давайте будем считать, что ничего не было, а? И сегодня мне лучше побыть одной».
Тавр, конечно, не возражал. Он был уверен, что Ками все равно никуда не денется, и не торопил события. Настроение у него было отличное. Злость на Лару почти ушла. Да, она позволила себя развратить, но надо честно признаться: такой она нравится ему даже больше – развращенной, раскованной и на все для него готовой из чувства вины... А тут еще случай послал ему вторую девушку, тоже очень красивую, чувственную и доступную (хоть она и пытается строить из себя недотрогу). Какой же мужчина не мечтает о такой комбинации? Воистину, ему грех жаловаться на судьбу!
Насвистывая песенку, Витигес подъехал к заправке и остановился. Заправщик оказался болтливым и, пока закачивал в бак бензиолин, успел поделиться важными новостями. Радио снова работало. Бои прекратились, корпус Рикхара занял Бетулу, Дауфер сдался в плен, а Рикхар объявил себя «временным военным диктатором южных марок» и издал первый декрет, «О поддержании законности и порядка» – без единого слова о республике. Но заправщик, кажется, не обратил внимания на эту мелочь. Он был уверен, что «победили респы», нарочито обращался к Тавру «гражданин», и по-дружески советовал спороть погоны.
– Дальше, в долине, держит власть Крестьянский Союз, – охотно объяснял заправщик. – «Боксеры», мать их. 4 ливра в день им отдай, козлам, и никого не волнует, что выручки нет... Выкиньте вы эти погоны, гражданин, да и девушку спрячьте от греха подальше... Разбойники, сущие разбойники!
Тавр счел эти советы разумными. Он избавился от знаков различия и убрал поглубже медаль.
– Иди в кузов, – сказал он Ларе. – Слышала? Тебе лучше спрятаться.
Лара неохотно вылезла из кабины и скрылась в кузове. Тавр повел фургон дальше.
Холмы отступили. Дорога пошла широкой, плоской долиной Темной реки. Открылся великолепный вид на дальние высокие горы. Слева голубел Гранитный хребет, справа – Седой с его ледяными вершинами. Места здесь были уже не такие дикие: повсюду зеленели поля, подножия холмов опоясывали виноградники и чайные плантации.
На въезде в деревню Фаларис, под старым платаном, машину остановил очередной патруль. Четверо бородатых мужиков сурового вида, крест-накрест перевязанные патронташами, с ружьями за спиной, дежурили под флагом Крестьянского Союза. Синее полотно, красная эмблема: скрещенные винтовка и вилы, и надпись: «Б. О. К. С.» Боевая организация Крестьянского Союза, «боксеры». На ветке платана висел в петле раздетый мертвец с лаконичным плакатом на груди: «Шпион короля». Самый высокий, бородатый и суровый из патрульных махнул рукой Тавру: вылезай.
– Куда едем? – пробасил бородатый.
– В монастырь, граждане.
– Что везем?
(Они все равно откроют кузов).
– Двух девиц легкого поведения. На покаяние, от благотворительного фонда.
– Показывай.
Когда Тавр открыл двери кузова, и внутрь хлынул свет, две девушки завизжали и отпрянули друг от друга. Они, кажется, обнимались... а может, дрались? Бородачи заржали во весь голос, тут же утратив всю свою суровость.
– Славные у тебя монашки! – радостно объявил главный «боксер». – Вылезайте! Сейчас согрешите напоследок перед покаянием.
– Не советую, граждане, – сказал Тавр, напряженно думая, успеет ли перестрелять всех мерзавцев, прежде чем они пристрелят его. – У этих потаскушек столько скверных болезней, что я их пальцем тронуть боюсь.
– А не брешешь? – главный посмотрел на него подозрительно.
– Сам подумай, гражданин. Молодые, красивые девки. Думаете, они бы согласились на монастырь, если бы были здоровы?
Это сработало. Главный с отвращением скривился, плюнул на землю и махнул закрыть кузов.
– Ладно, увози отсюда своих блядищ, – сказал он. – С тебя ливр в помощь беднейшему крестьянству...
Пронесло, с глубоким облегчением думал Тавр, отъезжая от Фалариса. Все-таки Бог нас хранит, не иначе... А между тем долина Темной реки осталась позади. Дорога круто пошла вверх, петляя по склонам отрогов Седых гор. Около полудня Тавр остановил фургон на живописной полянке у водопада – пришла пора пообедать и отдохнуть.
Когда он открыл кузов, две девушки с надутым видом сидели на скамьях, отвернувшись друг от друга.
– Твоя девка неуважительно со мной обращается, – пожаловалась Камерина. – Ругает скверными словами!
Тавр нахмурился.
– Придется тебя наказать, – сказал он Ларе. – Ну-ка выходи! – насупленная Лара вылезла из фургона, с ненавистью поглядывая на соперницу. – Проси прощения у мадам Одило!
– Ни за что! – прошипела сквозь зубы Лара.
Тавр вздохнул. «Она нарочно напрашивается на наказание...». Он схватил невесту за волосы, одним движением намотал на руку и рванул вниз. Лара взвыла от боли и рухнула на колени. Одеяло слетело с нее. Новым жестоким рывком за волосы Тавр заставил оголенную до белья девушку распластаться по земле.
– Все, все, я поняла! – закричала она плачущим голосом. – Прости меня, милый, я все сделаю!
Тавр отпустил ее, тяжело дыша. Ему было нехорошо. «Все-таки я слишком добр, черт возьми... Я не какой-нибудь Дауфер, мне больно делать ей больно... Но ведь она сама! Сама нарочно!». Лара поднялась на колени, исподлобья глядя на него взглядом, полным покорности и обожания...
– Проси прощения! – повторил Тавр.
Лара перевела дыхание и подняла на Камерину злобный взгляд.
– Прошу прощения, мадам Одило, – прошипела она. – Довольны?
Камерина покачала головой.
– Нет, недовольна. Что за тон? Ползи сюда, целуй ноги... Да? – Ками подняла взгляд на Тавра. – Правильно я с ней обращаюсь?
– Только так с ней и надо, – подтвердил он. – Слышала? Ползи!
Вздохнув, Лара на четвереньках подползла к Камерине, которая стояла, опершись спиной на фургон, с лениво-царственным видом. Лара припала на локти к земле, приникла к ее ступне и чмокнула пальцы. Ками двинула ступней, поводила пальчиками по ее губам...
– Нет, – недовольно сказала она. – Я чувствую, она все равно не сдалась. Может, требуется телесное наказание?
– Сделай это сама, – предложил Тавр. – Потому что когда наказываю я, это только ее заводит... Возьми это, – он снял ремень и подал Камерине. – Проучи ее, заставь считать своей госпожой. Лара, слышала? Приготовься к порке!
Лара встала, угрюмо глядя в землю. Повинуясь жестам Тавра, она легла грудью на капот и спустила трусы. Камерина взмахнула ремнем и нанесла первый, совсем неуверенный и слабый удар по беззащитно подставленной заднице... Она била сначала боязливо и нерешительно, но скоро обрела твердость, вошла в ритм, и заставила Лару жалобно вскрикивать от боли. Невдалеке, приглушая ее слабые вскрики, шумел водопад...
Тавр впервые видел, как секут по голой попе красивую молодую женщину, и это было так трогательно, так волнующе... С нарастающим возбуждением он следил, как круглые загорелые ягодицы Лары судорожно напрягаются в ожидании ремня, как подпрыгивают и упруго вздрагивают под ударами, и на глазах наливаются краснотой. Он вслушивался в ритм ее болезненных вскриков, так похожих на стоны страсти... Еще три-четыре удара, и... ах, как сладко будет засадить ей в этой же позе! Или лучше не надо? Она должна видеть в порке наказание, а не эротическую игру... А может, тогда Камерину? Вчера вечером между ними не было ничего кроме поцелуев и легких, почти невинных ласк. Не пора ли углубить их отношения?... Возбуждение стало нестерпимым... Витигес подошел к девушкам, расстегнул брюки и извлек хорошо вставший член.
Камерина поняла намек. С кривой улыбкой она бросила ремень, отошла и демонстративно отвернулась. Но нет, она поняла намек неправильно...
– Стой так, не двигайся! – приказал Тавр Ларе.
Он решительно схватил Камерину за руку, развернул и привлек к себе. Южанка удивленно ахнула, попыталась изобразить сопротивление... но как только Витигес запустил руку ей под платье, схватил за задницу и прижал лоном к своему вздыбленному фаллосу, она сдалась, обмякла и жарко ответила на его поцелуй...
Тавр завалил ее грудью на капот с другой стороны от Лары, так что две девушки встретились лицом к лицу. Возбужденная Камерина сама задрала платье, расставила ноги и жаждуще подалась к нему. Лара всхлипывала то ли от боли, то ли от мук бессильной ревности, но не смела пошевелиться... А Ками застонала, заскребла ногтями по капоту, когда в ее тесную, горячую и влажную пещерку Тавр уверенно вонзил и вдавил на всю глубину... Она уже успела сильно завестись от порки... несколько сильных вторжений, и все у нее внутри так сжалось, что чуть не выдавило Тавра наружу... Камерина ахнула, вытянулась в дрожащую струну... обмякла... Но Тавр еще не кончил... На пару секунд он остановился, дал девушке прийти в себя... и принялся долбить ее снова, еще жестче, еще размашистее... Он видел, как в исступлении Камерина схватила голову Лары и принялась целовать в губы... видел, как Лара, всхлипывая, страстно ласкает себя рукой между высеченными ягодицами... На самом пике, уже почти ничего не видя, он ощутил, как утроба Камерины стискивает его член в судороге второго оргазма... резко, последним сознательным усилием, выдернул из нее... и, сжимая рукой, обильно излился ей на ляжки и ягодицы...
Он перевел дыхание.
– Ну, хватит, – сказал Тавр. – Лара, ты достаточно наказана. Поблагодари мадам Одило за порку, подмой ее языком и подавай нам обедать.
Он застегнул ширинку и стал с удовольствием смотреть на продолжение спектакля. Выпоротая невеста задыхалась от ревности, злобы и неудовлетворенной страсти, но все-таки не посмела возражать. Она присела на корточки у ног утомленной Камерины и принялась тщательно вылизывать ее зад и бедра, смоченные свежим семенем...
Ей не понадобилось много времени, чтобы довести Ками до третьего оргазма. Та осела на землю в таком изнеможении, что даже не сразу смогла подняться, когда ее позвали к столу.

Глава 10. Новая жизнь
Тьма была полная. Беспросветная. Ни одной частицы света не проникало в подземный карцер. Ни один звук из внешнего мира не нарушал его тишины – только судорожное, прерывистое дыхание и влажный шорох кожи, трущейся о кирпич.
Если бы чьи-нибудь острые глаза были способны хоть что-то увидеть в этой тьме, перед ними предстал бы низкий сводчатый потолок, сырые кирпичные стены и голый, полусгнивший дощатый пол... Но прежде всего эти глаза увидели бы распятую на стене женщину.
Узница карцера пребывала полностью обнаженной. Ее руки, поднятые и разведенные буквой V, были прикованы к стене. Влагалищем она была насажена на торчащий из стены крюк. Ноги, свободные от оков, чуть-чуть не доставали до пола; женщина судорожно скребла стопами по стене, пытаясь опереться на нее, чтобы хоть немного облегчить нагрузку на руки и промежность. Черные волосы, слипшиеся от пота и грязи, ниспадали на бессильно опущенное лицо.
Донна Галатия давно потеряла счет времени. Сколько времени она уже провисела здесь? Часы? Дни? Не так уж много, судя по тому, что она до сих пор в сознании... Или нет? Может, это уже бред, предсмертная галлюцинация? Или она мертва, и за грехи свои отправилась в преисподнюю? Галатия уже ничего не понимала... Границы реальности стерлись и перестали существовать... явь растворялась в кошмарных снах, а сны оборачивались явью...
Мир донны Галатии окончательно рухнул в ту минуту, когда она оказалась в руках Аквина с его компанией. Тогда, в гараже... (Когда это было? День назад? Месяц?) она сразу решила для себя, что не будет сопротивляться. Что вытерпит любые истязания и унижения хладнокровно, с непреклонным достоинством... Но как же быстро они сломали ее гордость!
Первым же делом ее заставили раздеться догола, якобы для обыска. Потом был сам обыск... Ей пришлось пройти через руки всей Аквиновой банды. Сначала юные революционеры как будто стеснялись так обращаться со своей вчерашней госпожой, но Аквин подбадривал их, и скоро они вошли во вкус. Пьяно гогоча, отпуская сальные шуточки, они щупали ее, поворачивали, нагибали, гоняли по кругу шлепками, совали грязные пальцы в рот и в еще более интимные места... и все это под шипение Аквина ей в ухо: «Ну что, нравится? Теперь понимаешь, что чувствовала она? Что чувствовали они все?..». И это было только начало...
Обыск быстро перешел в оргию. Галатия уже не помнила, не смогла бы вспомнить, кто из них взял ее первым, и каким способом... вся ли банда отымела ее там, в гараже, или кому-нибудь не досталось... Она быстро потеряла счет этим горячим молодым членам, которые нетерпеливо сменяли друг друга в ней, входили и выходили, не давая ни минуты передышки. Ее держали и насиловали по двое, по трое одновременно... они не дали пощады ни одному ее отверстию... Казалось, этому не будет конца... но и это было только начало...
Галатию наконец отпустили, истерзанную, еле держащуюся на ногах, всю залитую слюной и спермой... но отпустили лишь для того, чтобы связать руки за спиной и куда-то погнать. Пинками и шлепками, свистя и улюлюкая, ее прогнали через всю усадьбу. Смутно, как во сне, она помнила, что какие-то люди прибегали и пытались за нее вступиться – кузнец Тейя, даже Мирина – но Аквина, обезумевшего от жажды мести, было не остановить. Галатию привели в ту самую розовую лоджию и привязали к станку для наказаний... Аквин куда-то выгнал всю банду, кроме двух самых верных громил, и взялся за нее по-серьезному...
…Подвешивание и порку она кое-как выдержала... Но когда дело дошло до щипцов и игл, Галатия сломалась. Она выдала все тайники, рассказала все про свои деньги и драгоценности... наверное, она рассказала бы даже, где скрываются Эритра и тетушка Тимея – но про них Аквин не спросил. «Где Камерина? Что ты о ней узнала? Отвечай!» – его интересовало только это. О, как же Галатия хотела ответить!... Но она не знала ничего... и истязания продолжались... В конце концов мозг не выдержал, отключил сознание... и Галатия очнулась уже в карцере, в тот самый момент, когда ее поднимали, чтобы приковать к стене и насадить на крюк...
Она вздрогнула, когда мертвую тишину нарушили отдаленные звуки шагов. Сюда идут... много людей... По измученному телу Галатии прошла волна дрожи. Эти шаги не предвещали ничего хорошего. Доносился голос Аквина... Вот странно – Аквин как будто оправдывался, чуть ли не лебезил... И голос другого мужчины – громкий, властный, размеренный. Кто это? Неужели... Нет-нет, лучше ни на что не надеяться. Наверняка это не спаситель, а очередной палач... Замок лязгнул, дверь открылась, и Галатия зажмурилась от режущего света фонаря.
– О черт... – услышала она незнакомый голос. – Ну, Одило, вы за это ответите... Немедленно снять! – рявкнул незнакомец, и Галатия ощутила, как четыре чьих-то потных руки хватают ее, приподнимают с крюка, освобождают руки от браслетов... Ее уложили на пол, наконец-то позволив истерзанному телу расслабиться, и кто-то склонился над ней. – Донна Галатия, вы слышите меня? Понимаете? Позвольте, я помогу вам встать.
Галатия почувствовала прикосновение к плечу мужской руки и непроизвольно отдернулась. Опираясь на стену, она кое-как встала сама – ноги едва держали. Бросила исподлобья затравленный взгляд на неизвестного спасителя.
Перед ней стоял офицер в коричневой республиканской форме, северянин. На плече у него белела повязка с красным крестом, а на другом краснела нашивка с черной монограммой «КР». Командование республики? Комиссар революции? В любом случае, этот человек явно имел власть над Аквином. Тот переминался с ноги на ногу в коридоре и не смел войти.
– Донна Галатия! – участливо обратился республиканец (почему «донна», а не «гражданка»?). – Я личный врач генерала Рикхара майор Валмер. У меня приказ – оказать вам медицинскую помощь, освободить и доставить в безопасное место. Вы меня понимаете? Можете идти? – Валмер вытянул руку назад, щелкнул пальцами. – Дайте ей халат, – Аквин тут же услужливо подал его. – Мне нужна светлая комната для осмотра. Пройдемте со мной, донна Галатия. Все хорошо. Больше вас никто не обидит...
Осмотр не занял много времени. Никаких серьезных травм не обнаружилось. Бормоча под нос: «Вот ублюдки, они ответят за все, генерал это так не оставит», Валмер смазал, промыл и сделал примочки везде, где требовалось, дал ей одеться и вывел из дому.
Стояла ночь, но усадьба не спала. Окна светились. Вокруг дома горели костры и расхаживали вооруженные люди. Похоже, Старые Кипарисы превратились в настоящую столицу мятежной округи. Автомобиль Валмера стоял у подъезда, рядом дежурил вооруженный шофер.
Галатия до сих пор не могла до конца поверить, что ее муки кончились.
– Куда вы меня повезете? – слабым голосом спросила она.
– В аббатство святой Вифинии, – Валмер помог ей сесть в машину.
– Моя дочь...
– С ней все в порядке, и с донной Тимеей тоже. Прошу вас, выпейте, – врач протянул ей таблетку. – Это снотворное. Так легче будет перенести дорогу.
Шофер завел мотор. Галатия с таблеткой в руке беспомощно оглянулась на дом. Неужели она покинет его навсегда?
– Что будет с домом?
Валмер виновато вздохнул.
– К сожалению, у меня не было приказа навести здесь порядок. И потом... Сами видите, как далеко все зашло. Этот Одило сейчас фактически правит уездом, нужно не меньше батальона пулеметчиков, чтобы покончить с ним. Руки до него дойдут. Но не сразу...
Машина ехала. Его оправдывающийся голос слышался все глуше и глуше. Тело Галатии, которое наконец-то ощутило себя неприкосновенным и защищенным, расслабилось. Напряжение отпустило. Она провалилась в сон.

Монастырь святой Вифинии лепился к отвесной скале высоко над головой. Серпантином по обрыву к нему вела единственная узкая тропинка. У подножия скалы раскинулся монастырский городок с гостиницами для паломников, лавками реликвий и рынком, на удивление оживленным для этих глухих мест. Здесь автотрасса заканчивалась. Дальше можно было двигаться только по горным тропам. Одна вела на север, через Гранитные горы на территорию республики, другая – на восток, через Седые горы на Пиратский берег.
Неудивительно, что в военное время здесь расцвела контрабанда. Городок, расположенный на перекрестке тайных торговых путей, превратился в важный перевалочный пункт. Он находился на церковной земле, под юрисдикцией монастыря, и по древней привилегии был независим от королевского суда и полиции. Святые сестры, обращенные взорами к небесам, не приглядывались к тому, что творилось на презренной земле у них под ногами. Пусть лавочники в городке торгуют чем хотят, лишь бы платили за аренду. А в последнее время именно она стала основным источником дохода обители, намного превзойдя оскудевшие пожертвования паломников...
…Мотор фургона натужно рычал, таща машину вверх по крутому серпантину. Белые стены монастыря уже виднелись высоко над головой, но подмонастырский городок еще не показался из-за отрогов. Камерина сидела в кабине рядом с Тавром, в полудреме склонивши голову ему на плечо, утомленная дорогой и любовью. Лара ехала в кузове. Изредка мотор глох, и становилось слышно, как она там шуршит мокрой тряпкой. Витигес собирался продать в городке фургон, и на привале заставил невесту как следует вымыть его снаружи, а по дороге и изнутри.
Они планировали остановиться в монастырском городке на день. Нужно было продать фургон, купить мулов, дорожной одежды, припасов для путешествия через горы, и обязательно нанять проводника. Солнце уже клонилось к вечеру, когда фургон въехал на рыночную площадь, застроенную неказистыми двухэтажными домами, и притормозил у первой же вывески «Гостиница».
– Иди, купи одежду вам обеим, – сказал Тавр, вручая Камерине деньги. – А то у вас одно платье на двоих. А я пока устроюсь тут, – и, оставив Лару запертой в кузове, они разошлись: Ками в торговые ряды, Тавр в гостиницу.
Жизнь в городке била ключом. С начала битвы при Бетуле его наводнили беженцы, контрабандисты, шпионы и искатели приключений. Лабиринт торговых рядов был полон шумной толпой, и Камерина поначалу растерялась – за последние дни она отвыкла от людей. Впрочем, скоро она нашла лавочку с женской одеждой. Для себя она купила глухое платье из коричневой саржи, какие носят учительницы и конторские барышни – до щиколоток, с длинными рукавами, и застегнутое по самую шею. Ками немного мучилась совестью за свои похождения с Тавром и Ларой, и сейчас ей хотелось чувствовать себя строгой и недоступной. Для Лары она приобрела нечто противоположное: легкое, соблазнительно просвечивающее розовое платьице с подолом выше колен. «Пусть шлюшка одевается так, как шлюшкам положено», – ревниво думала Ками. Она вернулась к фургону, открыла двери – Лара сидела в чисто вымытом кузове в одном белье, усталая и мокрая от пота – и кинула ей платье.
– Одевайся!
Лара сконфуженно отвернулась от открытых дверей и натянула нескромное платьице. Оно оказалось тесноватым, и вдобавок на потном теле девушки моментально взмокло и стало совсем прозрачным. Сквозь туго натянутую на попу розовую юбку заметно просвечивали трусики, а полуобнаженные груди так и выпирали из откровенного декольте... Оглядев себя, Лара так и залилась краской.
– М-можно я что-нибудь накину сверху?
– Ни в коем случае, – довольно сказала Камерина. – Пойдем на рынок, надо еще много всего купить.
Уже темнело, но рынок был по-прежнему открыт и полон народа. Ками заставила Лару идти впереди – прокладывать проход сквозь толпу. Она с удовольствием смотрела, как мужчины пялятся на едва одетую девушку, как восхищенно ухают и присвистывают и, конечно же, исподтишка щиплют за попу и невзначай трогают грудь. Лара ничем не могла защититься от этих нахальных рук, поскольку Ками велела ей нести покупки. Вся облапанная, красная до корней волос, Лара с трудом протискивалась сквозь плотную толпу вожделеющих ее мужчин... «Вот так-то, – мстительно думала Камерина, – чувствуй себя шлюхой, невестушка!».
Девушки накупили теплой дорожной одежды, консервов и прочих нужных для перехода через горы вещей, и вернулись в гостиницу. Они застали Витигеса около машины – он как раз с кем-то договаривался о продаже. При виде высокой ладной фигуры Тавра внутри у Ками потеплело. Черт возьми, она все-таки влюбилась в этого сумасшедшего... и она снова его хочет, прямо сейчас, и чтобы Лара смотрела на них, мучась от ревности... Тавр и покупатель ударили по рукам, покупатель отсчитал деньги, и Тавр с улыбкой шагнул навстречу своим женщинам.
– Вот и все! – сказал он. – Машину продал, с проводником договорился, завтра утром садимся на мулов и выезжаем в горы.
Они поднялись в номер, маленькую комнату с камином и единственной огромной кроватью. Витигес переоделся в купленный для него штатский костюм, девушки накинули на себя теплые кофты, и они отправились ужинать в трактир.
В трактире работало радио и, как ни странно, ловило республиканскую станцию. Пока для путешественников жарили мясо, они напряженно вслушивались в новости.
Дела у республики шли неважно, и радио не пыталось это скрыть. Роялисты снова взяли многострадальный Татион – об этом говорилось вполне откровенно. В падении города республиканские власти винили Рикхара. «Вопреки неоднократным прямым приказам выдвигаться на защиту Татиона, – суровым голосом вещал диктор, – генерал Рикхар по собственной инициативе, безо всякой стратегической необходимости наступал на Бетулу. В результате этих самовольных, изменнических действий Татион пал. На чрезвычайном заседании военного трибунала генерал Рикхар был заочно приговорен к смертной казни за измену...».
Камерина была потрясена. Рикхар! Герой революции, вернейший рыцарь республики, изменил! Если такое возможно, кому теперь вообще верить? Кажется, ее наивное республиканство только забавляло Тавра, но он помалкивал... Им принесли бутылку местного кислого вина, радио заиграло музыку, и обстановка стала расслабленнее.
Выпив вина, Камерина решилась наконец высказать идею, которая давно бродила у нее в голове.
– А знаете, друзья, – сказала она, – у меня есть серьезное предложение. Давайте не поедем за море. Поедем в республику!
Тавр и Лара в изумлении вытаращили глаза, а Ками увлеченно продолжала:
– Сами подумайте, если поедем на Старый Континент, нам придется расстаться. Я буду зависеть от родителей, они у меня люди консервативных взглядов. А там, в республике – свобода! Мы сможем жить втроем, и никому не будет дела до этого! И ты не думай, – обратилась она к Тавру, – что тебе придется меня содержать. Слышал о программе всеобщей ликвидации неграмотности? Учителя будут нарасхват, а я дипломированный математик. Я найду работу, не сомневайся...
Прежде чем Тавр нашелся что возразить, заговорила Лара:
– Нет, я против! – бокал вина тоже придал ей смелости. – Ты не знаешь республиканцев, а мы под ними жили. Они убийцы!
– Ты опять выскакиваешь со своим мнением? – резко оборвал ее Тавр. Под его строгим взглядом она осеклась и опустила глаза. – Твое мнение никого не интересует. Куда мы поедем, решаю я!
– Твоя потаскушка опять забыла, кто она есть, – с ехидной улыбкой проговорила Ками. – Надо ей напомнить.
– Сейчас напомним, – согласился Витигес. – Снимай трусы!
Лара вздрогнула и тревожно бросила взгляд по сторонам. Зал трактира был полутемен, но полон публики...
– Что, п-прямо здесь? – пролепетала она.
– Прямо здесь, – жестко подтвердил Тавр. – И медленно.
Камерина, улыбаясь, с откровенным наслаждением наблюдала за этой сценой... Низко опустив голову, Лара придвинула стул как можно ближе к столу, слегка привстала над сиденьем, запустила руки под стол. Ками не могла видеть, что она делает под столом, но сидящие поодаль, если бы обратили внимание, увидели бы всё. Закусив губу, Лара резко повела плечами... наклонилась, сделала несколько напряженных движений, с каждым разом нагибаясь все ниже... и выпрямилась, нервно комкая в руке кружевную тряпочку. Вся красная, прерывисто дыша, она подняла умоляющий взгляд на Тавра.
– В-вот... я с-сняла, – пробормотала она. – П-прости меня, пожалуйста...
– А теперь засунь палец в рот и соси, – с улыбкой проговорила Камерина. – Чтобы помнила, для чего предназначен твой рот. Вовсе не для споров. Давай!
Лара в ужасе глянула на Тавра, но тот кивком подтвердил приказ... Делать было нечего. Опустив лицо и сгорбившись, будто это могло ее спрятать, девушка сунула в рот кончик пальца и задвигала губами...
– Нет, не так! – неумолимо сказала Камерина. – Держи палец неподвижно и двигай головой! И глубоко, до упора! Соси, как сосала своим любовникам!
Ками не пыталась понизить голос, и, несмотря на шум, соседи прекрасно слышали ее. На них оглядывались. Слышались удивленные и насмешливые, а то и подбадривающие возгласы. Бесплатный спектакль привлекал все больше внимания... На глазах Лары выступили слезы... а потом ее взгляд застыл и будто ушел в себя... Глядя в пространство, она энергично задвигала головой вверх-вниз, насаживаясь ртом на свой палец... За соседним столиком кто-то зааплодировал...
– Раздвинь ноги, – приказал Тавр, довершая ее позор. И, когда окончательно униженная девушка подчинилась, до ноздрей Ками донесся из-под стола слабый терпкий запах ее возбуждения... Ками и Тавр переглянулись с улыбкой: он тоже почувствовал аромат...
– Теперь по поводу твоего предложения, – сказал Витигес невозмутимо. – Я тоже против. Для республики я преступник. Дезертировал из их армии, теперь вот помог Рикхару... Нет, мне туда нельзя. И ты как хочешь, а мы едем за море. Все, Лара, хватит.
Трактирщик как раз принес им жаркое и, делая вид, что не замечает странного поведения Лары, расставил тарелки по столу. Глянув на жениха с благодарностью и облегчением, девушка вынула палец изо рта, торопливо отерла о скомканные трусики, спрятала их под стол и принялась за еду.
Камерина была неприятно поражена. Она уж было подумала, что Тавр поддержит ее, а он, мерзавец, согласился с Ларой! Бросив на предателя холодно-гневный взгляд, она отвернулась и принялась за еду... Как назло, и мясо оказалось жестким и пережаренным.
Ужин завершился в молчании. Лара больше не смела открыть рот, Камерина демонстрировала обиду, а Тавр просто с жадным аппетитом ел. Очистив тарелку, он удовлетворенно откинулся на спинку стула.
– Ну, поели, теперь можно и в кровать, – сказал он, с сытым вожделением поглядывая на своих девушек.
– Даже не надейся, – сухо сказала Ками. – Я буду спать в кресле.
– Значит, Ларе больше достанется, – Витигес самодовольно усмехнулся и приобнял невесту за плечи. Она так и засветилась от счастья, восторженно глядя на своего повелителя. – Правда, милая? Ты уже готова? – и он бесцеремонно засунул вторую руку под стол – пощупать ее между ног. – Ну, конечно, эта шлюшка уже мокренькая, – ласково говорил он, не понижая голоса, так что наверняка было слышно за соседними столами. – Сегодня ее еще ни разу не трахали... Как она истомилась! – а Лара покорно терпела его непристойные ласки, закрыв глаза и тихо, отрывисто постанывая то ли от стыда, то ли от удовольствия...
Неизвестно, как далеко бы это зашло, но тут парочку прервали самым грубым образом. Грохнула дверь. В трактир ввалились с винтовками наперевес солдаты в коричневой республиканской форме.
– Всем сидеть! Руки на стол! Проверка документов! – грянул чей-то командирский голос. По залу прошло движение, гул затих.
– О черт! – Тавр оставил Лару в покое и положил руки на стол. – Хорошо, что я в штатском.
– Плохо, что документов нет, – вздохнула Ками и отложила вилку.
В самом деле, когда проверка дошла до них, и документов не оказалось, их вызвали для объяснений в соседнюю комнату – бильярдную. У входа караулил солдат с красно-черной нашивкой «КР» на рукаве. «Кайстер Рикхар», догадалась Камерина. Это не республиканцы, а предатели республики, люди Рикхара... Легче ей от этой догадки не стало. За бильярдным столом (ввиду отсутствия письменного) расположились двое – молодой ротмистр с эмблемой Революционной Жандармерии на кокарде, и высокая рябая монахиня в синей мантии и белом платке.
– Кто такие? С какой целью здесь находитесь? – сурово спросил жандармский офицер.
Внешне спокойный Тавр назвал какое-то вымышленное имя и повторил свою легенду: работает на церковный благотворительный фонд, привез двух блудниц в монастырь на покаяние.
Ротмистр кивнул. То ли он поверил Тавру, то ли просто не стремился копать слишком глубоко.
– Девки ваши, сестра, забирайте их, – сказал он монахине. – А ты поезжай себе, – разрешил он Тавру.
– Но у меня приказ, г-н ротмистр, без девок не возвращаться.
Жандарм, кажется, был в хорошем настроении.
– Сестра! Сколько времени займет покаяние?
– До завтрашней обедни, если сейчас начать, – отозвалась монахиня.
– Тогда дождись их, – сказал Витигесу ротмистр, – и чтобы завтра вечером вас здесь не было. Сюда важные люди приедут, посторонние не нужны... Все, свободен! – он указал на дверь. – А вы, девочки, идите с сестрой Асканией...
Так нежданно-негаданно путешественники оказались разлучены.
Радуясь, что все хорошо окончилось – никого не арестовали и не расстреляли – Камерина вместе с Ларой пошла следом за монахиней. Она уже давно не ходила в церковь и не очень хорошо представляла себе, что такое покаяние. Но если завтра их отпустят – значит, наверное, ничего страшного их не ждет.

Тавр вернулся в номер, затопил камин и в скверном настроении улегся в пустую кровать. Надежды на бурную ночь не сбылись. Впрочем, может быть, оно было и к лучшему – перед трудной дорогой через горы не мешало отдохнуть.
Наутро его разбудил стук в дверь. Витигес решил было, что это проводник, но то оказалась старая монашка с ящиком для пожертвований.
– Вы заказывали два покаяния? Надо оплатить, – сказала она. – По восемь ливров за каждую.
Тавр присвистнул – сумма была солидная – и принялся отсчитывать купюры.
– Что же они получают за эти деньги? – поинтересовался он.
– Облачение в рубище, – стала перечислять монахиня, – посыпание главы пеплом, подъем в гору босиком, всенощная молитва с коленопреклонением, исповедание всех грехов лично матери аббатисе, проповедь и отпущение, а если грехи тяжелые – бичевание...
Тавр присвистнул еще раз.
– Ну и ну... Заранее надо было предупреждать! – (Монашка деловито сунула деньги в ящик, без выражения произнесла «Благослови вас Бог» и развернулась к двери). – Как же они после такого в горы поедут?
Ничего не ответив, монахиня удалилась. Тавр выругался сквозь зубы: положение осложнялось. В любом случае, надо было ждать до обедни. Он отправился в трактир завтракать.
Народу стало заметно меньше, зато везде мелькали жандармы и агенты тайной полиции в одинаковых сюртуках и котелках. Разговоры в трактире подтвердили то, что Тавр слышал вчера: ожидалось прибытие каких-то важных шишек, включая чуть ли не самого Рикхара. Витигес нашел проводника и сказал, что выезд откладывается на вечер. После завтрака он вернулся в номер, чтобы лишний раз не светиться перед жандармами, и провалялся несколько часов в совершенном безделье.
Около полудня прозвенел отдаленный колокол – в монастыре звонили к обедне. «Скоро девочки должны вернуться», – вспомнил Тавр, и ожидание стало совсем невыносимым. Прошло еще не меньше часа, и наконец-то в дверь ввалилась Лара, одна. Девушка была одета в грязно-бурую шерстяную рубаху до колен, еле передвигала ноги и выглядела совершенно измученной. Едва войдя, она без сил рухнула на кровать.
– Милая, все в порядке? – обеспокоенно спросил Тавр.
– Да... просто надо немного полежать, – еле смогла выговорить Лара. – И поесть... принеси что-нибудь поесть, пожалуйста...
– Сейчас, конечно... а где Камерина?
– Там, в монастыре. Ее задержали... не знаю, зачем... – проговорила Лара засыпающим голосом. Когда Тавр вернулся из трактира с подносом, заставленным тарелками, она уже спала мертвым сном.
Задержали? Это нравилось Витигесу все меньше и меньше. Он пошел узнавать насчет Камерины.
Власть монастыря в городке представляла сестра Аскания, та самая рябая монахиня, что вчера присутствовала на допросе у жандарма. Ни сочувствия, ни желания помочь она не выражала.
– Девка твоя, как видно, тяжелая грешница, – равнодушно сказала сестра. – Мать аббатиса после исповеди оставила ее на строгое покаяние.
– Сколько оно продлится?
– Сколько мать аббатиса решит.
– Но мы должны сегодня ехать. Вы же сами слышали, сестра – жандарм приказал...
– Господь всеблагой рассудит, – ответила монахиня, что в переводе с церковного означало «Это ваши проблемы».
– Я могу поговорить с матерью аббатисой?
– Нет, мать Керасунта никого не принимает... Да что ты беспокоишься? Приедешь в другой раз за своей девкой...
«Другого раза не будет, – мрачно думал Тавр, идя назад в гостиницу. – Ничего не поделаешь. Придется Камерину здесь оставить. Эх, черт, как жаль! Так много интересных вещей они втроем не успели опробовать». Когда он вернулся в номер, Лара уже проснулась и жадно поедала остывший бобовый суп. Сейчас она выглядела заметно бодрее.
– Придется ехать без Камерины, – сказал Тавр. Лара промолчала. Кажется, эта новость ничуть не огорчила ее. – Что эти чертовы монахини с вами сделали?
Лара отставила пустую тарелку, вздохнула и начала рассказывать...

…Вчера, когда Аскания увела девушек в монастырскую контору, она передала их другой монахине, сестре Гиккаре. То была мужеподобная бабища со свирепым лицом, и она носила плеть, заткнутую за пояс из четок. Эта Гиккара (Лару до сих пор передергивало, когда она произносила ее имя) заставила их раздеться догола и сжечь платья и белье, «греховные облачения». Камерина пыталась возражать, но сестра Гиккара парой хороших затрещин привела ее к покорности. Пеплом от сгоревшей одежды монахиня вымазала им головы и лица. Затем по ее приказу девушки надели «покаянные рубища» – те самые рубахи из грязной и грубо-кусачей шерсти – и босиком, дрожа от ночного холода, потащились по скальной тропе к монастырю. «Как твоя душа грязна, так и тело! – орала на них Гиккара. – Как тело тяжко влачится, так и душа под тяжестью грехов!». Подъем был крут. Они не дошли и до середины, а Ларе уже казалось, что легкие горят огнем, а ноги больше не смогут сделать ни шагу... но плеть сестры Гиккары гнала их, не давая остановиться ни на минуту. «Как тело твое терзают на земле, так и душу будут демоны терзать в преисподней!», – ревела монахиня, от души стегая грешниц по голым икрам. Когда несчастные наконец дошли до верха, они рухнули на землю, едва дыша. Сестра Гиккара милосердно дала им несколько минут отдыха. «Как блаженствуют сейчас ваши тела, так и души будут блаженствовать на небесах, пройдя испытания!», – наставительно сказала она... И эта фраза показалась измученной Ларе настолько глубокой и сильной, так взяла за душу, что она разрыдалась в приливе самого настоящего религиозного восторга... Даже Камерину проняло, хоть она всю дорогу (по словам Лары) хныкала, что она атеистка. Но покаяние только начиналось. Сестра Гиккара заставила грешниц встать и погнала дальше, в храм, на всенощное молитвенное бдение.
Это испытание оказалось еще тяжелее. Всю ночь напролет девушкам пришлось простоять на коленях перед алтарем Господа Воплощенного, без конца повторяя слова покаянной молитвы.
– Всю ночь! Несколько тысяч раз! Ты не представляешь, что это такое! – с ужасом сказала Лара. Им не разрешалось ни вставать, ни садиться, а только переминаться с одного колена на другое, и к концу этой пытки все мышцы тела нестерпимо ломило, колени превратились в два сгустка адской боли, а в голове не осталось ничего, кроме слов молитвы и уже совершенно искреннего, всепоглощающего чувства собственной греховности и жажды покаяния... И когда, наконец, Гиккара торжественно объявила: «Встань, сестра! Мать аббатиса зовет на исповедь!» – и, поддерживая под локоть еле стоящую на ногах Лару, отвела в темную будку исповедальни – она, обливаясь слезами счастья, рассказала там все.
– Абсолютно все, – повторила Лара, виновато глядя на Тавра. – И о тебе, и о Дауфере... Все, что со мной делали, во всех подробностях. И о том, что мы собираемся за границу...
Витигес нахмурился. Эта откровенность могла им дорого обойтись.
– И что потом?
– Ну, и все. Мать аббатиса отпустила мне грехи, произнесла проповедь, а потом мне позволили вымыться и уйти... Наверное, мне не стоило так откровенничать? – спросила она встревоженно. – Но ты знаешь, я ни о чем не жалею! – глаза Лары просветлели. – Я не очень-то религиозный человек, но я сейчас чувствую себя такой... очищенной! Такой освобожденной! Мне кажется, Бог действительно простил мне все... Тавр! Милый! Неужели ты меня не простишь?
Что он мог ответить под этим взглядом небесно-голубых глаз, полным мольбы и надежды? Только чистую правду.
– Я давно тебя простил, моя любимая, – и они бросились друг другу в объятия.
Наверное, Ларе в ее благочестивом настроении меньше всего хотелось плотских утех. Но Тавр вожделел ее со вчерашнего вечера – и сейчас не собирался ограничиваться целомудренными поцелуями. Когда он решительно задрал на невесте покаянное рубище, она принялась слабо отпихиваться:
– Не надо, дорогой, не сейчас...
Но Витигес был настойчив, и она сдалась. Мгновение, и он отшвырнул рубище на пол, завалил обнаженную Лару на кровать, властно раздвинул ноги и навалился сверху, расстегивая штаны...
– Подожди, – пролепетала она, – я еще не готова, там сухо... Давай я ртом... – она быстренько поползла на локтях вниз и, когда поравнялась лицом с его чреслами, открыла рот и коснулась его языком...
Она работала с заметной неохотой и отвращением, но старательно. В первый раз после разлуки лаская жениха ртом, Лара явно хотела угодить, показать все свое умение... Тавр сразу почувствовал, насколько опытнее стала его невеста. Она тщательно облизала и пососала ему яйца, прошлась губами, языком и чуть-чуть зубками по бокам ствола… поиграла с головкой, то беря ее в губы, то выпуская… подразнила ее кончиком языка… и только когда орудие Тавра от этих ласк встало во весь рост, плотно обхватила его ртом и энергично засосала…
«Это Дауфер ее научил... Вот так же она ублажала и Дауфера...». И вся его нежность мгновенно испарилась. Снова накатила дикая злоба и ревность – но и желание не исчезло, а даже болезненно усилилось...
– Дрянь! – с ненавистью проговорил он. – Хуесоска!.. Давай, работай, соси глубже! Быстрее!
И Лара усиленно зачмокала, не отрывая от него глаз, полных обожания и страха... Почувствовав близость разрядки, Тавр выдернул у нее из рта багровое, готовое выстрелить орудие.
– Встала раком, блядь! – прорычал он. – Пизда потекла?
– Д-да, – прошептала Лара. Она послушно перевернулась, встала на колени и локти, широко расставила ноги, открываясь и подставляясь...
– Тогда молись! – Тавр ухватил ее за мягкие бедра и грубо, резко вошел в горячую и влажную тесноту ее чрева. Лара издала стон и страстно подалась навстречу...
– Молись, сука, я сказал!
– Господи... всеблагой... прими мое покаяние, – забормотала она в такт фрикциям. – Господи... ах... всевидящий... ах... прости мои прегрешения... – с каждым повтором молитвы Тавр долбил ее все глубже и яростнее. – Господи!.. А-ах!.. Милосердный!.. А-ах!.. Даруй мне спасение!..
– Вот это, сука, твое настоящее покаяние! – прохрипел Витигес. – Только так теперь и будешь грехи замаливать! Давай, подмахивай! И молись!
Тавр сам не знал, зачем принуждает Лару к этому кощунству. Уж не ревновал ли ее к самому Богу – Богу, у которого Лара вымаливала прощение гораздо усерднее, чем у него?.. Голова уже не работала... он был почти на пике...
– А-а! Господи! А-а! Всеблагой! А-а! Прими! Мое! Покаяние! – не то выкрикнула, не то прорыдала Лара, и вся с головы до пят содрогнулась, вытянулась в оргазмической судороге... Ее нутро с такой силой сдавило член Тавра, что на пару секунд задержало излияние... а потом расслабилось, отпустило – и даровало долгожданное блаженство, приняв его мощный, долгий разряд...
С тяжелым выдохом облегчения Тавр повалился на кровать. Некоторое время они лежали молча. Тавру было страшно неловко. Он чувствовал себя последней свиньей. Его любимая очистила душу покаянием, а он... надругался, практически изнасиловал, обругал грязными словами, заставил богохульствовать...
Лара повернулась к нему. Голубые глаза сияли влюбленно и счастливо.
– Милый, – проговорила она блаженным полушепотом. – Делай со мной так всегда. Только так. И еще наказывай почаще. Милый, пожалуйста!

В машине донна Галатия проспала часов двенадцать. Когда она проснулась, солнце стояло высоко над головой, и машина Валмера гнала по грунтовой дороге среди лесистых холмов. Галатия сразу узнала местность к востоку от Бетулы. Должно быть, они проехали почти полдороги до монастыря. Она поела, по настоянию Валмера приняла лекарство, и вскоре снова погрузилась в сон. Мало-помалу боль уходила, и силы восстанавливались. Когда на следующий день авто въехало в ворота монастырского городка, Галатия уже почти чувствовала себя человеком.
О ее приезде были предупреждены. Её ждал паланкин и четыре носильщицы в покаянных рубищах – кающиеся грешницы, для которых подъём тяжёлой ноши по горной тропе был частью наказания. В лице одной из них, самой молодой и стройной, Галатии почудилось что-то знакомое. Она присмотрелась...
– Боже, да ведь это Камерина Одило! – не сдержала она изумленного возгласа. Вот уж кого она не ожидала встретить! А беглая жена агронома рухнула перед ней на колени и залилась слезами.
– Мадам, простите меня! Заберите меня отсюда, умоляю! Возьмите в имение! Буду вашей служанкой, холопкой, кем угодно, только заберите! – захлебываясь слезами, беглянка перед ней ниц и принялась исступленно целовать туфлю.
– Ты ведь замешана в убийстве моего мужа? – холодно спросила Галатия.
– Мадам, клянусь Богом, он меня заставил! Я не хотела, это все он, дядя Тибур! А я теперь за это страдаю! – новый приступ рыданий сотряс ее. – Секут каждый день! По полдня и полночи заставляют молиться на коленях, тяжести таскать, нужники чистить, да еще и со старшими сестрами по ночам...
– Поговори у меня тут! – рявкнула на грешницу монахиня-надзирательница, замахнулась плетью, и Камерина в ужасе замолкла. – А ну, встать! Под носилки, живо!
– После поговорим, – сказала ей Галатия, садясь в паланкин. Она еще не решила, что делать с этой Камериной, но, во всяком случае, не держала на нее зла. Галатия задернула занавески и вскоре снова задремала, убаюканная мерной качкой.
Когда Галатия вышла из паланкина на мощеные плиты монастырского двора, ее уже ждали. Эритра в голубом платьице монастырской пансионерки со всех ног бросилась навстречу. Мать и дочь крепко обнялись и без слов замерли в объятиях.
Две другие женщины стояли поодаль в ожидании своей очереди. Тетушка Тимея, до сих пор в трауре, и аббатиса Керасунта в синей монашеской мантии – высокая худощавая дама лет 35 со строгим лицом и сухим взглядом сквозь очки в металлической оправе.
– Рада вас видеть, Галатия, – они с аббатисой обменялись холодным приветственным поцелуем. – Идемте, я провожу вас в ваши покои. Отдохните день. Завтра вечером у вас будет важная встреча...
Остаток дня Галатия провела с дочерью и теткой, а вечером Керасунта пригласила ее ужинать в свои покои.
– Кстати, дорогая, у меня есть кое-какие сведения о смерти вашего мужа, – сказала аббатиса, когда подали десерт. – Вам что-нибудь говорит имя «Камерина Одило»?
Галатия положила вилку и внимательно поглядела на мать Керасунту.
– Да, я уже видела ее. Она вам исповедалась?
– Да, во всем. Она содействовала убийству, хотя и под принуждением. Я велела ее задержать. Все равно убийство – великий грех и требует строгого покаяния... Хотите с ней поговорить?
– Я отказалась от вендетты, – Галатия чуть пригубила белого монастырского вина. – И я не хочу ей зла, отпустите ее. Впрочем... – ей пришла в голову хорошая мысль. – Пожалуй, я все-таки с ней поговорю.
Они с Керасунтой прошли в покаянную келью – полутемную, тюремного вида камеру, где сидела облаченная в рубище Камерина. При виде Галатии она вскочила – одновременно с надеждой и страхом в глазах.
– Вот бумага и перо, – сказала Галатия. – Пиши письмо своему мужу.
– Аквину? – лицо Камерины скривилось от отвращения.
– Он сколотил банду, захватил власть в моей усадьбе, и он тебя ищет. Напиши, что ты у меня в руках. Что ты заложница. Что если Аквин хочет получить тебя назад, целой и невредимой, он должен бросить свою шайку и приехать сюда, в монастырь, один. Поняла?
– Я не хочу к нему возвращаться! – возмутилась Камерина. – Мадам, пожалуйста, только не это!
– Тебе и не понадобится, – терпеливо сказала Галатия. – Твоя задача – выманить его сюда. Напиши письмо и езжай на все четыре стороны. Теперь понятно?
– А что вы с ним сделаете? – спросила Камерина недоверчиво.
– Предам правосудию.
– Ну тогда ладно, – она пристроила бумагу на пюпитр для молитвенника и принялась писать.
– Мать аббатиса, отпустите эту грешницу, – попросила Галатия, когда письмо было готово. – Она покаялась и искупила свой грех, пусть едет на все четыре стороны. И одолжите ей от меня денег на дорогу.
Камерина без слов упала на колени и принялась целовать ей ноги, а аббатиса небрежно кивнула.
– Как вам будет угодно... А теперь прошу простить – я должна готовиться к встрече.

За весь следующий день Галатия ни разу не увиделась с погруженной в заботы Керасунтой. И ей так никто и не сказал, что за важная встреча готовится в монастыре. С балкона гостевой кельи открывался великолепный вид на горы, долину и монастырский городок. Галатия видела, как один за другим в городок въезжают кортежи дорогих машин, как он заполняется вооруженными охранниками и суетливой прислугой, как неутомимо снуют по тропе кающиеся грешницы с паланкинами... А ближе к вечеру из-за гор неспешно выплыл колоссальный сигарообразный баллон воздушного корабля. Галатия впервые в жизни видела это чудо техники. Корабль завис и пришвартовался прямо к монастырской колокольне. С гондолы, украшенной золоченой вязью непонятных надписей, выбросили трап, и в колокольню потянулась вереница людей в длинных экзотических одеяниях... Что все это значило? Галатия терялась в догадках.
Наконец, время настало. В келью постучалась Керасунта и, все еще храня таинственное молчание, отвела Галатию в гостевые покои протоиерарха.
Глава Церкви Благого Завета посещал монастырь раз в год. Его покои были единственным строением во внутренней части монастыря, куда допускались мужчины. Галатия уже настроилась на встречу с его святейшеством. Но среди мужчин в гостиной, тускло освещенной лишь пламенем камина, не оказалось фигуры протоиерарха в длинном церковном облачении. Керасунта стала по очереди представлять Галатии гостей.
– Мы уже знакомы, – холодно сказала Галатия, когда аббатиса подвела к ней высокого жилистого старика с хищным взгядом.
– Вы отказались от вендетты, не так ли? – напомнил гранд-дон Акрагант Вако.
– Да, но это не значит, что мы друзья, – аббатиса легонько тронула ее за рукав, но Галатия проигнорировала эту безмолвную просьбу не устраивать скандала. – Ведь это вы все подстроили, – ровным голосом, с вежливой улыбкой произнесла она. – Это вы взбунтовали моих крестьян. Это из-за вас меня лишили всего и подвергли истязаниям.
– Вы ошибаетесь, – невозмутимо ответил Вако. – Я лишил вас охраны, но, клянусь Богом, я не думал, что это приведет к бунту. Да, я переоценил покорность холопов. Хотите верьте, хотите нет. Но не смею навязываться, – Вако отвесил легкий поклон. – Скажу только одно: можете считать, что месть за вашего мужа свершилась. Мой сын Тибур арестован и казнен по приказу Дауфера. Соболезнований, конечно, не жду, – он отошел.
– С судьей Тассило вы, наверное, тоже знакомы, – сказала аббатиса, подводя Галатию к следующему гостю.
– О да, – пожилой, одетый с дорогостоящей скромностью дон Фреген Тассило, председатель суда Бетульской марки, один из самых уважаемых людей среди южного дворянства, поцеловал ей руку.
– Республиканцы победили, а вы все еще судья? – удивилась Галатия.
– Да, генерал Рикхар старается поддерживать преемственность власти... Но я здесь не в качестве судьи. Вы не могли этого знать, но я – великий комтур Древнего и Тайного Ордена Южных Рыцарей, – Тассило отвернул лацкан фрака и продемонстрировал бриллиантовый значок.
– Вы сторонник независимости Юга? – удивление Галатии росло. – Мне кажется, сейчас не лучшее время для возрождения нашей монархии.
– О нет. Именно сейчас, впервые в истории, такая возможность стала реальной... Но об этом вам расскажет другой человек, – дон Тассило с поклоном отошел.
Аббатиса подвела ее к следующему гостю. Этот, в недорогом сюртуке и пенсне, был незнаком Галатии и выглядел как человек другого круга – то ли интеллигент, то ли чиновник средней руки.
– Доктор Тускул Автари, – представила его Керасунта. – Член Исполнительного комитета Крестьянского Союза.
Галатия едва сдержалась, чтобы не ахнуть от удивления. Революционер!
– Умеренной фракции, мадам! Умеренной фракции Крестьянского Союза! – зачастил Автари, будто оправдываясь. – Мы не какие-нибудь разбойники из тех, что захватили власть в вашем имении. Да, мы за решение земельного вопроса в пользу крестьян, но только путем мирных соглашений в рамках законности...
– Не могла даже представить, что когда-нибудь мы встретимся в одной гостиной, – призналась Галатия.
– Я тоже, мадам. Но сейчас такое время... Время чудес! – доктор Автари отошел, уступая место следующему мужчине.
– Наш гость из Соединенных Царств Халидистана, – представила его аббатиса. – Досточтимый шейх Маар-Белу-Азарах, генеральный директор инвестиционного банка «Опора шествующих стезями праведности и трудолюбия».
Толстый черноусый халидиец в зеленой абайе до пят и белоснежном головном платке с золотым обручем безмолвно поклонился, коснувшись пальцами лба. При виде экзотического гостя со Старого Континента Галатия окончательно перестала понимать смысл собрания.
– В каком же качестве здесь вы, досточтимый шейх? – спросила она.
– Разве это не очевидно? – без малейшего акцента произнес банкир. – Я денежный мешок. Проект, ради которого устроено это собрание, будет профинансирован нашим банком.
– Какой проект?
– Об этом нам всем сейчас и расскажут, – шейх снова поклонился и отошел в тень.
Последний из присутствующих резко шагнул навстречу Галатии – маленький, даже щуплый молодой северянин в коричневой форме с генеральскими эполетами, курносый, с непослушным вихром на лбу. Быстрым нервным движением он приложился к руке Галатии и выпрямился, глядя ей в глаза снизу вверх пристальным немигающим взглядом.
– Рикхар, – назвался молодой генерал. И, оглядев остальных собравшихся, объявил: – Все в сборе. С вашего позволения, я начну!
Завоеватель и диктатор Юга сделал паузу, позволив умолкнуть разговорам. И лишь когда общее внимание обратилось на него одного, Рикхар заговорил:
– Дамы и господа! Некоторые из вас работают со мною давно. Другие пока ничего не знают о нашем общем деле. Поэтому начну с краткого объяснения. Мой корпус и примкнувшие к нему части больше не подчиняются республике. Но это не значит, что мы перешли на сторону короны. Мы – третья сила. Мы – здравомыслящие люди всех сословий и политических взглядов, разделяющие лишь одно общее убеждение: войну пора кончать. Стране нужен мир. Ни роялисты, ни республиканцы не в состоянии его обеспечить. Я убежден, что способен, по меньшей мере, уберечь от войны Юг. Разумеется, одной моей армии это не под силу. Мы нуждаемся в поддержке самих южан. Поэтому я собрал здесь людей, имеющих влияние в церкви, дворянстве, крестьянстве, финансовом мире и... – он бросил короткий взгляд на Вако, – …и других структурах. Я верю в ваш патриотизм и здравомыслие, и рассчитываю на вашу поддержку в тех начинаниях, о которых сейчас расскажу.
Рикхар обвел гостей взглядом, будто желая убедиться, что все готовы ловить каждое его слово.
– Наша первоочередная задача – восстановить на Юге порядок и законность. Половина уездов охвачена крестьянскими бунтами, и, как бы того ни хотелось некоторым, это движение не потопить в крови. С умеренной частью крестьян нужно договариваться. Я рассчитываю на вас, дон Тассило, и на вас, доктор Автари. Помещики и крестьяне должны сесть за стол переговоров и выработать общий подход к решению земельного вопроса.
Оба, судья и революционер, вдумчиво закивали.
– Следующая по очереди задача – легитимное оформление независимости Юга, – продолжал Рикхар. – Я готов издать декрет о всеобщих выборах в Великую Ассамблею. Но я должен быть уверен, что на выборах победят здоровые силы, которые не превратят Ассамблею в балаган. Помещики и крестьяне должны договориться и сформировать единый блок патриотических сил. Я надеюсь, что Орден обеспечит блоку голоса дворян, Союз – голоса крестьян, церковь благословит его на победу, зарубежные финансисты прокредитуют кампанию, а люди чести проследят за тем, чтобы голоса были поданы и подсчитаны справедливо.
Рикхар снова обвел собравшихся взглядом. Все одобрительно кивали. «Теперь понятно, зачем здесь они все, – подумала Галатия. – Но зачем здесь я?».
– Если патриотический блок выиграет выборы, – продолжал Рикхар, – Ассамблея проголосует за расторжение Унии и восстановление отдельной монархии на Юге. Разумеется, пока еще рано говорить о конкретном претенденте на престол...
– Бросьте, Рикхар! Вы – тот король, кто нам нужен! – прервал его гранд-дон Вако, и вслед за ним одобрительно зашумели все.
– За короля Кайстера!
– Лучший полководец нашего времени! Прирожденный вождь!
– Виват королю Кайстеру!
Рикхар поднял руку, и восторженные возгласы замолкли. Галатия ждала, что он начнет разыгрывать скромность и отнекиваться. Но Рикхар оказался проще.
– Мне не нравится слово «король», – сказал он. – Сардис и его отец опозорили этот титул. Император. Так будет гораздо лучше.
– Император Кайстер Первый! – с восторгом провозгласил дон Тассило.
– Виват императору Кайстеру!
Галатия была единственной, кто не выражал восторга, и Рикхар не оставил это без внимания.
– Донна Галатия, вы хотите что-то сказать?
– Вы, насколько я знаю, дворянин?
– Да.
– Но северный дворянин. Никак не связанный с нашей старой династией. Для нас, южан, генеалогия важна.
Рикхар засмеялся, по-мальчишечьи тряхнув своим забавным вихром.
– Хорошо, что именно вы подняли этот вопрос, – сказал он. – Вы, донна Галатия Гайна. Правнучка последнего маркграфа Бетульского.
Настало молчание. Все смотрели на Галатию, а она...
Как же она была глупа! До нее только сейчас дошло, в каком качестве ее пригласили на это тайное сборище.
– А, теперь понятно, – без выражения сказала Галатия, обращаясь к Вако. – Понятно, зачем вы убили моего мужа.
– Я сожалею, мадам, – сказал Рикхар без особого сожаления. – Но ведь вы с мужем не были близки...
– Вы могли бы согласовать все с мной.
– Нет. На тот момент дело было слишком секретное. Никто ничего не знал, кроме меня и дона Акраганта. Даже исполнитель думал, что это коммерческий заказ.
Галатия еще помолчала. Она понимала, что выбора нет. Она успела узнать о заговоре слишком много, и если откажется присоединиться, ее не оставят в живых. Стать императрицей или погибнуть? Выбор был не слишком тяжел.
– Мой сын в столице у короля, – сказала она.
– Заложник? – Рикхар сразу уловил ее мысль. – Это скорее хорошо, чем плохо. У меня тоже есть высокопоставленные пленные. Обмен заложниками – хороший первый шаг для установления отношений с роялистами.
– Вы хотите помириться с королем? – удивилась Галатия.
– Я не хочу вообще ни с кем воевать. Пусть безумцы за Гранитными горами грызутся друг с другом хоть до полного истребления. Горы позволяют нам сидеть в пассивной обороне. А чтобы они не прекращали грызню, мы будем немного помогать более слабой стороне. На данный момент это монархия. Да и странно было бы мне мириться с республикой сразу после отпадения от нее.
Рикхар взволнованно заходил по комнате.
– Да, у меня репутация солдафона. Все думают, что я только и мечтаю о завоеваниях. Но, уверяю вас, я слишком хорошо знаю, что такое война, и именно поэтому я за мир, – он круто развернулся на каблуках. Его глаза горели. – Да, господа, моя цель – не завоевать всех и вся, а превратить Юг в развитую страну. В первую очередь – обеспечить нормальный выход к морю. Построить магистраль через Седые горы, порт на Пиратском берегу... Вы скажете, нужны инвестиции, – вдохновенно продолжал он. – Они будут. Деньги Архипелага и Старого Континента готовы рекой хлынуть в нашу несчастную экономику – но только, если здесь будет твердая и разумная власть. И я – тот человек, который способен установить ее. Дайте мне десять лет, и я сделаю из этого захолустья первую державу Нового Континента. Южно-Армерийская Империя! Сначала над этим, конечно, будут смеяться. Надо мной тоже смеялись. Четыре года назад я был поручиком запасного батальона. Подумайте, кем я стану еще через четыре. Я тот, на кого имеет смысл делать ставку, господа. Со мной удача. Ветер истории дует в мои паруса! – Он решительно развернулся к Галатии. – Ну так что, мадам? Вы со мной?
– Каков будет статус моих детей? – сухо спросила Галатия. На нее давно не действовали никакие пламенные речи.
– Принцы крови, – без колебаний ответил Рикхар. – Но, конечно, без прав на трон. Вам придется родить мне моего собственного сына. Но ведь вы еще молоды... Впрочем, пока это рано обсуждать. Итак?
– Что ж, г-н Рикхар... – донна Галатия слабо улыбнулась и наклонила голову. – Тогда я готова принять ваше кольцо и вашу трость.
Шейх Маар-Белу-Азарах поднял бокал.
– За будущую императрицу Галатию!
– Виват императрице Галатии! – подхватил дон Тассило.
– Виват!
– Виват!
– Виват!

Огонь в открытом очаге потрескивал, слабо освещая бревенчатые стены. Проводник из местных крестьян сидел у очага и время от времени подбрасывал в него ветки и шишки. Тавр и Лара лежали на полу чуть поодаль, укутанные в попону вместо одеяла. Лара не спала, и по дыханию Тавра чувствовала, что он не спит тоже...
…Их путешествие продолжалось уже второй день. Они неторопливо ехали друг за другом втроем, все верхом на мулах: впереди проводник, за ним Тавр и Лара. Дорога извивалась по склонам холмов. Чем дальше на восток, тем они становились выше и лесистее. Здесь, где смыкались и причудливо сцеплялись отрогами два великих хребта – Гранитные и Седые горы – уже почти не было признаков цивилизации. Лишь изредка путники проезжали мимо лагеря дровосеков или убогого, затерянного в лесах хуторка. Вечером они свернули с дороги на лесную тропу, и уже в сумерках подъехали к какой-то пустой хижине. «Охотничья заимка», – пояснил проводник. Здесь они и остановились на ночлег.
Они расстелили попоны на земляном полу и в изнеможении развалились – все кроме Лары, которой, как обычно, Тавр велел заняться ужином. Она устала не меньше других, но безропотно принялась чистить картошку. Лара больше не терзалась чувством вины перед женихом, но она была счастлива угождать ему во всем и принимала как должное, что он обращается с ней как с холопкой. Бросая картофелины в кипящую воду, она то и дело поглядывала на отдыхающего Тавра. И, встречая его взгляд, с радостью видела, как на смену усталости в этом взгляде приходит вожделение...
«Какой же он ненасытный мужчина!», – с гордостью и восхищением думала Лара о своем женихе. Будто вовсе не подверженный утомлению, Тавр на каждом привале отсылал проводника погулять, а сам жадно, как в первый раз, набрасывался на невесту. Не уговаривая, не спрашивая согласия, он брал ее у ночного костра, он пронзал ее в скальном гроте, он засаживал ей на лесной прогалине, он долго драл ее над обрывом с великолепным видом на долину Темной реки и маленький, далеко внизу затерявшийся в скалах монастырь святой Вифинии... и этой ночью в хижине он, конечно, тоже не собирался давать ей пощады...
…Угли в очаге едва тлели... Не говоря ни слова, Тавр примостился к ней под одеялом-попоной, задрал юбку и стянул трусы. Тавр стал другим в любви. В былые времена он долго ласкал бы ее, целовал, шептал нежности, а сейчас – просто развернул к себе спиной, запустил руки под кофточку и принялся жадно, сильно тискать груди, а ширинкой плотно прижался к заголенной заднице... Эта грубая, почти насильническая бесцеремонность возбуждала Лару куда быстрее и сильнее, чем робкие, нежные ласки прежних времен... а то, что в паре шагов спал проводник или притворялся, что спит, лишь усилило ее возбуждение... Лара не сдержала слабого стона, когда Тавр на секунду отстранился, приспустил штаны и снова притиснулся к ее заду уже оголенным, горячим и напряженным в полную силу мужским орудием...
– Громче стони, шлюха, – бормотал он, пристраиваясь, – ты же это любишь, ты без крепкого хуя жить не можешь...
– Да, да, милый... – пролепетала Лара. – Я дрянь, я блядь, накажи меня, выеби...
Разгоряченная, увлажненная, совершенно готовая, она подняла бедро, открывая ему вход, распахиваясь и отдаваясь... и уже не контролируя себя, испустила громкий, бесстыдный стон, когда он вторгся, пронзил, наполнил... Прижавшись сзади всем телом, до боли стискивая ее груди, Тавр сношал ее резкими, мощными толчками... он как будто и в самом деле не любил, а унижал и наказывал, и в этом была сводящая с ума сладость, нечеловеческое блаженство полной отдачи себя, абсолютного растворения... Лара видела, что проводник не спит, а повернулся к ним и смотрит блестящими в темноте глазами... но это ничего не значило... ничего не существовало... Оргазм сотряс ее, взорвал и вывернул наизнанку... кажется, она кричала... но Тавр еще не кончил, и он не собирался останавливаться...
Он вышел из нее с сочным хлюпаньем и перевернул на живот. Угадывая его желание, Лара поднялась на четвереньки, но Тавр надавил ей на спину, заставив прижаться к полу локтями и лицом... приналег сзади и снова с силой вошел на всю глубину... Он брал ее сзади, как берут господа служанок, как победители насилуют женщин в завоеванных городах, и не было ничего сладостнее, чем ощущать себя его беспомощной жертвой, его добычей, его полной собственностью... Отшвырнув одеяло, Тавр бесстыдно трахал Лару на глазах у проводника – конечно, чтобы лишний раз доказать ей, что ни во что ее не ставит, что считает блядью, которую можно ебать где угодно, когда угодно, как угодно... и он был прав, да, да, да!.. Лара стонала в голос, страстно подаваясь навстречу вторжениям, ритмично и звучно шлепаясь ягодицами о его крепкие бедра... и вот, наконец, глубоко в пылающих недрах ее тела фаллос ее господина раздулся, запульсировал, излился... Свет померк в ее глазах... миллиарды ветвящихся молний пронизали все тело до последнего уголка разрядом невыносимой сладости... сознание погасло...
Наутро проводник и не подумал деликатно притворяться, что ночью ничего не заметил. Крестьянин ворчал, что ему не дали поспать, но ворчал довольно добродушно. Лара молча прибиралась в доме, пока мужчины весело и беззастенчиво обсуждали интимные подробности прошедшей ночи... Позавтракав, путешественники накормили мулов и тронулись в путь.
В тот день они, наконец, поднялись из предгорий в настоящие горы. Леса поредели и сошли на нет. Тропа вилась по скалистым склонам, над головой громоздились величественные вершины в снегах. Местность была совсем безлюдной; лишь один раз навстречу прошел караван мулов, груженных контрабандой с Пиратского берега. Наконец тропа стала такой узкой, а обрыв в пропасть таким крутым, что путники спешились и повели мулов под уздцы. К полудню они вскарабкались на перевал – и остановились, совершенно изможденные.
Восточный, обращенный к морю склон Седых гор был круче западного. Тропа тонкой ниточкой вилась по совершенно отвесной стене. Вид открывался захватывающий. Под пасмурным небом серел до горизонта океан в белых барашках. С горных обрывов сыпались водопады в узкий извилистый фьорд. Там, где в море впадала речка и своими наносами образовала участок пологого берега, темнела россыпь бедных домишек. Из труб тянулись дымки, на песке сушились сети, стояли утлые рыбачьи лодки и двухмачтовое суденышко чуть побольше – типичный контрабандистский люгер. Туда-то, к деревне, и спускалась тропа, петляя среди замшелых утесов. Свежий, холодный морской ветер с силой бил в лицо.
Лара и Тавр смотрели, еле дыша от усталости и счастья. Они почти дошли. Море. Свобода. Там, за горизонтом, в каких-то трех днях плавания – Архипелаг с его торговыми городами-государствами, а дальше – еще неделя на пароходе – необозримый Старый Континент... Неужели они действительно вырвались? Неужели впереди ждет целый огромный мир, нормальный человеческий мир без войны, хаоса и безумия? Мир, где они смогут забыть все как страшный сон и начать новую жизнь?..
– Ну! – нетерпеливо окликнул их проводник. – Пошли, а то к вечеру не доберемся!
И путешественники тронули мулов.

Центральный комиссариат общественной нравственности Секция по делам печати

V год Республики, 11 день месяца Труда

Представленная на рецензуру повесть Шерри «Лара, или Горестные злоключения добродетельной девицы в мрачные годы королевской тирании» – приключенческое произведение с сюжетом на основе реальной истории. Действие происходит в месяце Единства III года Республики, в основном в Бетуле и окрестностях, и разворачивается на фоне исторических событий, таких как повстанческое движение крестьян Юга, битва при Бетуле и измена Рикхара. Автор повести анонимна. Ее псевдоним «Шерри» – южный вариант произношения имени Керри, уменьшительного от Керасунта. В повести есть второстепенный персонаж – аббатиса Керасунта, осведомленная благодаря исповедям обо всех приключениях героев. Возможно, в ее роли автор выводит себя, или по каким-то соображениям желает приписать ей столь компрометирующий текст. В любом случае, если автор – монахиня, то это вполне объясняет, почему повесть не может быть опубликована под настоящим именем даже на территории Республики. Тем более, конечно, публикация невозможна на территориях т. наз. «Королевства» и «Империи». Автор не выражает открыто своих политических предпочтений. Она явно не является ни республиканкой, ни анархисткой, ни роялисткой, ни рикхаристкой. Вероятнее всего, она стоит на аморфных «либерально-гуманистических» позициях. Каждой страницей повести автор ярко разоблачает преступный, деспотический характер королевской власти, она с холодным отвращением выписывает образ беспринципного циника Рикхара, продающего страну заграничным банкирам – но при этом старается выдерживать «нейтралитет» и показывать одинаково плохими все стороны. Для этого она разбрасывает там и сям фразы о «злодеяниях» республиканцев. На фоне основного сюжета эти вставки (подчеркнуты мною в рукописи) выглядят чужеродными и могут быть безо всякого ущерба сокращены. Исторические события показаны в целом верно. Никаких следов религиозной пропаганды в повести нет. Напротив, в образе отца Ликаония и монахинь аббатства святой Вифинии автор едко критикует продажность и лицемерие клерикалов. В литературном отношении повесть написана увлекательно, несмотря на тяжеловесный местами слог и некоторые сюжетные натяжки. Текст изобилует эротическими эпизодами, но в свете нашей текущей политики это не помеха для публикации. Республиканцы приветствуют всё в искусстве, что расшатывает реакционную половую мораль и подрывает влияние церкви (см. передовицу «Ханжеству – непримиримый бой», «Революционное Слово» от 28 Своб. V г. Р.). Несомненно, повесть заинтересует широкий круг читателей, в том числе далеких от политики. В косвенной, ненавязчивой форме она донесет до их сознания идею порочности, жестокости и несправедливости контрреволюционных режимов, и тем самым внесет в нашу пропагандистскую работу серьезный и ценный вклад. Представленная рукопись одобряется к публикации с условием устранения или исправления подчеркнутых фрагментов. Рекомендуется также исправить финал повести, перенеся внимание читателей на Камерину Одило – единственный персонаж последовательно республиканских взглядов. Это потребует минимальных изменений, в частности, заключительные абзацы могут быть исправлены следующим образом:

К полудню они вскарабкались на перевал и остановились, совершенно изможденные. Вид с северного склона Гранитных гор открывался захватывающий. Под ясным небом зеленела до горизонта холмистая равнина в прямоугольниках возделанных полей. Среди них вились дороги, краснели черепичными крышами россыпи деревень и хуторов. Из труб тянулись дымки, на лугах паслись стада – все говорило о спокойной, благополучной жизни, не тронутой адским дыханием войны. Камерина смотрела, еле дыша от усталости и счастья. Она почти дошла. Север. Республика. Свобода. Там, за горизонтом, в каких-то трех днях пути – Порт Равенства... Неужели она действительно вырвалась? Неужели впереди ждет целый огромный мир, мир, освобожденный от тирании и несправедливости? Мир, где она сможет забыть все как страшный сон, стать частью революционного народа и в братском единении с ним строить новую счастливую жизнь?.. – Ну! – нетерпеливо окликнул ее проводник. – Пошли, а то к вечеру не доберемся! И путешественница тронула мула.

В результате этих поправок основная идея повести будет раскрыта гораздо более полно и отчетливо.

Рецензор (подпись неразборчива)